Кэрол Теврис - Ошибки, которые были допущены (но не мной). Почему мы оправдываем глупые убеждения, плохие решения и пагубные действия
Когда после 11 сентября Джордж Буш объявил, что он начинает крестовый поход против терроризма, большинство американцев приветствовали эту метафору. На Западе у термина „крестовый поход“ — позитивная коннотация, и он ассоциируется с хорошими парнями — вспомните о „крестовых походах“ американского проповедника-евангелиста и морального авторитета Билли Грэма, о футбольной команде Holy Cross („Святой крест“), популярной музыкальной группе The Crusaders („Крестоносцы“) и, конечно, о Бэтмене и Робине — „крестоносцах в капюшонах и масках“. Реальные исторические крестовые подходы начались на Ближнем Востоке более тысячи лет назад в конце XI века и закончились в конце XIII века — все это дела давно минувших дней, не правда ли? Но не для мусульман, которых разгневало и встревожило использование Джорджем Бушем ссылки на них. У мусульман крестовые походы и сегодня вызывают ассоциации с преследованиями и гонениями. Первый крестовый поход был в 1095 г., когда христиане захватили принадлежавший мусульманам Иерусалим и безжалостно перебили почти все его население, и в коллективной памяти мусульман сохранились об этом событии яркие воспоминания.
Крестовые походы на самом деле выдавали европейским христианам „лицензию“ на убийство сотен тысяч мусульманских „язычников“. (Тысячи евреев также были перебиты, когда пилигримы маршировали по Европе в Иерусалим, вот почему некоторые еврейские историки называют крестовые походы „первым холокостом“). С точки зрения Запада сегодня — крестовые походы были прискорбной страницей истории, но, как и все войны, они принесли и пользу: например, открыли двери для культурных и торговых контактов между христианским Западом и мусульманским Востоком. Авторы некоторых книг заходят так далеко, что даже утверждают, будто христиане просто защищали себя и свои интересы против „Священных войн“, которые были мотивом вторжения мусульман в бывшие христианские страны. Например, на обложке книги Роберта Спенсера „Политически некорректное руководство по Исламу (и крестовым походам)“ („The Politically Incorrect Guide to Islam (and the Crusades)“) напечатано крупным шрифтом: „Крестовые походы были оборонительными конфликтами“. Итак, на самом деле, мы не были преступниками, как считают многие мусульмане — мы были жертвами.
Кто же был жертвами? Это зависит от того, сколько лет, десятилетий и столетий вы принимаете во внимание. В середине X столетия более чем за сто лет до первого крестового похода, половина христианского мира была захвачена арабами-мусульманами, включая Иерусалим и страны, в которых христианство существовало уже столетиями (Египет, Сицилия, Испания и территория современной Турции). В 1095 г. Папа Урбан II призвал французскую аристократию начать Священную войну против всех мусульман. Паломничество для возвращения Иерусалима даст возможность европейским городам расширить свои торговые пути; оно поможет организовать новую богатую военную аристократию и мобилизовать крестьян, сделав их единой силой; оно объединит христианский мир, который был расколот на православную (восточную) и римско-католическую (западную) части. Папа уверил своих воинов в том, что убийство мусульманина — это богоугодное дело. Все, кто будет убит в бою, обещал Папа, избегут тысячелетних мучений в чистилище и отправятся прямо на небеса. Не правда ли, этот способ стимулирования мучеников, которые умрут за вас, кажется знакомым? Здесь есть все, кроме девственниц.
Первый крестовый поход в экономическом плане оказался очень удачным для европейских христиан — но он неминуемо провоцировал мусульман на организацию ответного удара. К концу XII века мусульманский полководец Саладин захватил Иерусалим и вернул почти все, что было завоевано христианами. (Саладин подписал мирный договор с королем Англии Ричардом I в 1192 г.) Итак, какими бы ни были жестокими и кровавыми крестоносцы, их кровавым делам предшествовали и после их походов последовали мусульманские завоевания. Кто же все это начал?
Сходным образом, у нескончаемых столкновений израильтян и арабов есть своя история. Боевики организации Хезболла 12 июля 2006 г. похитили двух израильских солдат-резервистов Эхуда Голдвассера и Элдада Регева. Израиль в свою очередь нанес ответный удар по районам Ливана, контролируемым Хезболлой, что привело к гибели многих гражданских лиц. Историк Тимоти Гартон Эш, наблюдая за последовавшей местью обеих сторон, написал: „Когда и где началась эта война?“. 12 июля или на месяц раньше, когда из-за израильского обстрела погибли несколько гражданских палестинцев? Или еще раньше, в январе, когда ХАМАС победил на выборах в Палестине? В 1982 г., когда Израиль вторгся в Ливан? В 1979 г., когда произошла фундаменталистская революция в Иране? В 1948 г., когда было создано государство Израиль? Собственный ответ Эша на вопрос „Когда это началось?“ такой: с распространением злобного антисемитизма в XIX и XX вв., включая погромы в России, толпы во Франции, кричавшие „Долой евреев!“ во время судебного процесса Альфреда Дрейфуса и холокост. „Радикальное отторжение евреев в Европе“, пишет он, оказалось движущей силой сионизма, эмиграции евреев в Палестину и создания государства Израиль:
„Даже если мы критикуем то, что израильские военные убивают гражданское население в Ливане и наблюдателей ООН во имя спасения Голдвассера…, мы должны помнить о том, что всего этого почти наверняка бы не случилось, если бы некоторые европейцы не попытались несколько десятилетий тому назад изгнать всех тех, чья фамилия была Голдвассер, из Европы или вообще с Земли“ [240].
Эш вернулся назад всего на пару столетий. Другие — готовы к путешествию в прошлое на пару тысячелетий.
Как только люди сформировали свое мнение о том, „Кто все это начал?“ — чем бы ни было „это“ — семейной ссорой или международным конфликтом, они все в меньшей степени оказываются готовы принять диссонантную информацию, не согласующуюся с их позицией. Как только они решили, кто обидчик, а кто — жертва, их способность проявить эмпатию к другой стороне, сочувствовать ей — ослабляется или вообще исчезает. В скольких спорах вы участвовали, в которых участники обменивались обвинениями в стиле „а что вы скажете на это?“, совершенно не интересуясь реальным ответом оппонента. Как только вы опишете жестокости, совершенные одной из сторон, кто-то начнет протестовать: „А как быть с жестокостями другой стороны?“.
Мы все можем понять, почему жертвы хотят отомстить. Но месть часто позволяет первоначальным обидчикам преуменьшать серьезность ущерба, нанесённого ими другой стороне, и рядиться в мантию жертвы, начиная новый цикл насилия и мести. „Каждая успешная революция, — замечает историк Барбара Тачман, — надевает со временем на себя облачения того тирана, которого она свергла“. Почему бы и нет? Победители, бывшие жертвы, считают это оправданным.
Правда и примирениеВот наша любимая версия древней буддисткой притчи. Группа монахов возвращается в свой монастырь из длительного паломничества. Они преодолевали высокие горы и глубокие ущелья, пока не подошли к бурной реке, на берегу которой стояла молодая и прекрасная женщина. Она подходит к самому старшему из монахов и говорит: „Прости меня, мудрейший, но не будешь ли ты так добр и не перенесешь ли меня через реку? Я не умею плавать, и, если я останусь на этом берегу или попытаюсь сама переправиться через реку, то наверняка погибну“. Монах тепло улыбнулся ей и сказал: „Конечно, я помогу тебе“. С этими словами он поднял ее и перенес через реку. На другой стороне он бережно поставил ее на землю. Женщина поблагодарила его, и монахи продолжили свой путь.
Еще через пять дней трудное путешествие закончилось, и монахи прибыли в свой монастырь. Переступив его порог, они сразу же яростно накинулись на мудрейшего. „Как ты мог так поступить? — упрекали они его. — Ты нарушил свою клятву и притронулся к женщине!“.
Мудрейший ответил: „Я только перенес ее через реку. А вы несли ее — пять дней“.
Монахи пять дней не могли прогнать мысли о той женщине — некоторые обидчики и жертвы носят свой груз вины, горя, гнева и мести годами. Что нужно для того, чтобы сбросить с себя этот груз? Каждый, кто пытался примирять поссорившиеся супружеские пары или страны, знает, как болезненно и трудно для обеих сторон отказаться от самооправданий, особенно после многих лет борьбы, защиты своей позиции и спуска вниз по пирамиде, уводящего все дальше от компромисса и взаимного понимания. У медиаторов и участников переговоров, таким образом, есть две трудные задачи: потребовать от обидчиков, чтобы они признали и искупили причиненный ими ущерб, и потребовать от жертв, чтобы они отказались от желания мстить, несмотря на признание нанесенного им ущерба.
Например, работая с семейными парами, в которых один из супругов глубоко обидел или предал другого, медицинские психологи Эндрю Кристенсен и Нил Джекобсон описали три возможных пути выхода из эмоционального тупика. В первом случае обидчик в одностороннем порядке перестает обращать внимание на собственные чувства, и, понимая, что за гневом жертвы скрываются огромные страдания, отвечает жертве подлинным раскаянием и извинениями. Во втором — жертва односторонне отказывается от своих повторяющихся, гневных обвинений — в конце концов, она дала понять свою позицию и теперь демонстрирует боль, а не гнев — реакцию, которая может вызвать у обидчика эмпатию, сочувствие, а не оправдания. „Каждый из этих двух вариантов поведения, если они реализуются в одностороннем порядке, труден и для многих людей невозможен“, — пишут Кристенсен и Джекобсон [241]. Третий путь, как они полагают — самый трудный, но и самый обнадеживающий для разрешения конфликта в долгосрочной перспективе: обе стороны отказываются от самооправданий и договариваются о том, какие шаги они могут вместе предпринять, чтобы уладить ситуацию. Если только обидчик извиняется и пытается загладить свою вину, это не всегда делается искренне, или таким способом, который может успокоить жертву и положить конец ее стараниям. А, если только жертва отказывается от своих претензий и прощает, у обидчика может не появиться стимула к изменениям, и он может продолжить вести себя нечестно или черство [242].
