Каролин Эльячефф - Затаенная боль. Дневник психоаналитика
На консультацию ко мне ее привезли по следующей причине: за четыре с половиной месяца своей жизни Беллу уже трижды госпитализировали, причем каждый раз ее увозили на «скорой помощи»; и персонал яслей надеется, что ей поможет психоаналитик.
Когда Белле было пять недель, ей срочно удаляли грыжу яичника (самого скрытого символа ее будущей женственности), и хирург был вынужден удалить и сам яичник. На следующий день после операции она возвращается в ясли более спокойной, чем прежде, словно испытывая «облегчение», как показалось нянечкам. Может быть, ее больше не мучили боли.
В двухмесячном возрасте ее снова госпитализировали на две недели: у нее начинаются бронхит, респиратурная недостаточность и диарея.
Замечено, что даты ее госпитализации каждый раз совпадают с отсутствием ухаживающей за ней нянечки. И так как у той приближаются каникулы, она сама проявляет беспокойство, как бы ее отсутствие не отразилось негативно на здоровье Беллы. Курс лечения у девочки довольно сложный: дыхательная гимнастика, медикаменты и прочие процедуры — все это требует круглосуточного ухода за ней.
В то время, как мне рассказывают о Белле, она удобно сидит на коленях своей нянечки и смотрит: на меня и всех присутствующих, широко улыбается, с удовольствием воркует, короче говоря — старается всем понравиться. Белла приводит в восторг всех присутствующих и все стараются развеселить ее еще больше.
И если меня что-то удивляет, так это моя собственная реакция: во-первых, эта девочка не приводит меня в восторг, как других, а кроме того, я не чувствую, да, не чувствую ничего из того, что она пережила. Ни ее появление на свет под буквой «X», ни ее позитивная реакция на вирус СПИДа, ни абстинентный синдром, ни ее частые госпитализации не вызывают у меня никакого ответного чувства. После того, как я поработала уже с Оливье, Зое, Флер и другими детьми, я сама осознаю разницу в своих реакциях. Но когда приходит время обратиться к Белле, я мобилизую весь свой опыт, чтобы сказать ей то, что положено говорить в таких случаях: что она никогда больше не увидит свою родную мать, которая произвела ее на свет живой и пожелала, чтобы ее воспитала другая семья; что в первый раз ее положили в больницу, чтобы вылечить от наркотиков, которые принимала ее мать и она вместе с матерью; и что, возможно, легче вылечить от наркотиков, чем от разлуки с матерью. И что я хочу встретиться с ней еще раз, чтобы попытаться понять, почему ей так трудно привыкнуть к собственному телу, хотя она ждет приемных родителей.
Пока я говорю, Белла наклоняется вперед, отворачивается от меня, чтобы заглянуть в глаза нянечки. Когда я умолкаю, она тут же выпрямляется и снова начинает всем улыбаться.
Мы назначаем дату следующего сеанса. Я чувствую себя крайне неловко: у меня такое чувство, что произносила готовые, ходульные фразы, но так и не смогла понять, что же происходит с этой малышкой. Я близка к тому, что бы задуматься: не пора ли мне сменить профессию?
В день, на который назначена следующая консультация, заведующая отделением яслей заранее предупреждает меня по телефону, что несколько дней спустя после первого сеанса у Беллы начался острый бронхит и ее срочно госпитализировали. В первые три дня ее состояние так стремительно ухудшалось, что пришлось перевозить ее на «скорой помощи» в отделение реанимации другой больницы, где дыхание ей поддерживают с помощью кислородного аппарата. Как раз сегодня сотрудница яслей идет навестить Беллу и спрашивает меня: что она должна ей сказать?
Моя собеседница жаждет услышать от меня важные для девочки слова, но я говорю лишь то, что подсказывает мне опыт, а не чувства, отсутствие которых меня очень тревожит.
День был утомительный, но все консультации младенцев прошли без осложнений. Обсуждая после работы трудный случай Беллы с моими коллегами, я прихожу к мысли, что вместо того, чтобы паниковать и немедленно менять профессию, нужно все-таки постараться понять, что же происходит с этим ребенком.
Я беру заведенное мною досье и начинаю вспоминать первую встречу с Беллой. Поведение сотрудниц яслей было вполне обычным: они не могли скрыть беспокойства по поводу здоровья Беллы. Однако в медицинской карте нет ни одной записи, которая отражала бы что-то тревожное. Зато я отметила: «Белла очень коммуникабельна». Как правило, я не употребляю этого термина, но в данном случае мне подсказала его сотрудница яслей.
Я задумалась об этом и вспомнила, какой увидела Беллу: она выглядела явно старше своего возраста, так как целый час просидела совершенно самостоятельно и вдобавок непрерывно ворковала, улыбалась и играла. Настоящая куколка! Вот именно, куколка, в которой не было ничего настоящего. И тут я поняла, почему она не вызывала у меня ответного чувства: безжизненные куклы уже давно не интересуют меня.
В своих записях я отметила также перемену в ее поведении, тот минутный уход в себя, когда я обратилась к ней, хотя ничего существенного я не сказала, потому что в тот день еще не осмелилась признать и тем более выразить вслух свою отстраненность, которая мешала мне действовать, как в других случаях. Я была уже готова признать свою полную несостоятельность и забыла об эффекте контр-трансфера (контр-переноса). Забыла, что анализируемый человек, и в частности его трансфер, могут вызывать у аналитика сумму бессознательных реакций или контр-трансфер.
И только теперь, вспоминая эту, по сути, не удавшуюся встречу, я впервые испытала горячее участие к этой малышке: не успело ее тело отделиться от тела матери, как она была с ней разлучена. Но девочка показалась очень хорошенькой акушерке, и та сразу же дала ей имя — с этого и начался для девочки процесс символизации, связанный с собственным именем. Ее связи с источником жизни были еще столь слабы и непрочны, что она, видимо, решила, что для того чтобы выжить, она должна изо всех сил стараться походить на собственное имя. И она так силилась быть для всех милой и красивой, что превратилась в маленького робота. Этот грудной ребенок подчиняется требованию «быть всегда хорошей», которое, как ей кажется, предъявляют ей все взрослые. Она старается жить, но живет все время притворяясь. Как я позже узнаю, она всегда так обворожительно улыбается, что все взрослые уже издалека обращают на нее внимание, стремятся ее приласкать и приходят в восторг от этого жизнерадостного и красивого ребенка. Все это убеждает ее, что она ведет себя правильно и должна притворяться и впредь. Когда ей становится невмоготу сдерживать затаенную боль и подавляемый бунт, она очень тяжело заболевает.
Болезнь — единственное состояние, когда она позволяет себе не притворяться и быть естественной, «настоящей», то есть освободить от узды свое тело, заведомо зная, что все равно привлечет к себе всеобщее заботливое участие и внимание. Ведь рассказывая мне о Белле, ее называли или очень «коммуникабельной» или «очень больной». Между этими двумя состояниями — ничего другого, пустота.
С каким нетерпением ждала я теперь телефонного звонка от сотрудницы яслей! Наконец-то Белла стала для меня живой и понятной, и мне было гораздо проще и легче объяснить, что мне самой открылось в этой девочке. Я попросила сотрудницу как можно скорее вновь навестить девочку в тот же день. С волнением слушала я рассказ о том, как Белла сильно сжала ее руку, когда та заговорила обо мне.
После этого дыхание у Беллы нормализовалось и она уже могла обходиться без кислородного аппарата. Когда она увидела заведующую отделением яслей, она встретила ее широкой улыбкой до «самых ушей». Сотрудница яслей сказала Белле, что она вовсе не обязана улыбаться ради того, чтобы о ней заботились и Белла перестала улыбаться. Сотрудница сказала также, что девочка вовсе не должна каждый раз тяжело заболевать, чтобы выразить свою боль: ее смогут понять и останутся с ней, даже если она будет грустной. Белла заплакала, чего раньше никогда не случалось, и плакала полтора часа. Сотрудница яслей не пыталась утешить девочку, но ни на минуту не отлучалась от нее и продолжала говорить с ней, несмотря на плач, хотя это было довольно тяжело.
Я не буду подробно рассказывать, что было дальше. Скажу лишь, что никаких внезапных чудес не произошло. Но в последующие месяцы Белла заразилась благословенной для нее в ту пору болезнью — ветрянкой, которая так изукрасила ее красивое личико, что никто уже не сбегался, чтобы полюбоваться на эту обворожительную кроху. К очередным каникулам ее любимой нянечки на сей раз тщательно подготовились: на эти дни Беллу поместили в больницу для дополнительного обследования.
Не успела девочка вернуться в ясли, как у нее начались отит и пневмония. Но они протекали не в тяжелой форме, и Беллу лечили в яслях. И это было очень важно, потому что до сих пор Белла, чтобы выразить свое естество, всякий раз оказывалась на грани жизни и смерти. И у меня есть основания предполагать, что быть «настоящей» для Беллы — это как раз и означало «умереть».
