Хайнц Кохут - Восстановление самости
С учетом этого легко понять, что психология самости дает нам средства для объяснения соответствующего факта, который, по моему мнению, до сих пор не был понят, хотя, как мне кажется, он давно уже был выявлен аналитиками. Некоторые люди могут жить наполненной, творческой жизнью, несмотря на наличие серьезного невротического конфликта — иногда даже несмотря на наличие деформирующего невротического заболевания. И наоборот, существуют люди, которые, несмотря на отсутствие невротического конфликта, становятся жертвами чувства бессмысленности своего существования, включая тех (если обратиться к области психопатологии), кто страдает от отчаяния и апатии опустошающей депрессии, — прежде всего, как я говорил выше, от депрессии, характерной для позднего среднего возраста.
Я даже питаю надежду, что психология самости когда-нибудь сможет объяснить тот факт, что некоторые люди расценивают неизбежность смерти как доказательство полной бессмысленности жизни — единственный способ избавления человека, гордящегося своей способностью видеть бессмысленность жизни, не приукрашивая ее, — тогда как другие могут принимать смерть как неотъемлемую часть осмысленной жизни.
Разумеется, есть люди, которые могут сказать, что вышеупомянутые проблемы не являются предметом науки, что, занимаясь ими, мы оставляем области, которые можно прояснить путем научного исследования, и входим в туманные области метафизики. Я с этим не согласен. Такие проблемы, как восприятие жизни как бессмысленной, несмотря на внешний успех, восприятие жизни как осмысленной, несмотря на внешнюю неудачу, чувство победоносной смерти или бесполезного выживания представляют собой законные предметы научного психологического исследования, потому что они являются не туманными абстрактными спекуляциями, а содержанием сильнейших переживаний, которые можно эмпатически наблюдать в клинической ситуации и вне ее. Правда, эти феномены не охвачены наукой, которая рассматривает психику как аппарат, перерабатывающий биологические влечения. Но должны ли мы поэтому делать вывод, что новая теоретическая система с иным представлением о психике не может оказаться нам здесь полезной? При этом — подчеркну еще раз — не обязательно отказываться от старой.
Теперь также становится очевидным, почему психология самости не относит базисные амбиции и базисные идеалы человека к его психическому аппарату, в частности к Ид и Супер-Эго, а рассматривает их, как я уже говорил, с точки зрения двух полюсов его самости. С позиции психологии самости в широком смысле термина они являются важными элементами той ядерной дуги напряжения, которая, став независимой от генетических факторов, определяющих ее конкретную форму и содержание, сформировавшись, стремится только к тому, чтобы жить исходя из своих внутренних потенциальных возможностей.
Суммируем сказанное: Ид (сексуальное и деструктивное) и Супер-Эго (сдерживающее и запрещающее) являются элементами психического аппарата Виновного Человека. Ядерные амбиции и идеалы — полюсами самости; между ними возникает дуга напряжения, формирующая главные цели Трагического Человека. Конфликтные аспекты эдипова комплекса — это генетический центр развития Виновного Человека и возникновения психоневрозов; бесконфликтные аспекты эдипова комплекса — этап в развитии Трагического Человека и в возникновении нарушений самости. Представления психологии психического аппарата пригодны для объяснения структурного невроза, чувства вины и депрессии, то есть психических нарушений и конфликтов Виновного Человека. Психология самости необходима, чтобы объяснить патологию фрагментированной самости (начиная с шизофрении и заканчивая нарциссическими нарушениями личности) и изможденной самости (опустошающей депрессии, то есть мира стремлений, не получивших зеркального отражения, мира, лишенного идеалов), то есть психические нарушения и борьбу Трагического Человека.
Позвольте нам теперь временно оставить в стороне клинические вопросы и исследовать в свете психологии самости проблему, с которой я столкнулся много лет назад (Kohut, 1959, р. 479–482) и которую счел неразрешимой. Я с удовлетворением вижу, что части загадки, поставившей меня в тупик тогда, теперь складываются воедино. Будучи в то время приверженцем традиционного представления о том, что область, где господствует абсолютный детерминизм, не ограничена, и придерживаясь фрейдовской модели психики, изображающей ее в качестве аппарата, перерабатывающего разные силы в некотором гипотетическом пространстве, я не мог найти места для психологических феноменов, которые называются выбором, решением и свободной волей, хотя я прекрасно знал, что эти явления вполне доступны для эмпирического наблюдения. Уже тогда я был твердо убежден, что интроспекция и эмпатия являются важными инструментами наблюдения в науке, занимающейся комплексными психическими состояниями, более того — что именно они определяют науку и ее теории, что область психоаналитической глубинной психологии является одной из сторон реальности, которую можно понять при помощи интроспекции и эмпатии. И поэтому я был уверен, что феномены выбора, решения и свободной воли, которые можно наблюдать при помощи интроспекции и эмпатии, являются психологическими аспектами реальности, составляющей область исследования глубинной психологии. Однако я вынужден был признать, что теоретическая система, которой я располагал, — классическая психология психического аппарата, где психика рассматривается в качестве реагирующего механизма, — не могла дать им адекватного объяснения.
Детерминизм оказывает безграничное влияние, если наблюдатель рассматривает психологическую деятельность человека по аналогии с процессами во внешнем мире, которые можно объяснить при помощи законов классической физики. Психология психического аппарата как раз и руководствуется законами психического детерминизма — и она многое объясняет. Но хотя и не подлежит сомнению, что многие психологические феномены и взаимодействия удовлетворительно объясняются в рамках этой системы, точно так же верно и то, что существуют некоторые явления, требующие для своего объяснения введения постулата о существовании психической конфигурации — самости, — которая, независимо от истории ее формирования, становится центром инициативы — единицей, стремящейся следовать своим собственным курсом. Физик в своих представлениях об аспектах исследуемой им реальности — «внешней» реальности — точно так же руководствуется двумя противоположными теориями: процессы в границах Вселенной можно объяснять в терминах причины и следствия или теории вероятности (аналогично работе, осуществляемой психическим аппаратом, и процессам, происходящим в нем); с другой стороны, Вселенная в целом — каким бы образом она ни возникла — рассматривается как единица, следующая своим курсом от нарушения энергетического баланса к полному энергетическому равновесию и абсолютному покою (подобно курсу, которому следует самость в течение жизни каждого индивида).
Однако давайте закончим теперь нашу экскурс в область далекой от опыта теории и вернемся к более близкой опыту области, являющейся главным объектом нашего нынешнего исследования: к новой оценке значения эдипова комплекса в свете психологии самости. Предыдущие наши исследования привели к определенному выводу: с точки зрения психологии самости мы должны рассматривать эдипов период скорее как источник потенциальной силы, а не слабости. Само по себе это смещение акцента не означает разногласия с классической формулировкой, оно просто означает, что мы рассматриваем те же детские переживания с новой позиции и видим, что выявленные ранее факты приобретают дополнительное, несколько иное значение. Но является ли это смещение акцента в связи со значением эдиповых событий исключительно следствием новой оценки нами этого периода в свете психологии самости? Или же новый подход ведет нас также к иному восприятию самого содержания эдиповых переживаний ребенка? Я должен признаться, что не могу Дать определенного ответа на этот вопрос. Другими словами: быть может, психология самости просто добавляет новый аспект в нашем понимании эдиповых переживаний ребенка, поскольку позволяет нам учитывать поддержку или недостаток поддержки со стороны объектов самости в этот период? Или же представления психологии самости подвергает сомнению правильность эдиповых реконструкций как таковых?
Я не буду делать то, что уже было сделано и без меня, и приводить доказательства — реконструкции переноса, наблюдения за поведением детей, анализ мифов и произведений искусства, — подтверждающие традиционное представление об эдиповой драме. Но я считаю, что анализ эдиповой стадии в заключительной фазе некоторых случаев нарциссических нарушений личности вселяет серьезные сомнения в точности наших описаний обычной эдиповой стадии. Единственное, что я бы хотел здесь сказать: наши наблюдения за вступлением в квазиэдипову стадию сопровождающимся чувством радости, должны побудить нас по-иному оценить традиционные представления и поставить вопрос, не является ли эдипов комплекс классического психоанализа, который мы считаем универсальным переживанием человека[69], фактически выражением патологического развития, по крайней мере в стадии становления. Мы должны спросить: не может ли быть так, что нормальный эдипов комплекс является менее интенсивным, доставляет меньше тревог, не наносит столь глубоких нарциссических ран, как мы привыкли считать; что он вообще действует воодушевляюще и, если говорить в терминах психологии психического аппарата Виновного Человека, даже доставляет больше радости? Не может ли быть так, что мы расценивали драматические желания и тревоги эдипова ребенка как нормальные события, тогда как фактически они являлись реакциями ребенка на недостаток эмпатии со стороны окружающих объектов самости на эдиповой стадии?
