Николай Басов - Творческое саморазвитие, или Как написать роман
И вот в этой мешанине сил, поистине внечеловеческих реальностей стоит в общем-то слабый человечек, литератор, который очень ограниченным средством – зафиксированным, письменным словом – пытается во всем этом разобраться.
Он даже не очень высоко ещё взлетел по кармической лестнице, поднялся, по индуистской иерархии, лишь до четвёртой чакры, «на которой» по мнению йогов и «работают» писатели. Вспомним, что всего девять основных чакр, а про то, что есть ещё неосновные мы и вовсе попробуем забыть… Итак, литератор ещё даже не набрал настоящую силу, не приобрёл подлинного влияния на этот мир, но он уже искушаем, он уже может, поддавшись тёмным силам, «рухнуть» в духовном плане и стать учителем зла, ненависти, разрушения. Причём, если сдаётся и становится таким вот «взятым», сила его чисто внешне возрастает, воля становится несгибаемой, его человеческая слава делается неизбежной, а влияние на слабых – подчёркиваю, слабых! – людей вообще теряет границы…
И все это происходит с нами, потому что мы с этим неизбежно работаем по условиям нашей профессии. И выход ко всему этому обращён через крохотную, малозаметную особенность нашей работы – через «случай», который правит иногда нашим пером, выводя странные слова, складывая их в необычные идеи, приводя в мир коллосальные энергии и необъяснимую информацию.
Может быть, моё объяснение получилось чересчур путаным, но если бы я не попытался объяснить, что мне видится даже за ближайшим «краем» писательства, я бы чувствовал, что поступаю не очень хорошо. Что лукаво заманиваю тебя в мир, где все обстоит совсем по-другому, чем кажется.
Помнишь, я предлагал тебе поберечь свои страхи? Вот когда ты дойдёшь до этой границы словесного творчества, бояться уже можно. Потому что это в самом деле такое, от чего дрожат поджилки. И лишь тому литератору по-настоящему следует отдавать должное, который преодолел этот страх и всё-таки пошёл дальше, дальше… Куда? Ну, этим вопросом чуть не весь корпус литературных гениев задавался (особенно – Гоголь, Данте, Шекспир), а ответить почти и не сумели. Так что я пока и пытаться не стану.
А впрочем, может, я просто фантазёр, может этого и нет вовсе. Ведь пишут же другие без сверхзадач и сверхпланов? Только их идеи обращаются в хлам, а имена быстро забывают. И стоило ли тогда литераторствовать, уродоваться так, как мало кому приходится, стоило ли получать самую совершенную «трибуну», когда-либо изобретённую человечеством – печать, чтобы в итоге ничего не сказать?
Глава 23. Кое-что о писателях
Итак, мы дошли до момента, когда эта странная порода людей, что живут написанием художественных слов, явится последней крупной «деталью» нашего разговора. Чтобы ты лучше представлял, что ждёт и тебя, если ты вовремя не остановишься.
Вообще-то некоторую часть литераторского силуэта я обрисовал, когда говорил о мифах, распространённых о писательстве. И думаю, по той главе уже можно было почувствовать, что и как я собираюсь поведать. Теперь и в самом деле пора.
А раньше было – рано. Потому что, во-первых, кто же из литераторов выложит свою идею раньше времени. А во-вторых, потому что тогда была бы нарушена последовательность изложения. По моему скромному мнению, лишь после главы о ремесле текста, включая его подспудный, эзотерический смысл, ты можешь понять, что в большинстве своём литераторы – люди, которые не выдерживают взятой нагрузки, которые ломаются под тяжестью своих задач. И хотя они, в большинстве, страдают от этого, им тем не менее уже ничем не помочь, так как на другую работу они вряд ли способны.
Это ещё одна из причин, почему я против литературного ремесла в чистом, слишком профессионализированном виде – у людей пропадает способность переиграть своё решение, переделать кое-какие неудачные «повороты» судьбы, более полно соотнести этот труд со своими силами и возможностями. А впрочем, надеюсь, ты сейчас сам все увидишь.
ТРУДНОСТИ ВТОРОГО И ПРОЧИХ РОМАНОВНа одном из первых по трудности мест, применительно к твоей ситуации, стоит так называемая проблема второго романа. Один мой знакомый, профессиональный библиограф, утверждает, что более половины всех молодых дарований ломаются на этом барьере. То есть первый роман они, как правило, делают, и даже неплохо. По мнению Яна Парандовского, им в этом помогает творческая сила юности и незнания, способность очень легко, почти безболезненно восстановить растраченную на роман энергию. Но уже во время написания второго романа, когда предполагается, что всё «должно» пойти легче, вдруг обнаруживается что идей нет, образы померкли, персонажи скисли или вообще не оживают, а сам роман кажется такой махиной, которую не осилить не то что до конца жизни, но и вообще не нужно в ту сторону слишком пристально поглядывать.
И это правильно. Именно поэтому я так легко и весело и, в общем, разумно как мне кажется, «навалял» эту свою книжицу. Я знаю, что пописывание романов в ограниченных дозах – полезно. Это производит дельную, очень эффективную коррекцию психологического профиля человека, реализует некую меру его творческого азарта, раздвигает границы его представления о жизненных неурядицах настолько, что он конкретнее и правильнее оценивает любые свои трудности.
Но вот на второй круг он вряд ли пойдёт. А значит, очень большого вреда я не нанесу, даже если роман у тебя вдруг да и получится. Даже если издатели и прочий окололитературный люд начнёт подталкивать тебя к продолжению. Да ты, написавший лишь первый текст, и сам это понимаешь, наверное, лучше меня. Я-то уже забыл, каково это – думать о втором романе. А перед тобой это стоит в полный рост…
Вот и хорошо. Вот и бросай тут, остановись. Не делай того, к чему душа не лежит. Ты уже доказал всему миру, что можешь писать, зачем тебе больше? В самом деле, зачем тебе больше, если ты не хочешь стать одним из этих полуроботов, которые даже не вполне живут, а скорее доживают, которые бредут по судьбе, мучаясь сами, мучая родных… Если, разумеется, ты не имеешь сообщить что-то очень важное, ради чего стоит жертвовать всеми остальными возможностями, и в первую голову – счастливой жизнью.
Подумай и остановись на этой отметке – второй роман. Поверь, это не капитуляция, это просто мудрое решение. Причём эпитет я употребляю без всякой иронии.
САМЫЕ НЕСЧАСТНЫЕ ИЗ СМЕРТНЫХЯ очень хорошо помню шок, который испытал, когда впервые увидел профессионального литератора. Как ни странно, это был мой учитель литературы в старших классах, когда я уже, к несчастью, принял решение попробовать стать таким же. Не буду сообщать его фамилию, ибо хочу вспомнить его не для изъявления благодарности, а с куда более гнусными целями.
Когда он вошёл, это был рано постаревший, одутловатый человек. Явно ещё не старый, но уже какой-то напряжённый, словно бы больной, без огня в глазах, с выражением почти постоянной муки, с синяками в пол-лица, подрагивающими руками и очень тяжёлой, словно бы замедленной речью.
На одном из родительских собраний мой отчим увидел его и решил, что это спивающийся алкаш, добивающий последние здоровые клетки своей печени. И стал расспрашивать – кто да что? И выяснил: это был совсем неплохой литератор, кстати, один из спецов кафедры русской словесности в университете Лумумбы, который из-за постоянных в контактов со студентами чувствовал, что должен продолжать свою карьеру, должен выдавать «на гора» текст. А сил и уже не было. И тогда он решил спасаться… ближайшую к дому школу и устроился, чтобы «передохнуть». Я убеждён, он не думал, что нужно бросать ремесло, он хотел только восстановиться, только отойти на время от слишком требовательного, толкающего на литературные «подвиги» окружения.
К чести этого человека следует сказать, он из школы так никуда и не ушёл. Он сумел с этим справиться, сумел одолеть «инстинкт письма», который был ему уже не по силам. На каком-то из вечеров выпускников я видел его, почти через десять лет после того, как он переступил порог нашей школы. Весёлый, помолодевший, без той тени, которая словно нависала над ним, с хорошим цветом лица, пользующийся самой чистой любовью учеников и коллег. Я понял, что с ним произошло. Он прекратил растрачиваться, и мгновенно выяснилось, что он – умница и эрудит, великолепный собеседник и добрый товарищ. И он стал счастливым.
В моей дальнейшей жизни он послужил мне, к сожалению, всего лишь иллюстрацией. Я не внял предупреждению – и поплатился. Со временем я обнаружил все эти признаки у себя. А, рассмотрев те же симптомы у своих приятелей «по несчастью», понял всю ситуацию в целом.
Вот только осознать, где оканчиваются наши силы, где следует остановиться, пока не сумел. А может быть, я послабее, чем мой старый учитель, может, я так этого и не пойму или от испуга вообще примусь говорить, что не понимаю, что происходит, и по-прежнему буду толкать воз, для которого уже недостанет ни сил, ни огня. В таком случае, будущее – печально. Как оно печально у большинства тех, кто сумел написать второй роман, третий, четвёртый…
