Михаил Клупт - Демография регионов Земли. События новейшей демографической истории
Таблица 1.4. Динамика продолжительности жизни во Франции в 1950–2006 гг.
Источники: Shkolnikov V., Mesle F., Vallin J. La crise sanitaire en Russie // Population. 1995. № 4–5. Pp. 967–968; World Population Data Sheet 2006. P. 9
Изменение фокуса социального контроля. Итоги молодежных волнений 60-х гг. оценивались по-разному. Сами участники событий поначалу считали, что «революция» проиграла сражение «системе». По прошествии нескольких десятилетий выяснилось, однако, что многое из того, чего добивались студенты университетов в Беркли, Нантере и Париже, в той или иной форме воплотилось в жизнь. Это касается и демографической сферы.
Проследим, например, изменения во французском законодательстве. 28 декабря 1967 г. во Франции был обнародован закон, который привел к фактической легализации контрацепции. Однако и в нем по-прежнему содержался ряд ограничений: не разрешалось возмещение расходов на контрацепцию из средств социального страхования, учреждался документальный учет, позволявший контролировать выписку рецептов и продажу противозачаточных пилюль, молодежь в возрасте до 21 года должна была пользоваться контрацептивами с согласия родителей. Эти ограничения были сняты лишь в 1974 г.: в частности, лица старше 18 лет могли получать контрацептивы без согласия родителей и сохранять это в тайне. Кроме того, предусматривалось создание подразделений по планированию семьи при каждом центре по охране материнства и детства.[18] В 1975 г. был принят закон, существенно расширивший перечень причин, по которым может быть проведено искусственное прерывание беременности, а с 1979 г. женщине предоставлялась возможность при необходимости прерывать беременность в первые 12 недель.
В том же направлении развивались события и в других странах Северной и Западной Европы. Законы, легализирующие аборт, были приняты в Англии в 1967 г., в Дании – в 1973 г., Швеции – в 1974 г., ФРГ – в 1976 г.[19] С 1999 г. шведское государство выплачивало компенсацию женщинам, которые в период с 1935 по 1975 г. подверглись насильственной стерилизации. Приблизительно 1700 человек получили по 175 тысяч крон (19 200 евро) каждый. К середине 2003 г. были удовлетворены около 20 % требований о компенсации.[20]
Напрашивается поддерживаемый многими исследователями вывод: молодежные волнения второй половины 1960-х гг. «подтолкнули» правительства к либерализации законодательства в демографической сфере. Однако это, как мне кажется, только часть правды.
Молодежные волнения второй половины 1960-х гг. были знаковыми событиями, сопровождавшими переход промышленно развитых стран Запада к новому обществу, которое до сих пор не имеет общепринятого названия. В 1967 г. Ги Дебор называл его «обществом спектакля», который «служит тотальным оправданием условий и целей существующей системы… и перманентным присутствием этого оправдания, ибо он занимает основную часть времени, проживаемого вне рамок современного производства».[21] Позднее, вместе с развитием самого феномена, появились иные наименования: программируемое общество, постиндустриальное общество, информационное общество, общество эпохи постмодерна, общество риска, индивидуализированное общество.[22] Все названия так или иначе символизируют разрыв с прежней эпохой – временем modernity,[23] индустриального капитализма, его духовными ценностями и идеалами.
Переход к постиндустриальному обществу включал в себя изменения не только в экономике, но и в направленности социального контроля, а также в механизмах власти. Социальный контроль представляет собой способ, которым социум стремится направить личные устремления человека в желательном (или, в крайнем случае, приемлемом) для общества направлении. Важнейшую роль в осуществлении социального контроля играют формальные и неформальные институты общества, в том числе государство. Государственный контроль – лишь один из способов социального, причем часто весьма дорогой и чреватый недовольством властями (в современных западных обществах государство и его институты все время находятся «под подозрением»: не берут ли они на себя слишком много, не узурприруют ли права личности). Все это приводит к тому, что в обществах западного типа государственный контроль концентрируется на «узловых» направлениях общества, там, где без него невозможно обойтись.
Но относилось ли демографическое развитие к таким направлениям? В Северной и Западной Европе первой половины XX столетия – да, прежде всего по причинам военно-политического характера. Во второй половине того же столетия – уже нет. В 50–60-е гг. прошлого века государство «по инерции» еще пыталось «рулить» демографическим поведением, но, столкнувшись с организованным сопротивлением в ходе молодежных восстаний 1960-х гг., сразу же отступило на заранее подготовленные позиции.
Да и кому, в самом деле, был нужен ставший одиозным государственный демографический контроль? Парламентариям? Но им он сулил только «политическую смерть» от рук новых поколений избирателей. Генералам? Но для них критически важным было получение (от тех же парламентариев) ассигнований на создание вооружений нового поколения. Транснациональным корпорациям? Да зачем?!
В представлении российских западников уничтожение «госконтроля» демографического поведения в Западной и Северной Европе – часть охватившего человечество процесса демократизации, освобождения личности от пут институционального контроля, которым связывали человека община, церковь, государство, семья. Они рисуют фигуру нарождающегося «нового человека» – свободного, гордого, способного быть хозяином своей судьбы и нести бремя ответственных решений. На мой взгляд, это еще одна отлитая в художественные формы пропагандистская иллюзия.
Общество всегда так или иначе манипулирует индивидом, наставляя его на «путь истинный». Без этого оно просто развалится. Меняются лишь цели и технологии управления. Сейчас на первое место вышли электронные СМИ, реклама, массированная обработка сознания потребителя и избирателя.[24] А сексуальное поведение, браки, разводы, рождение детей? Для наиболее мощных социальных и политических игроков Запада это сегодня дело второстепенное.
Государство благосостояния и переход от демографической к семейной политике. Говоря о специфике рассматриваемого региона, нельзя упускать еще одну важнейшую особенность его новейшей истории. Резко ограничив контроль сексуального и репродуктивного поведения людей, государство в странах Северной и Западной Европы отнюдь не отказалось от своих обязанностей в сфере здравоохранения, социального обеспечения нетрудоспособных, начального и среднего, а во многом, и высшего образования, охраны окружающей среды, помощи семьям с детьми и малоимущим. Эту область деятельности государства часто обозначают термином «государство благосостояния» (welfare state), хотя, возможно, более точным был бы другой перевод – «социальное государство». Главная функция государства благосостояния – смягчать последствия непредсказуемой игры рыночных сил, обеспечивать определенный уровень независимости индивида от колебаний рыночной конъюнктуры и других превратностей судьбы и гарантировать ему некий минимум средств к существованию.
Модели государства благосостояния, постепенно сформировавшиеся в развитых странах мира, отличаются друг от друга и имеют достаточно выраженную географическую локализацию. Более того, такие исследователи, как Э. Моберг и Б. Ротстейн, подчеркивают, что, несмотря на глобализацию экономики, национальные модели государства благосостояния не обнаруживают тенденции к сближению.[25] Как это обычно бывает в науке, существует несколько не совпадающих друг с другом классификаций государств благосостояния; наиболее известная принадлежит шведскому ученому Г. Эспинг-Андерсену.[26] Тем не менее, большинство классификаций противопоставляют те типы государства благосостояния, которые сложились в Северной и Западной Европе, южноевропейской и североамериканской моделям: две первые являются намного более щедрыми по отношению к индивиду, чем две последние.
Североевропейский тип государства благосостояния, характерный для Дании, Исландии, Норвегии, Финляндии и Швеции, безусловно, представляет собой уникальный социально-культурный феномен. Л. В. Церкасевич[27] выделяет комплекс взаимосвязанных особенностей североевропейского социального государства, среди которых особого внимания в контексте нашего исследования заслуживают:
• большая активность социал-демократов и представителей левых сил в общественной жизни;
• большая доля общественного сектора по сравнению с другими европейскими странами;
• высокая политическая и экономическая активность женщин;
• охват системой всеобщего благосостояния всех социальных слоев населения (за это скандинавскую модель часто называют «универсальным» государством благосостояния);
