Джошуа Фоер - Эйнштейн гуляет по Луне
Мысль о том, что память и творчество есть две стороны одной медали, кажется парадоксальной. Запоминание и креативность видятся противоположными, но не дополняющими друг друга процессами. Но идея о том, что в действительности они одно целое, на самом деле достаточно стара, и было время, когда она не вызвала сомнений.
Латинский корень inventio послужил основой для двух слов в современном английском языке: инвентарь (inventory) и изобретение (invention)[158], В плане искусства запоминания два этих понятия тесно связаны. Изобретение было продуктом инвентаризации. Откуда еще взяться новым идеям, как не из алхимической смеси старых? Для любого изобретения сначала нужен соответствующий инвентарь, запас идей, на которые можно опереться. И не просто инвентарь, а снабженный указателями, ведь важно иметь возможность найти необходимую информацию в необходимый момент.
Это и есть то, для чего искусство запоминания было нужнее всего. Оно служило не просто средством для фиксации фактов, но и инструментом для занятий изобретательской деятельностью и созидания. «Осознание того, что способность к творчеству зависит от хорошо подготовленной памяти и легко доступных воспоминаний, формировало базу риторического обучения в античности», — пишет Мери Каррузерс. Мозги были организованы как современные картотечные шкафы с важными фактами, цитатами и идеями, разложенными по чистым и уютным мнемоническим полочкам, где они никогда не потеряются и всегда могут быть в мгновение ока перегруппированы и объединены. Цель тренировки памяти заключалась в развитии способности перескакивать от темы к теме и формировать новые связи между старыми идеями, «Как особое умение, запоминание наиболее тесно ассоциировалось в эпоху Средневековья с творчеством, а не просто с сохранением, — утверждает Каррузерс. — Те, кто брал на вооружение приемы запоминания, использовал их — так же, как используют любые другие приемы, — для создания новых вещей: молитв, медитаций, проповедей, картин, гимнов, историй и стихотворений».
В 1973 г. ВВС прослышала об интеллект-картах и мнемонических достижениях Бьюзена и пригласила его на встречу с руководителем отдела, занимающегося освещением проблем образования. Результатом этой встречи стала десятисерийная программа ВВС и соответствующая книга, обе озаглавленные «Как использовать свою голову». Они превратили Бьюзена в британскую знаменитость среднего масштаба и помогли ему осознать огромный коммерческий потенциал техник запоминания, которые он продвигал. Он начал брать свои идеи, многие из которых были напрямую заимствованы из античных и средневековых трактатов о памяти, и перекладывать их в ровный поток книг по самоусовершенствованию. К настоящему времени он опубликовал около 120 своих работ, включая «Используй свою совершенную память», «Максимально используйте свой разум», «Научите себя думать!», «Суперпамять», «Усовершенствуйте свою память». СВ какой-то момент я оставался наедине с шофером Бьюзена достаточно долго, чтобы поинтересоваться его мнением по поводу книг босса. «То же мясо, но под разным соусом» — такова была его оценка трудов Бьюзена.)
К его чести сказать, Бьюзен без сомнения гений маркетинга. Он предоставил франшизы лицензированным инструкторам по всему миру, обученным преподавать его методики улучшения памяти, быстрого чтения и использования интеллект-карт. На сегодняшний день количество существующих лицензированных Бьюзеном инструкторов превышает три сотни в более чем 60 странах. А тысячи учителей по всему миру официально учат одобренным Бьюзеном системам запоминания. Он рассчитал, что за всю его карьеру объем продаж всей продукции от Тони Бьюзена, включая книги, записи, телевизионные программы, курсы, развивающие игры и лекции, превышает $300 млн.
Соперничающее интеллектуальное сообщество четко делится на два лагеря: те, кто видит в Бьюзене мессию, и те, кто утверждает, что он разбогател, торгуя чрезмерно разрекламированными, иногда ненаучными идеями о мозге. Они указывают, вполне справедливо, что, пока Бьюзен проповедует идею «глобальной революции в обучении», он достиг гораздо больших успехов в создании глобальной коммерческой империи, нежели во внедрении своих методов в учебные аудитории.
Что особенно раздражает людей типа Эда — тех, кто относится к мнемонике серьезно и поддерживает распространяемую Бьюзеном идею о том, что искусству запоминания все еще есть место в современных школах, — так это то, что сам проповедник этой идеи может часто вызывать у них чувство некоторого стыда.
Бьюзен имеет неприятную привычку опускаться до псевдонаучных высказываний и преувеличений, вещая о том, какой изумительный революционный эффект может дать тренировка памяти, или о том, как он сам «изменил жизни миллионов». Он известен нелепыми утверждениями вроде «маленькие дети используют 98 % инструментов мышления. К 12 годам этот показатель снижается до 75 %. Тинейджеры используют не более 50 %, студенты — менее 25 %, и к моменту выхода на работу остается уже менее 15 %».
Тот факт, что Бьюзен может ездить по миру и выступать со скандальными заявлениями о мозге и при этом пользоваться доверием и почетом, свидетельствует о том, насколько неразведанной областью остается пока мировая наука о мозге и как сильно люди жаждут поверить в то, что их память можно улучшить. Правда в том, что руководство по эксплуатации мозга, которое Бьюзен тщетно искал еще в университетские годы, все еще не написано.
Но, несмотря на преувеличения и псевдонаучные заявления, к которым Бьюзен прибегает, продвигая свои интеллект-карты, в действительности существует и научное подтверждение того, что система работает. Исследователи из Лондонского Университета недавно попросили группу студентов прочитать текст из шести сотен слов и предварительно обучили половину из них делать заметки с помощью интеллект-карт. Другая половина должна была вести обычные записи. После проверки через неделю выяснилось, что студенты, пользовавшиеся при работе над этим текстом интеллект-картами, удержали в памяти на 10 % больше фактических знаний, чем их товарищи, использовавшие традиционные техники составления заметок. Возможно, это незначительный разрыв, но и он имеет значение.
После того как я попытался законспектировать с помощью изобретения Бьюзена несколько частей этой книги, я пришел к выводу, что интеллект-карты полезны в наибольшей степени потому, что они требуют осознанного подхода. В отличие от стандартных техник интеллект-карта не может быть создана на автопилоте. Я вижу это как достаточно действенное средство для анализа и организации информации, но вряд ли как «инструмент использования всех возможностей мозга» или «революционную систему», какой ее представляет Бьюзен.
Реймон Мэттьюс не сомневается в эффективности интеллект-карт для тренировки памяти. В конце года каждый из его учеников должен создать сложную детализированную интеллект-карту по всему учебнику истории США. Большинство созданных студентами карт представляют собой целый тройной стенд со стрелками к каждому слову и образу, от Плимутского камня в одном углу до Моники Левински в другом. «Когда им придется отвечать на вопрос о причинах Первой мировой войны на экзамене по программе подготовки к поступлению в колледж[159], они могут просто восстановить в памяти часть этой карты, и вся необходимая информация сразу же всплывет в голове», — говорит Мэттьюс. На этом участке карты должны быть изображены черная рука, символизирующая Сербскую националистическую организацию, к которой принадлежал убийца эрцгерцога Франца Фердинанда; далее — обутый в кроссовки пулемет как воплощение гонки вооружений, захлестнувшей Европу в начале XX в.; и следом пара треугольников для обозначения Антанты и Тройственного союза.
Мэттьюс использует любую возможность превратить факты в образы. «Моим студентам было трудно постичь различие между экономическими системами Ленина и Сталина, — рассказал он мне. — Я ответил им: „Представьте, Ленин сидит в туалете и мучается запором из-за своего нэпа. Сталин заходит туда и спрашивает: „Что ты здесь делаешь?“ А Ленин отвечает: „Землю, мир и хлеб““. Они никогда не забудут этот образ».
Критики такого рода мнемоники обоснованно указывают на то, что она формирует знания, не привязанные к определенному контексту. Это поверхностные знания, ярчайший пример заучивания без понимания. Это обучение с помощью программ PowerPoint или, хуже того, кратких изложений. Действительно, что образы Ленина и Сталина в туалете могут сказать о коммунистической экономике? Но Мэттьюс считает, что надо с чего-то начинать — и почему бы не начать с закладывания в сознание студентов образов, которые вряд ли забудутся?
Если информация «в одно ухо входит и из другого выходит», это чаще всего знак того, что ей не за что зацепиться. С этой проблемой я лично столкнулся не так давно в Шанхае, где я провел три дня, работая над репортажем. Я столько лет учился, но каким-то невероятным образом умудрился не узнать даже самых базовых фактов из китайской истории. Я никогда не видел разницы между Мин и Цин и не знал, что Кубла Хан был реальной личностью. Я провел все свое время в Шанхае, слоняясь по городу как любой добросовестный турист, посещая музеи, стараясь сформировать хотя бы поверхностное впечатление о китайской культуре и истории. Но из увиденного я практически ничего не смог вынести. Было так много всего, что я не мог воспринять, не мог оценить, — а все потому, что я не знал основных фактов, к которым можно было бы привязать новые. Это было не простое незнание, но невозможность учиться.
