Джозеф Рейнгольд - Мать, тревога и смерть. Комплекс трагической смерти
Индивидуально-психологические концепции смерти
Экзистенциальные модели смерти принадлежат к индивидуальному опыту и, следовательно, бесконечно многообразны. Так много людей встречаются с определенными обстоятельствами, придающими смысл смерти, что ее значение, имея общую для всех почву, может даже быть ошибочно принято за нечто в структуре бытия. По моему мнению, это является основой для концепции смерти как несчастного случая и тревоги во всей своей многозначности. Помимо этой, возможно, универсальной интерпретации, мы можем открыть множество смыслов для одного и того же человека, а не только для коллектива. Только глубокая эмпатия в психотерапевтической обстановке может помочь в понимании того, что смерть означает для другого человека. Наиболее проникновенные образы умирания, равно как и реакция на них, формируются задолго до развития эмпирического знания о смерти. Более того, из-за того, что они находятся в подсознании, в представлениях одного и того же человека могут существовать противоречащие друг другу дополнительные значения; таким образом, встречаются идеи о смерти как об избавлении от зла и как о самом зле, о смерти как о возлюбленном или спасителе и о ней же как о разрушителе, смерть то представляется удовлетворением потребности в любви, то невозможностью удовлетворения любых потребностей, в ней видится то нарциссическое совершенство, то полный крах. Эти представления лишь на уровне логики противоречат друг другу, но каждое значение или установка основывается на жизненном опыте. Эти глубинные значения являются определяющими в отношении индивидуума к смерти, и их следует отличать от сознательно принимаемых, «концепций», которые, как правило, оказывают лишь незначительное влияние.
Интуиция подсказывает, что «психология смерти» принадлежит «психологии жизни». Не существует, конечно, психологии небытия. Когда мы изучаем человеческое существование, нас поражает всеобъемлющая сущность смерти, стремление к ней и страх перед ней, со всеми развившимися защитными механизмами. Когда мы изучаем реакцию на смерть, нас поражает ее многозначность в контексте человеческой мотивации. «Для того, чтобы постичь истинное значение смерти», говорит Carrel (7), «нужно изучать жизнь, а не смерть». Как замечает Heidegger (24), умирающий человек не сознает проникновения в процесс смерти, демонстрируя только ее характерные особенности. Bromberg и Schilder (30) убеждены, что «все жизненные желания находят выражение в идее смерти … и смерть становится совершенным символом жизни.» При анализе суицидальных мотивов обнаружено, что самоубийство является не просто отказом от жизни, а призвано выполнять определенные цели. Это один из способов разрешения жизненных проблем.
Я убежден, смысл смерти у мужчин и женщин различен. Это верно даже для понятий на уровне сознания, но становится еще более впечатляющим при глубинном изучении. Понимание смысла смерти, ее глубины и оттенков, свойственных женщинам, позволяют более глубоко проникнуть в женскую психологию. Эту мысль я подробно осветил в книге «Страх быть женщиной».
Одним из парадоксов в психологии смерти является то, что мы, признавая, что все люди смертны, себя лично таковыми не считаем. По крайней мере, заявляет Hocking (31), человек скептически воспринимает мысль о своей собственной смерти, особенно масштаб ее разрушительного влияния. Это не обязательно защитный механизм – ничто не кажется более неестественным, чем естественная смерть. Мы довольно легко можем представить себе смерть других людей, но только не свою собственную. Утверждение Freud (32), что в глубине души никто не верит в собственную смерть, подтверждается всеми исследованиями по этой теме. Например, Bromberg и Schilder (30) задали вопрос «Вероятна ли для вас ваша собственная смерть?» группе нормальных, разумных людей, три четверти опрашиваемых ответили, что их смерть, несомненно, кажется им маловероятной. Им было трудно представить смерть в качестве реальной для себя угрозы. Обычный ответ был: «Это невозможно, но неизбежно»; а многие из них сочли бы собственную кончину немыслимой, полагая, что будут жить вечно. Такая, лишенная реальности, установка, возможно, отражает некое, присущее живым, чувство неуничтожимого единства жизни (33), но также используется в качестве защиты от угрозы смерти. При более глубоком исследовании можно выяснить, что убеждение в собственной неуязвимости относится не к естественной смерти, а к гибели в результате трагических обстоятельств. В этом случае не существует подлинных противоречий между страхом смерти и уверенностью в своей возможности избежать ее. Точно так же нет противоречия между отрицанием и страхом смерти с одной стороны и стремлением к ней с другой в том случае, если мы рассматриваем желание смерти как адаптацию к угрозе. Хотя все три направления, – отрицание, страх, желание, – являются динамически взаимосвязанными, пара логически противоположных тенденций, таких, как отрицание-страх или отрицание-желание, может охарактеризовать дух, или говоря о коллективном выражении, культуру, религию или историческую эпоху. Borkenau (34) выдвигает предположение, что опыт смерти, противоречащий сам себе, является ведущей силой в формировании человеческой истории. Он убежден, что противоречивые установки, которые можно обнаружить у отдельных индивидуумов, одинаково задействованы в каждой культуре и во взаимоотношениях между цивилизациями, и что смена великих эпох в процессе исторической эволюции отмечена переменами в отношении общества к смерти.
Самые глубинные значения и установки были в большинстве случаев выявлены в ходе исследования психически больных людей, без контрольной группы «нормальных», поэтому может быть поднят вопрос о том, являются ли эти клинические данные нормативно достоверными. По-видимому, являются, так как исследования смысла смерти и установок по отношению к ней, проведенные среди людей, не страдающих душевными заболеваниями, например, детей, студентов колледжей, работающих и пенсионеров, дали результаты, согласующиеся с данными психотерапевтов. Ни одно из значений не может быть охарактеризовано как присущее только душевнобольным. Некоторые значения смерти могут выступить вперед в связи с болезнью, но болезнь не является причиной их появления. Одним из тезисов этой книги является то, что смысл, (особенно трагические), порождают болезнь. Не все представления о смерти являются негативными. Некоторые могут быть и позитивными, по крайней мере, до тех пор, пока их тщательно не рассмотрят с критической точки зрения.
Позитивные представленияИзбавление. Одно из значений смерти, служащее оправданием самоубийству, и часто выдвигаемое в качестве суицидального мотива – это выход из невыносимой ситуации. Смерть прекращает боль, избавляет от непереносимого ощущения неадекватности или краха, стыда, унижения или позора, приближающегося отвержения, одиночества, тщетности жизни и усталости от нее, отвращения к своему существованию, или зависимости и унизительности старости[1]. Избавление кажется валидным значением, но весьма сомнительным мотивом, если начать размышлять о том, как настойчиво человеческие существа цепляются за жизнь даже при самых тягостных и ведущих к деградации обстоятельствах. Очень мало людей заканчивали жизнь самоубийством в нацистских концентрационных лагерях. Возможно, мы ищем освобождение не от внешней ситуации, и даже не от осознаваемого страдания, а от неосознанного конфликта, который и создает рационализированный мотив. Этот конфликт имеет отношение к смерти: его ужасающие неопределенность и агрессия, а также боязнь агрессии, неотделимы от смерти в подсознании человека.
И как значение, и как мотив, избавление никогда не бывает просто прекращением страданий, освобождением от бремени, но всегда – выходом куда-то. Смерть – это порог перед лучшим миром и лучшей жизнью. В значительной степени, ее можно постичь скорее в выражениях обещания, чем в выражениях избавления: влюбленные, например, после Liebestod (смерти вместе) предвкушают жизнь в осуществленном желании. Одним из общепринятых ожиданий является обретение справедливости. Ребенок ожидает от взрослой жизни компенсации за все несправедливости, и точно с таким чувством смотрят на будущее, как земное, так и загробное, взрослые мужчины и женщины. Справедливость должна восторжествовать. Если не в этой жизни, то в следующей, мы узнаем не просто покой, но безусловное принятие и уважение нашей индивидуальности, освободимся от злобы и агрессии других и очистимся от чувства страха и вины сами. Если бы смерть была полным исчезновением, то это было бы величайшей несправедливостью. Эта вера в окончательное воздаяние и удовлетворение поддерживает убеждение о собственно бессмертии, это убеждение поддерживает волю к жизни.
Сон. Идея о смерти как о сне, возможно, является больше чем метафорой и утешением. Lewin (36) убежден, что на ранних этапах жизни различие между «хорошим» и «плохим» делается, по видимому, в соответствии с двумя видами сна. Крепкий, безмятежный сон младенца у материнской груди – модель хорошего сна. Сон, потревоженный органическим влиянием и дурными сновидениями, – плохой сон. С двумя видами сна коррелируют два взгляда на смерть. Идея о смерти как о безмятежности, состоянии покоя соответствует сну младенца, который ничто не тревожит. Это состояние обладает свойством бессмертия, состоянием бесконечного блаженства.
