Джозеф Рейнгольд - Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти
В качестве аргумента может быть приведено то, что человек не знает источник катастрофической угрозы потому, что базовая тревога и комплекс смерти берут начало в младенчестве и представляют собой биологические ответные реакции. Лично я убежден, что младенец знает эту действующую силу по причине повторяющейся ассоциации тревоги при контакте с матерью, а позднее – более отчетливо воспринимая источник угрозы во взаимоотношениях с ней.
Противофобия может быть ограниченной в объеме, реакцией на фобию, но также может быть общей тенденцией в поведении, выражаясь в подверженности риску, отважных поступках и агрессивных драйвах. Чувство бессилия, которое сопровождает тревогу, может быть облегчено только действием. Это действие может быть беспорядочным или сфокусированным, спорадическим или непрерывным, социально полезным или антиобщественным, но оно никогда не является рациональным потому, что его движущей силой является скрытый мотив. У многих людей многое в динамике личности может быть интерпретировано языком фобических и противофобных механизмов, изначально происходящих от чувства уязвимости и потребности его отрицать. Обсессии и компульсии, как и фобии, представляют собой отклонения составляющих комплекса трагической смерти, но если фобия является отдушиной для страха, навязчивые мысли или компульсивные действия, избавляют от страха. Для того, чтобы отвлечь человека от осознания реального объекта, они концентрируют его внимание на чем-то, не относящемуся к этому объекту, хотя и родственном ему. Непреодолимая тяга к чему-то также служит как магическое предотвращение опасности. Freud писал, что если компульсивные действия и не обладают чудодейственными свойствами, они являются своего рода магическими действиями, направленными на то, чтобы отогнать ожидание несчастья, с которого обычно и начинается невроз навязчивых состояний. Он подчеркивает, что ожидаемым несчастьем всегда является смерть или, точнее, трагическая гибель. В проявленном субъектом сопротивлении навязчивой идее или непреодолимому желанию также кроется жест отрицания беспомощности.
Чувство неполноценности. У ощущения собственной некомпетентности или незначительной ценности имеется как активное, так и пассивное происхождение. Самоуничижение сопровождает чувство беспомощности и ощущение «небезопасности» в любом возрасте. В детстве оно также отражает суждение матери или то, что подразумевает ее отвергающее отношение, и является ролью, приписываемой ребенку для того, чтобы оправдать подобное отношение. Но «комплекс неполноценности» или ощущение собственной греховности может быть и защитным образованием. Оно заставляет материнское поведение казаться зависящим от обстоятельств, и таким образом обеспечивает возможность для улучшения взаимоотношений. Suttie (397) делает наблюдение, что одним из способов сохранения идеи о способности матери к вскармливанию, что для ребенка составляет вопрос жизни или смерти, является принятие вины на себя. Ребенок обычно обнаруживает, что его отвержение не связано с обстоятельствами, и после этого начинает реагировать с мстительностью, или, нанося вред самому себе или двигаясь в направлении некоторого рода превосходства, которое служит доказательством его невиновности. Suttie убежден, что чувство неполноценности стимулирует появление идеализма и желания стать «таким, каким хочет мама». Движение может происходить в обоих направлениях, и этот конфликт между самоуничижением и неудачливостью с одной стороны, и самоутверждением и обычно нереалистичными стандартами с другой, характеризует большую часть человеческого замешательства. Любая из этих тенденций влечет за собой угрозу и, следовательно, тревогу. Путаница в ценностях и ролях в большей степени является результатом этой амбивалентности, чем отражением культурных противоречий.
Садизм – мазохизм. Агрессия, как таковая, является выражением стремления к жизни и потребности в самозащите, но она неотделима от садизма – стремления разрушать ради самого разрушения. Ответная агрессия или контр-агрессия, порожденная материнскими импульсами, направленными на убийство и калечение своего потомства, является нескрываемо садистической. На протяжении всей жизни ненависть и жестокость следуют за ощущением того, что тебя несправедливо обвинили, и, таким образом, кажутся оправданными и даже выглядят признаком силы и храбрости. Садизм может проявляться самым жестоким образом, но в то же время он остается одним из самых трудно различимых элементов человеческих взаимоотношений, часто маскирующимся под «любовь». Жертва является заменителем объекта, то есть матери, и в этом кроется причина длительного сохранение ненависти. Я убежден, что, в конечном итоге, все «противоестественное» поведение человека – война, геноцид, расизм, эксплуатация людей, жестокие преступления – происходят из материнских «противоестественных» садистских импульсов по отношению к ребенку. Suttie считает, что источником умения властвовать является чувство ненадежности, испытываемое ребенком, в результате лишения любви. Это чувство способствует тенденции к делинквентности, и опора на силу вместо любви характеризует и, возможно, искажает всю нашу культуру и традиции. Человеку от рождения присуща способность к сотрудничеству, и, если прекратить передачу разрушительности от матери к дочери, будет меньше противоестественного поведения. Единственным реальным средством сдерживания проявлений садизма является страх возмездия. Вина – эвфемизм этого страха. Если чувство тревоги очень сильно, жестокость может прорваться внезапно, но обычно враждебность находит выход, когда существует небольшая вероятность обнаружения ее мотива или последующего наказания. В материнско-младенческих взаимоотношениях мы видим прекрасный пример «защищенного» садизма: враждебные импульсы и настоящая жестокость без перспективы возмездия со стороны ребенка или общества, по причине материнской «неприкосновенности», с одной стороны, и максимальная беспомощность – с другой. У ребенка развиваются ответные садистические импульсы, но поскольку их высвобождение против матери чрезвычайно опасно, они направляются на животных, сиблингов, других детей, возможно, на отца, а со временем, на любые другие объекты.
Склонность к мазохизму может происходить из подражания мазохистской матери, но, как защита, она представляет собой инверсию садистической тенденции. Она служит для того, чтобы умилостивить мать, избежать провокационных действий и удовлетворить ее желание того, чтобы ребенок был пассивным и уступчивым. Для многих людей безопасность лежит в наказании самих себя, а удовольствие и удача являются для них угрозой. Но так как мазохизм сам по себе является угрозой существованию и ценностям, ему противостоит противофобический садизм. Таким образом, у нас имеется балансирующий механизм, но не разрешение конфликта. У некоторых людей доминирует садистское направление, у других – мазохистское, но всегда эти два направления сосуществуют. Подобная двойная ориентация создает два важных ряда последствий: в одном направлении – разрушающее поведение человека, а в другом – саморазрушение через покорность и боязнь самоутверждения. Комплекс трагической смерти охватывает обе тенденции, желание смерти для других и активные импульсы ранить и уничтожать, и желание умереть либо быть раненым или уничтоженным. Именно поэтому у смерти много обличий.
Амбивалентность в человеческих взаимоотношениях. Из младенческой ситуации и защитных операций возникает конфликт, затрагивающий человеческую близость. Появляется потребность вступать в межличностные отношения и, одновременно, потребность избегать их. Самоизоляция защищает от попадания в травмирующую ситуацию, но провоцирует тревогу потому, что обладает смыслом смерти – как отделения и лишения. Конфликт может привести к доминированию одного или другого направления, но он всегда неразрешим. Та же самая дилемма наблюдается в тенденциях к зависимости и к независимости. Существует потребность оставаться зависимым для того, чтобы добиться удовлетворения потребностей, в которых было отказано в младенчестве, найти доказательства добрых намерений со стороны матери, или, по крайней мере, отсутствия враждебных, продолжать служить ее целям и искупить враждебность по отношению к ней. Чем более деструктивной является мать, тем тяжелее ребенку расти вдали от нее. С другой стороны, тревога подстегивает независимость как попытку к эмансипации. Но индивидуализация и самоутверждение, в свою очередь, продуцируют тревогу потому, что они аннулируют цели зависимости и им противостоит мать. Этот центральный предмет разногласий, – между зависимостью от матери и возвращением к ней, с их обещанием удовлетворения и угрозой потери своего Я, и независимостью, с ее обещанием самореализации и угрозой изоляции, – интерпретировался различными путями. Однако, все авторы, писавшие на эту тему, полагают, что конфликт зависимости/независимости берет свое начало во взаимоотношениях ребенка с матерью или родителями.
