Галина Бедненко - Греческие богини. Архетипы женственности
«Супер-мамы», приносившие себя в жертву детям, хуже всего чувствуют себя тогда, когда дети их покидают. Когда их спрашивают, чем они больше всего гордятся в жизни, эти женщины отвечают: «Моими детьми». Редко они могут вспомнить какое-нибудь другое свое достижение. И, теряя свою материнскую роль, они теряют смысл жизни. Обычно чрезмерно опекающие и чересчур включенные в жизнь детей, лишаясь своей материнской роли, они впадают в гнев или депрессию. Исправить эту ситуацию, как им кажется, можно, лишь «вернув детей в лоно». Такие матери стараются не разъезжаться с замужними дочерьми и женатыми сыновьями, противятся их отдельному проживанию. Если же это происходит — находят случай напомнить о себе и как следует позаботиться о домочадцах.
Женщина-Деметра может вскоре найти себе другой объект для опеки и заботы: начать воспитывать внуков и внучек, завести животное или птичку, взяться за садово-огородные подвиги, вкладывая в них всю свою способность холить, лелеять, заботиться и растить. При этом она постепенно может обратиться за помощью к другим богиням — Гестии и Афине, к примеру.
«МЕРТВАЯ МАТЬ»
Мы помним часть мифа о похищении Коры, когда мать Деметра сидела в своем храме и отказывалась поддерживать жизнь на земле. Это привело к голоду и постепенному умиранию всего живого. Реальные женщины могут впасть в похожее состояние, погрузившись в тяжкую депрессию и даже не выходя из своей меланхолии годами. Это страшное время для их семьи, и дети переживают его очень тяжело. В результате детство ребенка может окраситься ощущением того, что мать его не принимает, а это оборачивается недоверием к миру в целом. Такую мать называют «мертвой матерью». Физически она присутствует в семье, но в душе слишком далека от нее и не способна дать своему ребенку чувство любви и поддержки.
Вот как описывает такое состояние Эллис Хоффман в замечательном произведении «Настоящее волшебство»[26]:
«На целый год Салли предоставила Антонию и Кайли заботам тетушек... Салли больше не готовила здоровую пищу и не старалась завтракать, обедать и ужинать в положенное время: только изголодавшись вконец, она открывала банку горошка и поедала его прямо над раковиной. Волосы ее безнадежно свалялись; в носках и перчатках протерлись дыры. Теперь она редко выходила из дому, а когда все же показывалась на людях, все старались ее избегать. Детей пугал невидящий взгляд ее глаз. Соседи, прежде приглашавшие Салли на чашечку кофе, теперь при виде ее переходили на другую сторону улицы и спешили пробормотать молитву. Им не хотелось видеть, во что она превратилась, — лучше уж было посмотреть прямо на солнце и на минутку ослепнуть. <...>
“Ты не должна терять голову, — вновь и вновь повторяла Джиллиан своим глубоким грудным голосом. — Это моя привилегия!”
Но именно Салли теперь не желала ни купаться, ни есть по-человечески, ни играть с младшей дочкой в ладушки. Именно Салли теперь проливала столько слез, что, случалось, по утрам не могла разлепить веки... Мало-помалу Салли перестала верить во что бы то ни было вообще, и тогда весь мир сделался серым. Салли больше не различала ни оранжевого, ни красного, а некоторые оттенки зеленого — цвет ее любимого свитера и молодая зелень нарциссов — были потеряны для нее окончательно и бесповоротно. <...>
“Жизнь нам дана для того, чтобы жить, — говорила Джиллиан. — Жизнь такова, какой ты сама ее делаешь. Ну же, послушайся меня! Просто послушайся! Пожалуйста!”
Вешая трубку, Салли всякий раз задумывалась, глубоко и надолго. Она думала о девушке из аптеки и о топоте Антонии, поднимающейся по лестнице, чтобы снова лечь спать, так и не услышав от мамы “спокойной ночи!” Она думала о жизни Майкла и о его смерти; она перебирала в памяти все мгновения, что они провели вместе. Она вспоминала каждый его поцелуй; она заново обдумывала все слова, что он успел сказать ей. Все оставалось серым — и рисунки, которые Антония приносила из школы и просовывала ей под дверь, и фланелевая пижамка, которую Кайли надевала, когда утром было прохладно, и бархатные шторы, так надежно защищавшие от всего мира. Но постепенно Салли начала раскладывать все по порядку — горе и радость, доллары и центы, детский плач и выражение лица, с которым малышка встречает воздушный поцелуй, долетевший до нее в порыве ветра. Быть может, такие вещи чего-то стоили. Быть может, стоило взглянуть мимоходом... заметить... присмотреться повнимательнее...»
Примечательно, что Салли возвращается обратно к жизни тогда, когда замечает хрупкость и трогательность свежей зелени (это признаки и атрибуты Коры, «девушки весны»). Мы уже говорили о том, что Деметра становится вновь благостной матерью, когда к ней возвращается Кора: она вновь обретает восприимчивость и юную радость жизни.
«Снова стояла весна, и небо было таким голубым, что просто дух захватывало. И Салли видела этот цвет — цвет его глаз, цвет жилки, бьющейся под кожей, цвет надежды, цвет рубашек, сохнущих во дворе на веревке. Она вновь различала почти все цвета и оттенки, которых лишилась на целый год. Только оранжевого она не видела по-прежнему — и не увидит уже никогда: оранжевым был тот выцветший дорожный знак, которого не заметили подростки в день гибели Майкла. Впрочем, этот цвет Салли никогда не жаловала, так что невелика потеря — в сравнении с прочими. <...> Салли казалось, что она была мертва, а теперь, воскреснув, чувствовала весь мир живых с новой остротой: и касание ветерка, и тонкий звон мошкары, и запах грязи и молодой листвы, и сладостные оттенки синевы и зелени. Впервые за целую вечность Салли подумала, как хорошо будет вновь заговорить, почитать дочкам на ночь стихи или сказки, назвать по именам все весенние цветы — и ландыш, и аризему, и пурпурный гиацинт»[27].
СКРЫТАЯ ВЛАСТЬ (ЗАВУАЛИРОВАННАЯ МЕСТЬ)
Критянина Пандарея Деметра щедро наградила за то, что он убил любимую золотую собаку Зевса. Это была ее месть Зевсу за позволение похитить ее дочь — Кору. Некоторые женщины вполне способны поощрять детские шалости, которые наносят вред неприятным для них родственникам. Бабушка подначивает внучку спрятать расческу невестки, мачеха провоцирует ребенка на непослушание отцу, мама спокойно одобряет истерики дочери, закатываемые ее мужу. Все это — чтобы досадить за какие-то свои обиды. Так ребенка делают громоотводом, виноватым или провокатором.
ПРОВОЦИРОВАНИЕ КОНФЛИКТА
Задача матери — охрана и защита своих детей. Когда речь идет об опасности для них (даже воображаемой), то сама мать становится угрозой для окружающих и при этом не чурается вербальной или даже физической агрессии. При этом угрозой она может считать всех тех, кто способен нарушить неразрывную ее связь с ребенком (пусть даже достаточно взрослым). Тогда она способна «натравить на врагов» мужа или других членов семьи, подчас самого ребенка. Материнская роль для такой женщины станет «архетипическим щитом», которым она прикроется и от суждений окружающих людей, и от себя самой. И тогда любые доводы против, сомнения и упреки совести будут отброшены. Так продолжалась кровная месть в родовом обществе. Например, в древнеисландской «Саге о Ньяле» в какой-то момент именно женщины начинают настаивать на мести за своих детей и даже за детей мужа от другой женщины. У Ньяля была жена Бергтора и наложница Хродню. Вот что они говорят после убийства сына Хродню:
«Хродню сказала:
— Я поручаю тебе, Скарпхедин, отомстить за своего брата, и я жду, что ты поступишь как должно и отдашь этому все силы, хотя он и не рожден в браке.
Бергтора сказала:
— Странные вы люди! Вы убиваете людей, когда на то у вас нет причин, а сейчас будете жевать жвачку, пока дело так ничем и не кончится: ведь эта весть сейчас же дойдет до Хаскульда Хвитанесгоди, и он предложит заплатить вам виру[28] и помириться, и вы должны будете согласиться. Надо действовать сейчас же, если вы вообще хотите действовать.
Скарпхедин сказал:
— Вот и мать подстрекает нас законным подстрекательством»[29].
Точно так же мать может быть инициатором насилия по отношению не только к окружающим («не своим»), но и к собственным реальным детям, если они не соответствуют ее воображаемому, идеальному представлению о ребенке.
ГНЕВ И РАЗРУШИТЕЛЬНОСТЬ
Гневная, разрушающая Деметра — это сверхопекающая, подавляющая своих детей мать. Такая женщина временами может приходить в ярость от того, что ее заботу «не принимают». Она может лупить свою дочь за то, что «ребенок плохо ест». Ей, матери, отказывают в исполнении важнейшей задачи — кормления. И яростная мать насильно впихивает в несчастного ребенка всю невкусную для него еду. Этим же часто занимаются воспитательницы в детском саду. Эта профессия требует сильно развитых качеств Деметры. Но и гнев этих всемогущих «хозяек дня в детском саду» может стать для ребенка ужасным, разрушающим.
