Пол Экман - Психология лжи. Обмани меня, если сможешь
Но моя задача не в том, чтобы выяснить, был ли раскрыт обман Кеннеди, а в те чтобы объяснить, почему и как он мог быть раскрыт, несмотря на сложность этой задачи. Говорят, Кеннеди не смог обнаружить в речи Громыко никаких промахов, но ему и не было нужды их обнаруживать, поскольку доказательства уже лежали у него в столе. Вооруженный этим обстоятельством, он мог даже восхищаться умением Громыко.
Анализируя эти два международных обмана, я утверждаю, что Гитлер, Кеннеди и Громыко были прирожденным лжецами, изобретательными и умными, отличными собеседниками, умеющими убедить партнера… Более того, убежден, что любой политик, пришедший к власти частично благодаря умению участвовать в дебатах и произносить речи на публике, ловко отвечающий на вопросы пресс-конференций, создавший себе блистательный имидж на телевидении и радио, обладает талантом прирожденного лжеца. (Хотя Громыко и не достиг высшей власти, он выжил в самый трудный для Советского государства период и к 1963 году имел богатый опыт как в дипломатии, так и во внутриполитической борьбе.) Такие люди умеют убеждать, это часть их работы. Вне зависимости от того, лгут они или не лгут, способностью ко лжи они обладают в полной мере. Разумеется, существует множество путей к завоеванию политической власти. И далеко не всякий прирожденный лжец обязательно становится главой государства. Не говорю я и о правителях, добившихся власти благодаря своей бюрократической ловкости, или по наследству или благодаря хитрости, — все они отнюдь не обязательно прирожденные лжецы.
Умение говорить (способность скрывать и искажать смысл произносимых слов, сопровождая их соответствующими жестами и мимикой) не требуется до тех пор пока лжецу не нужно напрямую общаться со своей жертвой. Ее можно обмануть в письме, в пресс-релизе[224], посредством военных маневров или через посредников; впрочем, и все это вместе взятое не принесет успеха, если у лжеца нет стратегического умения, если он не способен продумать заранее свои действия и действия своей жертвы. Я допускаю, что все политики должны быть проницательными мыслителями и стратегами, но только немногие из них обладают тем умением говорить, которое позволяет им лгать прямо в лицо. А именно такие случаи мы и рассматриваем в этой книге.
Лгать или хотеть лгать способен далеко не каждый. Но политические лидеры все хотят лгать, по крайней мере, определенным представителям и при определенных обстоятельствах. Даже Джимми Картер, который клялся, что никогда не лгал американскому народу и который откровенно признавался в «Плейбое» в самых похотливых своих фантазиях, лгал, скрывая свои планы насильственного освобождения заложников в Иране. Аналитики, специализирующиеся на военных обманах, уже не раз пытались определить тех политиков, которые больше других склонны или способны ко лжи. Есть мнение, что они большей частью происходят из культур, где на обман смотрят сквозь пальцы[225], но доказательства того, что такие культуры действительно существуют, слишком слабы[226].
Есть еще и предположение о том, что больше всего склонных ко лжи лидеров обнаруживается в странах, где главы государств играют значительную роль в военных вопросах (особенно это касается диктаторских режимов) [227]. Однако попытка обнаружить такой тип лидеров-обманщиков на историческом материале успехом не увенчалась, но почему именно, я судить не могу, так как не имею доступа к результатам этих исследований[228].
Не существует также никаких серьезных свидетельств и в пользу того, что склонные ко лжи политические лидеры и действительно наиболее опытные и умелые в этом деле люди из всех, даже более опытные, чем, скажем, бизнесмены. Если бы это было так, то международные обманы стали бы и вообще едва ли возможны, а верификаторам скорее пришлось бы переключиться на выявление исключений, то есть лидеров, не обладающих особыми способностями в области лжи.
Теперь давайте рассмотрим обратную сторону монеты: каковы способности глав государств в области обнаружения лжи? Способней они в этом, чем другие или нет? Исследования говорят о том, что некоторые люди обладают ярко выраженными способностями к обнаружению лжи, но что это никак не соотносится с их способностями ко лжи[229].
К сожалению, подобные исследования большей частью проводятся среди студентов колледжей, и никто еще не занимался лидерами каких-либо организаций. Если тестирование таких людей покажет, что некоторые из них являются также и опытными верификаторами, то встанет вопрос, можно ли выявлять их, не прибегая к тестированию. И если можно выявлять их на основании только той информации которая в общем доступна и относительно политических лидеров, то любой лидер столкнувшийся с ложью, всегда смог бы более-менее точно оценить, насколько его противник способен обнаруживать утечку информации и признаки обмана.
Со мной в этом отношении спорит Грос, известный политолог; он утверждает, что главы государств, как правило, являются слабыми верификаторами, гораздо менее опытными, чем их помощники-дипломаты, и плохо способны оценивать характер и правдивость противников. «Главам государств и министрам иностранных дел зачастую не хватает самого примитивного умения общаться, торговаться или выуживать информацию, которая требуется им хотя бы для компетентной оценки своих оппонентов» [230]. С ним согласен и Джервис, замечающий, что главы государств порой могут переоценивать свои способности к обнаружению лжи, особенно если «их путь к власти частично основывался на определенной способности оценивать других» [231]. Но даже если лидер справедливо считает себя выдающимся верификатором, то и он может потерпеть неудачу, столкнувшись с ложью человека другой культуры и говорящего на другом языке.
Я полагаю, что Чемберлен действительно был добровольной жертвой из-за своего желания во что бы то ни стало избежать войны и потому, отчаянно желая поверить Гитлеру, переоценил свои возможности проникновения в подлинную суть немецкого лидера. Но все-таки Чемберлен был далеко не глупец; и он сознавал возможность лжи со стороны противника, но у него был слишком сильный мотив верить, ибо при отсутствии такой веры война становилась уже совершенно неизбежной. Грос считает, что такие ошибки руководителей стран и ошибочная вера в собственные верификаторские способности — дело весьма распространенное. Говоря моими словами, такое происходит особенно тогда, когда ставки очень высоки. Именно в предвидении огромного ущерба глава государства особенно уязвим для того, чтобы превратиться в добровольную жертву обмана.
Рассмотрим еще один пример такой добровольной жертвы. И чтобы усилить впечатление, из всех примеров, приводимых Гросом, я выбрал оппонента Чемберлена — Уинстона Черчилля. Последний вспоминает тот факт, что Сталин «произносил слово "Россия" ничуть не реже, чем "Советский Союз", и периодически поминал Бога» [232], что и заставило Черчилля гадать, а не сохранил ли советский лидер некоторых религиозных убеждений? [233]
В другой раз, только что вернувшись с Ялтинской конференции в 1945 году, Черчилль так защищал свою веру в Сталина: «Я чувствую, что слово их крепко. Я не знаю другого правительства, которое держалось бы своих обещаний, даже в ущерб себе, кроме русского» [234]. Один из биографов Черчилля сказал о нем: «…даже зная все прошлое Сталина, Уинстон был готов поверить в его намерения, а преимущество оставаться в сомнении отдать русскому. Ему трудно было не поверить высокой честности высших лиц государства, с которыми он имел дело» [235]. Но Сталин взаимностью на такое уважение не ответил. Милован Джилас цитирует слова Сталина, сказанные в 1944 году: «Может быть, вы думаете, что будучи союзниками Англии… мы позабыли, кто есть кто? Англия только и думает, как бы надуть своих союзников, а Черчилль, если вы сами его не видели, это такой тип, что стянет копейку прямо из вашего кармана…» [236]. Так что желание Черчилля разгромить Гитлера и необходимость в этом помощи Сталина, скорее всего, могли сделать английского премьера добровольной жертвой сталинских махинаций.
Поначалу я намеревался дать меньшее количество примеров лжи государственных деятелей, но затем изменил это намерение не потому, что политика есть наиболее обещающая область обнаружения поведенческих признаков обмана, а потому что она наиболее опасна, ибо ошибки здесь стоят слишком дорого. Но пока мы можем сказать только следующее, что, как и в случае с уголовными подозреваемыми, отменять стремление обнаруживать обман по поведенческим признакам в среде политиков нет никаких оснований. Да и остановить этот процесс невозможно, ибо желание получать подобную информацию на основании поведения неотъемлемо от самой природы человека. И, как я уже говорил в отношении уголовных расследований, все же будет безопасней, если участники политических переговоров и их советники станут делать свои выводы более осознанно, а не на основе одной лишь интуиции или своеобразного чутья.
