Уолтер Липпман - Общественное мнение
Сожалеем ли мы об этом как об одном из неизбежных зол мирной жизни или приветствуем как возвращение к нормальному существованию, очевидно, не играет никакой роли. Наша первая задача, касающаяся фикций и символов, состоит в том, чтобы забыть об их значении для соответствующего социального порядка и размышлять о них просто как о важной части механизма человеческих взаимоотношений. В настоящее время в любом обществе (если оно не абсолютно замкнуто на собственных интересах и не настолько мало, что каждый может знать обо всем, что в нем происходит) идеи трудны для понимания и относятся к событиям, не доступным непосредственному наблюдению. Мисс Шервин из маленького городка Гофер-Прери[69] понимает, что где-то во Франции бушует война, и пытается осознать это. Она никогда не была во Франции, в частности не была и в той местности, где сейчас проходит линия фронта. Она видела изображения французских и немецких солдат, но не способна представить себе три миллиона человек. На самом деле никто не может представить этого, даже профессионалы.
Они думают о них, скажем, как о двух сотнях дивизий. Но у мисс Шервин нет доступа к картам сражений, и поэтому если она думает о войне, то связывает ее с Жоффром и кайзером, воображая, будто они сошлись в поединке. Вероятно образ, представший перед ее внутренним взором, походил бы на гравюру XVIII века, изображающую великого воина. Он невозмутим и отважен. Его гигантская фигура помещена на фоне армии, выстроившейся у него за спиной рядами маленьких аккуратных фигурок. Подобные образы могут гнездиться и в сознании великих людей. Де Пьерфе рассказывает о том, как к Жоффру приходил фотограф. Генерал принимал его в своем «кабинете, обычном для человека среднего класса. В тот момент он сел за пустой письменный стол, чтобы подписать какие-то бумаги. Вдруг кто-то заметил, что на стенах нет карт. А поскольку, согласно распространенному мнению, невозможно представить себе генерала без карт, то на стены повесили несколько карт, но вскоре после того как генерала сфотографировали, их сняли»[70].
Единственной эмоциональной реакцией на событие, в котором человек сам не участвует, может быть чувство, вызванное в нем мысленным образом этого события. Именно поэтому, до тех пор пока мы не узнаем, что именно представляется другим людям, мы не сможем правильно понять их поступки. Однажды мне пришлось наблюдать, как девушка, выросшая в шахтерском городке в Пенсильвании, из предельно радостного состояния внезапно впала в отчаяние, когда порывом ветра разбило оконное стекло. Она горевала несколько часов, а я не мог понять почему. Но когда она, наконец, успокоилась настолько, что смогла говорить, выяснилось, что она верила в примету — разбитое оконное стекло означает смерть близкого родственника. Девушка оплакивала своего отца, который напугал ее своим внезапным отъездом из дома. Отец, конечно, оказался жив, что вскоре и подтвердилось телеграммой. Но пока телеграмма не пришла, для девушки разбитое стекло оставалось дурным предзнаменованием. Только серьезное психиатрическое обследование могло показать, почему она так сильно верила в эту примету. Однако даже постороннему наблюдателю ясно, что девушка, чрезвычайно расстроенная семейными неурядицами, навоображала всяких ужасов, будучи спровоцирована случайным событием.
В подобных случаях все зависит от степени отклонения от нормы. Когда генеральный прокурор, которого испугала взорвавшаяся на пороге его дома бомба, убеждает себя, начитавшись революционной литературы, что революция должна свершиться 1 мая 1920 года, ясно, что здесь срабатывает тот же самый механизм. Военное время, разумеется, поставляет массу подобных примеров. Случайное происшествие, творческое воображение, желание верить — из этих трех элементов складывается суррогатная реальность, которая вызывает сильнейшую инстинктивную реакцию. Достаточно очевидно, что при некоторых условиях люди реагируют на фикции столь же сильно, сколь на действительные события, а во многих случаях помогают создавать те самые фикции, на которые сами же и реагируют. Пусть первым бросит камень тот, кто не поверил, что русская армия в августе 1914 года достигла Англии, кто не поверил рассказу о злодеяниях без прямых доказательств, кто никогда не подозревал заговора, предательства или шпионажа там, где их не было и в помине. Пусть первым бросит камень тот, кто никогда не поверил как в истинную правду в свои собственные подозрения, которые были высказаны вслух другим человеком, но не более сведущим, чем он сам.
Во всех этих примерах мы должны обратить внимание на одну общую черту — между человеком и его средой располагается некая псевдосреда. Поведение человека является реакцией именно на эту псевдосреду. Последствия этой реакции, собственно действия человека, происходят уже в реальной среде. Если поведение выражается не в практических действиях, а в том, что можно условно обозначить как мысли или эмоции, потребуется много времени, чтобы в структуре фиктивного мира образовалась серьезная брешь. Но если стимул, исходящий из псевдофактов, ведет к взаимодействию с объектами или другими людьми, то противоречие возникает достаточно быстро. Складывается впечатление, что некто лезет на рожон, учится на собственных ошибках, испытывает дискомфорт от неумения приспособиться к окружающей действительности. То есть разворачивается трагедия в духе Герберта Спенсера[71], когда Прекрасную Теорию убивает Шайка Грубых Фактов. Понятно, что в области социальных отношений приспособление человека к окружающей действительности происходит посредством фикций.
Говоря о фикциях, я не имею в виду ложь. Под этим термином я подразумеваю представление о среде, в большей или меньшей мере созданное самим человеком. Область фикций простирается от абсолютно бредовых видений до вполне осознанного использования ученым схематических моделей или округленных результатов вычислений. Фикция может выступать как нечто достоверное, она не вводит нас в заблуждение, пока мы помним о степени условности построения схемы. В действительности человеческая культура — это, главным образом, отбор, реорганизация, отслеживание моделей (patterns) и стилизация того, что Уильям Джемс называл «случайными отзвуками и новыми сочетаниями наших идей»[72]. Альтернативой фикциям служит прямое воздействие приливов и отливов ощущений. На самом же деле это не настоящая альтернатива, поскольку, как ни освежается наша картина мира при взгляде на окружающее совершенно наивным взором, наивность сама по себе не является мудростью, хотя и служит источником и способом оттачивания мудрости.
В целом, окружающая среда — слишком сложное и изменяющееся образование, чтобы можно было познавать ее напрямую. Мы не готовы иметь дело со столь тонкими различиями, разнообразием, перемещениями и комбинациями. Но поскольку нам приходится действовать в этой среде, прежде чем начать с ней оперировать, необходимо воссоздать ее на более простой модели. Чтобы путешествовать, человек должен иметь географические карты. Основная сложность кроется в том, что невозможно создать карту, сидя в келье, необходимо отправиться в путешествие, разведать новые земли и уж затем нанести их на карту.
4Итак, аналитик общественного мнения должен начать с того, чтобы признать существование взаимосвязи между сценой действия, восприятием этой сцены в сознании людей и реакцией людей на восприятие происходящего на сцене действия. Это подобно пьесе, подсказанной актерам их собственным жизненным опытом, в которой сюжет разыгрывается в реальной жизни актеров, а не на сцене. Эта двойная драма внутреннего мотива и внешнего поведения обычно хорошо изображается в кино. К примеру, двое мужчин на экране ссорятся из-за денег, но движущие ими страсти непонятны зрителям. Затем начинается новый эпизод, в котором показывается, что видит один из этих мужчин своим внутренним взором. В первой сцене мужчины, сидя друг против друга за столом, ссорятся из-за денег. Но в своих воспоминаниях герой обращается к временам юности, когда девушка бросила его ради человека, который сейчас сидит напротив него. Тем самым объясняется внутренняя драма: наш герой не жаден — он влюблен.
Сцену, напоминающую описанную выше, можно было наблюдать в сенате США. Утром 29 сентября 1919 года, за завтраком, один из сенаторов прочитал сообщение в газете «Вашингтон пост» (Washington Post) о том, что на побережье Далмации высадилась морская пехота США. Вот что говорилось в газете.
Теперь факты установленыУстановлены следующие важные факты. Приказ контр-адмирала Эндрюса, командующего военно-морскими силами в Адриатике, поступили от Британского Адмиралтейства через Военный Совет и контр-адмирала Кнаппса в Лондоне. Никто не спрашивал подтверждения приказа у министерства военно-морского флота…
