Вода и грёзы. Опыт о воображении материи - Башляр Гастон

Взглядом остановить бурное море – как возжелала этого воля Фауста; бросать камни во враждебно настроенный поток – как это делал ребенок у Мишле: и то и другое – варианты одного и того же образа динамического воображения. Это одна и та же греза воли к власти. Неожиданное сближение Фауста и ребенка может убедить нас в том, что в воле к власти всегда есть хотя бы крупица наивности. Воля к власти, по существу, обречена грезить о власти, выходящей за рамки реального могущества. Если бы у воли к власти не было этого окаймления из грез, она сделалась бы немощной. Именно в грезах воле к власти присуща наибольшая наступательность. Коль скоро это так, желающий стать сверхчеловеком с абсолютной естественностью обретает те же грезы, что и ребенок, желающий стать человеком. Власть над морем – это сверхчеловеческая греза. Это одновременно воля и гения, и ребенка.

V

Для комплекса Суинберна характерна масса мазохистских элементов. С этим комплексом психологии необузданных вод можно связать комплекс, где ярче выражены черты садизма; назовем его комплексом Ксеркса.

Напомним читателю исторический анекдот, рассказанный Геродотом^[416]: «Ксеркс велел навести понтонные мосты меж городами Сестосом и Абидосом^[417]; когда же мосты сии были наведены, поднялась ужасная буря, разорвавшая снасти и разбившая суда. По получении этой новости Ксеркс велел в ярости своей задать Геллеспонту триста ударов бичом и сбросить в него пару виноградных лоз. Как я слышал, он послал вместе с исполнителями сего приказа и людей, имеющих своею задачею заклеймить воды раскаленным железом. И он определенно велел, дабы при бичевании вод к ним были обращены сии речи, варварские и безрассудные: „О горькая волна, хозяин твой так тебя наказывает, ибо ты оскорбила его, он же не давал для сего никакого повода. Желаешь ты того или нет, царь Ксеркс перейдет тебя. И по справедливости никто не приносит тебе жертв, ибо ты – поток обманчивый и соленый“. Так приказал он казнить море, тем же, кто руководил наведением мостов, отрубили головы»^[418].

Если бы это был изолированный анекдот и какое-то из ряда вон выходящее умопомешательство, процитированная страница имела бы совсем небольшое значение для эссе о воображении. Однако дела обстоят совершенно по-иному, и даже самые странные виды психозов никогда не бывают исключениями. Нет недостатка в легендах, где образ действия индийского царя^[419] возобновляется снова и снова. Сколько же колдунов после того, как их заклятия не приводили к успеху, объективировали свою злобу, направляя ее на бичевание заболоченных вод^[420]! Вот и Сентив, ссылаясь на Пуквиля, сообщает, что этот обычай был распространен среди турок, населяющих берега Инакха^[421]. Около 1826 года этот ритуал был еще в ходу: «В прошении на имя кади^[422], составленном в подписанном по всем правилам, турки сообщают, что Инакх вышел из берегов и опустошает их поля, и умоляют кади, чтобы тот повелел реке вернуться в свое русло. Рассмотрев требование истцов, судья выносит приговор, и обычно его приводят в исполнение. Если же воды продолжают прибывать, то кади в сопровождении местных жителей совершает выезд на место происшествия и настойчиво требует, чтобы река удалилась прочь. В нее бросают судебный акт с предупреждением, народ называет Инакх захватчиком, грабителем, швыряет в реку камни…» Аналогичный обряд упомянут и в «Народных песнях Греции и Сербии» Ашилля Милльена (1891, р. 68). На морском берегу собираются жены моряков, пропавших без вести. И каждая поет:

Секите по очереди морскую гладь.

О море, злое море с пенными волнами.

Скажи, где наши мужья? Скажи, где наши возлюбленные?

Все эти виды отчаяния и насилия подлежат ведению психологии злопамятства, символической и косвенной мести. В психологии вод можно встретить сходные виды насилия, где используется иная форма гневного возбуждения. При внимательном анализе психологии гнева мы увидим, что все ее характерные черты обнаруживаются и на космическом уровне. В обрядах темпестиариев можно заметить, по существу, явную психологию задиры.

Чтобы добиться желанной грозы, темпестиарий^[423], этот Homo faber бури, «задирает» воды подобно тому, как мальчишка-озорник дразнит собаку. Для этого ему хватает одного родника. С палкой из орешника, с «прутом Иакова» он подходит к кромке вод. Острым кончиком палки он «царапает» прозрачное зеркало источника; затем стремительным движением убирает палку; затем резким жестом снова погружает ее в воду; он протыкает воду.

Тихая и благодушная вода, в своей безмятежности поистине

L’eau telle une peau

Que nul ne peut blesser^[424]

Вода словно шкура,

Которую никто не может ранить,

в конце концов начинает раздражаться. Нервы воды теперь обнажены. И тогда темпестиарий достает палкой до самого ила; он хлещет источник по его внутренностям. На этот раз стихия сердится, и гнев ее становится вселенским; гремит гроза, сверкает молния, потрескивает град, вода затопляет землю. Темпестиарий выполнил свою космологическую задачу. Для этого он спроецировал психологию поддразнивания на воду, будучи уверен в том, что обнаружит в воде все свойства, так сказать, универсальной психологии.

В «Водном фольклоре» Сентива можно обнаружить многочисленные примеры из практики темпестиариев^[425]. Изложим в общих чертах некоторые из них. В «Демонолатрии»^[426] Никола Реми (1595) читаем: «Более двухсот лиц, суждениями свободными и не зависящими друг от друга, утверждали, что два человека, приговоренные к сожжению на костре за колдовство, в определенные дни встречались на берегу пруда либо реки, и там, вооружившись черным жезлом, каковой получили они от беса, – они с силой ударяли по воде до тех пор, пока с нее не начинали подниматься обильные пары, кои уносили их в воздух; впоследствии, исполнив свои хитрые штуки, они низвергались на землю посреди потоков града…»

Кое-какие озера отличались особой раздражительностью; они сразу же реагировали на малейшее поддразнивание. Один старинный историк графств Фуа, Беарн и Наварра^[427] сообщает, что в Пиренеях есть «два озера, насыщенные пламенем, огнем и громом… Если в них что-либо бросить, то в воздухе тотчас же поднимается такой шум, что большую часть свидетелей гнева немедленно поражает огонь и сокрушают удары небесного грома, происходящего от ярости этого пруда». Другой летописец «поведал, что в четырех лье от Бада имеется озерцо, куда невозможно бросить ни ком земли, ни камень, ни какой-либо иной предмет без того, чтобы небо тотчас же не замутилось дождем либо бурею». Помпоний Мела^[428] упоминает также один особенно «обидчивый» родник. «Как только руке человека случится задеть (булыжником его кромку), источник сразу же чрезвычайно вздувается и выбрасывает в воздух целые вихри песку, подобные морским валам, взволнованным бурею»^[429].

Как видно, бывают воды с чувствительной эпидермой^[430]. Мы могли бы и приумножить оттенки только что описанного явления, мы могли бы и продемонстрировать, что даже если оскорбление, нанесенное водам, «пойдет на убыль», реакция необузданных вод не изменится; мы могли бы еще показать, что оскорбление вод может переходить от бичевания к простой угрозе. Гнев воды может пробудиться и от одного-единственного тычка ногтем, и от совсем незначительного жеста пренебрежения.

Однако если бы мы ограничивались цитированием легенд и древних историков, то не выполнили бы своей задачи, состоящей в описании психологии литературного творчества. В сущности же, можно продемонстрировать, что те или иные разновидности комплекса Ксеркса проявляются в грезах некоторых писателей. Несколько случаев, объединяемых под этой рубрикой, мы сейчас проанализируем.