Лорин Слейтер - Открыть ящик Скиннера
Ф р и м е н . Вы счастливы?
П а ц и е н т к а . Да.
Ф р и м е н . Вы помните, какой возбужденной были, когда попали сюда?
П а ц и е н т к а . Да, ужасно возбужденной, не так ли?
Ф р и м е н . О чем вы тревожились?
П а ц и е н т к а . Не знаю. Похоже, я забыла. Теперь это не кажется важным.
Фримен писал, что были получены необыкновенные результаты: «Здравый смысл и умение оценивать ситуацию явно не уменьшились, а способность получать удовольствие от внешних обстоятельств, несомненно, увеличилась». За последующие шесть недель двое хирургов провели еще пять операций и обнаружили, что все пациенты, страдавшие от беспокойства, плохих предчувствий, бессонницы, нервного напряжения, избавились от тревожности.
Конечно, имелись и отрицательные последствия. Припадки. Смерти. Кровоизлияния. Лезвие, оставшееся в мозгу. Послеоперационные инфекции. Рецидивы. Неустойчивые результаты. Мониш описывал женщину, которая через четыре дня после операции начала выкрикивать непристойности и петь. Другие пациенты впадали в детство — прижимали к себе плюшевых мишек и послушно выполняли распоряжения. Фримен писал: «Из перенесших лоботомию пациентов получаются хорошие граждане»; от этих слов веет холодом, но по сути они не отличаются от того, что вызывает критику современных психотропных препаратов. Среди множества важнейших вопросов был и такой: не ведет ли лоботомия к утрате «жизненной искры»? Большинство подвергшихся операции не цеплялись за игрушки и не выкрикивали непристойностей или по крайней мере делали это недолго, однако наблюдались и непреходящие последствия: многие из них становились менее яркими, как будто они перестали быть самими собой, превратившись в черно-белые ксерокопии, не способные воспроизвести оттенки их личностей.
Впрочем, можно кое-что сказать и в пользу утраты яркости: искра, если она горит чересчур горячо, может обжечь. Один из подвергшихся лоботомии психиатров смог открыть собственную психиатрическую клинику. Другой пациент создал чрезвычайно прибыльный бизнес и управлял собственным самолетом. Так кто может вынести окончательный вердикт? Значение лоботомии не в том, чего с ее помощью удавалось или не удавалось достичь, а в привлечении внимания к медицинской этике: что собой представляет информированное согласие? Этично ли заменять одну форму органической дисфункции мозга на другую? Оправдано ли вмешательство, при котором разрушается здоровая ткань человеческого тела? Не следует ли уважать внутреннюю святость мозга? Не превратятся ли хирурги (и не случилось ли это уже) в длинную руку закона? Есть какая-то ирония в том, что опасения по поводу операции, которая могла лишить человека души, погасить искру, приводят нас в горнило сомнений о том, чего мы готовы лишиться и на насколько сложное лечение будем согласны.
Пресса, никогда особенно не задумывавшаяся о сложностях, подхватила новость и стала рекламировать лоботомию. В 1948 году «Нью-Йорк таймс» писала:
Хирургия для душевнобольных: сообщается об излечении от навязчивых идей. По отзывам, новая техника помогла 65% страдающих психическими заболеваниями, к которым она была применена в качестве последнего средства, однако некоторые ведущие специалисты в области неврологии высказывают большие сомнения.
«Харперс» в 1941 году называл лоботомию революционной техникой. К нему присоединялась «Сэтеди ивнинг пост». Стали появляться свидетельства пациентов, похожие на те, что мы читаем и сегодня: наполовину реклама, наполовину размышления. Один из таких пациентов, Гарри Даннекер, в 1945 году написал статью «Меня излечила психохирургия» для «Коронет мэгэзин». Он описывал свое состояние до операции как безнадежное стремление к самоубийству, когда у него не осталось ничего, ради чего стоило бы жить; после лоботомии он покинул «ужасную темницу больного разума». Гарри Даннекер с гордо поднятой головой окунулся в автомеханический бизнес, где, по его словам, достиг значительных успехов. В своей статье он пишет: «Моя цель проста: воодушевить и придать мужества тем читателям, кто страдает теми же нарушениями, что были у меня, или чьих друзей преследуют мучительные навязчивые идеи».
Почему же тогда мы продолжаем считать лоботомию чистым злом? Ее пороки очевидны: судорожные припадки возникали почти в 30% случаев, а ее американский апостол Фримен, знаменитый ковбой-хирург с высоко поднятым скальпелем, даже не заботился о том, чтобы стерилизовать инструменты или накрывать пациента простыней перед десятиминутной операцией по рассечению нервных волокон. Фримен много сделал для того, чтобы скомпрометировать лоботомию: подобно современным врачам, назначающим антидепрессанты как средство от любого заболевания, он оперировал всех пациентов подряд, хотя потом и проявлял к ним определенное внимание — посылал рождественские поздравления и навещал, путешествуя в грузовике по всей стране.
Несмотря на сообщения о неудачных исходах, несмотря на близорукий подход Фримена, видевшего в скальпеле универсальное лекарство, не приходится сомневаться, что психохирургия помогла многим людям. Образованная в 1970 году комиссия конгресса, имевшая целью законодательно запретить лоботомию, обнаружила, к собственному удивлению, что психохирургия — вполне узаконенная процедура, имеющая «значительную терапевтическую ценность для лечения определенных заболеваний или для облегчения определенных симптомов». Комиссия пошла даже дальше и заявила, что психохирургия — «потенциально благотворный метод лечения». Эллиот Валенстайн, один из самых убежденных критиков лоботомии, пишет: «После лоботомии многие из страдающих тревожностью пациентов испытали выраженное облегчение, избавившись от наиболее мучительных симптомов. В самых лучших случаях наступала нормализация поведения».
Почему же все-таки лоботомия попала в мусорную корзину истории, осталась долгой страшной фазой в развитии соматических методов лечения, опасным отклонением? Может быть, мы так смотрим на лоботомию из-за своего мозга. Может быть, мы запрограммированы на то, чтобы предпочитать черно-белую схему серой. Может быть, мы никогда не преодолеем наивную веру в то, что если один объект плох, то другой обязательно окажется хорош. Мы находим удовольствие в поляризации, в том, чтобы вещи на противоположных концах оси непременно были ясными и, казалось бы, окончательно определенными. Поэтому ради признания общей благотворности современных психиатрических методов лечения мы подчеркиваем варварство того, чем они когда-то были. Тьма и свет. Тогда мы не знали, что делаем, но теперь-то знаем. Мы говорим так, глотая таблетки прозака, глотая таблетки риталина, играя с гормонами и надеясь, что эстроген сделает нас счастливыми. Однако действительно ли наши современные лекарства так уж отличаются от своих прежних собратьев? Лоботомию особенно критиковали за отсутствие специфичности. Хирурги сверлили отверстия, совали в них острые инструменты и рассекали неподатливую ткань сновидений и мысли, не зная, что рассекают. Смутные идеи у них, конечно, были — кое-что насчет таламуса и передних долей, эмоций и интеллекта, но они не представляли себе, какой подлесок в мозгу на самом деле выкорчевывают.
Вот, например, если взять современный прозак… Его хвалят за предполагаемую специфичность, и нам это нравится. У нас возникает чувство, будто мы знаем, что делаем, направляем снаряды в ясно определенную мишень в мозгу — это ведь не то, что примитивный разрез скальпелем. Однако правда заключается в том, что никто на самом деле не знает, как прозак влияет на мозг, никто не знает механизма его действия.
— Фармакологическая специфичность, — говорит исследователь Гарольд Сакхейм, — это миф.
Как и в случае лоботомии, никто не знает в точности, почему прозак помогает. Это примерно такой же тупой инструмент, как и те, что использовал Мониш. Когда врачи прописывают прозак, они действуют так же, как действовал Мониш, — слепо, но с глубокой верой, с искренним желанием помочь… и опираясь скорее на свои желания, чем на факты.
Лоботомию также критикуют за то, что она не дает возможности вернуться к тому, что было. Впрочем, кто может сказать, не причиняют ли современные таблетки тяжелого и неустранимого вреда, о котором нам только еще предстоит узнать? Психиатр Джозеф Гленмаллен предупреждает, что использование прозака может вызывать появление в мозгу бляшек Альцгеймера; может быть, именно поэтому многие из тех, кто принимает прозак, жалуются на память — они не могут вспомнить не только то, куда положили ключи от машины, но и где машина припаркована. Возможно также, что длительное применение новейших средств приведет к необратимым дискинезиям, так что через двадцать лет положившаяся на прозак нация будет ковылять сквозь беспамятство. Мы все равно принимаем их, эти таблетки, потому что нам плохо, потому что другого выхода нет — но точно так же поступали пациенты, ложившиеся под нож для лоботомии. Теряли ли они после операции свою жизненную искру? Именно это и вызывало самые серьезные возражения общественности: вторгаясь во фронтальные доли, ту часть мозга, которая более всего развита у человека и делается все меньше при движении вниз по филогенетической линии, врачи вторгались в сердцевину души и делали ее пустой.
