Сергей Пролеев - Энциклопедия пороков
Спесивого человека стоит пожалеть. Он, бедняга, никогда не остается один. Вечно вместе с ним и рядом с ним его исключительность. Он носит ее, как улитка свою ракушку. Но если ракушка все-таки дом и убежище, охраняющее своего обладателя, то исключительность предмет куда более неудобный. Представьте, если бы к Вам привязали стул, или настольную лампу, или небольшой шлифовальный станок. Представьте, и посочувствуйте спесивому человеку. Неустанно и неусыпно охраняя свое достояние, спесивец так раскаляется от вечного напряжения, что начинает шипеть, подобно раскаленной сковороде, на которую попала капля воды. Любой пустяк способен вывести спесивца из себя. Он — самое неуравновешенное существо на свете.
x x x
Спесивый человек находится в плену своего ложного представления о действительности. И потому он легко становится игрушкой в чужих руках. Тот, кто умело упрочивает в нем иллюзию превосходства над другими людьми, тот скоро становится невидимым хозяином спесивца. Поэтому мы вправе заключить, что несмотря на свой надменный вид и склонность чинить обиды, спесивая личность весьма беззащитна и уязвима. "Из спеси шубы не пошьешь", — замечает пословица.
В отличие от чванства, которое массивно и уже поэтому довольно добродушно; в отличие от надменности, которая чрезвычайно брезглива и не разменивается на мелочи; в отличие от тщеславия, которое весьма легкомысленно и редко сочетается со злостью — спесивость полна желания поглубже уязвить окружающих. Изо всех сил, к месту и не к месту пренебрегая другими, пренебрегая ими даже тогда, когда этого вовсе не хочется, когда душа жаждет человеческого участия, деланно пренебрегая людьми, когда собственная избранность уже тяготит — всем этим исступленно и утомительно выказываемым пренебрежением спесивый человек добивается уважения к себе.
Нужно ли объяснять, сколь тщетна его попытка, насколько бесплодны его усилия, как безнадежен его замысел, способный увлечь разве что маленьких спесивцев-подражателей? Мало что выдает уязвленность, неспокойствие и тайную униженность с той же очевидностью, как поведение спесивой натуры. Удел неспособного остановиться спесивца один — глухое одиночество. Так будет, если он и сохранит свое привилегированное положение. Так еще очевиднее будет, когда он — что всего вероятнее — рано или поздно вернется к своему исходному положению и окажется, как Пушкинская старуха, у своего разбитого корыта…
Коварство
Коварный человек обычно весьма обаятелен и мил. Без этих качеств никакое коварство не может состояться — оно попросту не будет коварством, а сойдет за простую подлость или гадость.
Напрасно думают, будто все проявления коварства осуждаются общепринятой моралью. Возьмите, к примеру, иронию — эту элегантную, легкую форму коварства. Она не только допускается в образованном и добропорядочном обществе, но и ценился как очевидное проявление тонкости ума. Или, например, художники, все как один пытающиеся внушить нам реальность своих произведений. Хорошо, что цивилизация лишает нас простодушия, иначе жутко представить, какие общественные бедствия вызвало бы полное доверие к художественным творениям и их отожествление с действительностью. А разве, скажите, когда тот, кто прежде никогда не любил, вдруг произносит впервые "люблю", разве в его признании не заключена доля коварства?..
Вообще люди недоступны друг для друга. Чем больше открываются их души, тем явственнее видна несочетаемость их жизней. В повседневности мы привыкли думать иначе. Сходные условия существования делают наши действия похожими, и потому мы считаем, что всему есть общее основание и что все в сущности едино. Коварный человек восстает против этой пошлой истины, резким движением выворачивая мир наизнанку и приучая нас уважать своеобразие каждого. Не способствует ли этим коварство рассеиванию вреднейшей и бесплодной иллюзии всеобщего подобия, не обостряет ли оно вкус к познанию мира и готовность воспринять самые неожиданные его проявления? Несомненно, так.
Коварный человек призван оставлять нас в вечном заблуждении. О его чувствах, мотивах, действительном смысле поступков никогда нельзя утверждать наверняка. Стоит лишь в чем-нибудь увериться, как тут же коварная натура представит совершенно иной лик. Удивительная тяга к превращениям таится в коварстве! Развившееся, зрелое, талантливое, это чувство может вызвать то же восхищение, что и художественная одаренность, принося своему обладателю высшее наслаждение творца.
Вдохновленность, утонченность, изящество коварства выгодно отличают его от лицемерия и вероломства. Лицемер носит искусную маску, и даже если она — его главное создание — прирастет к лицу, он все же чувствует, где кончается личина и начинается его естество. Без способности этого важнейшего различения лицемерие теряет и свой смысл, и самое имя.
Вероломный точно так же хорошо представляет себе действительное положение дел; он уверяет — не веря, призывает — отступившись, внушает — посмеиваясь. То, что вероломный представляет прочным, на самом деле зыбко и неверно — и это хорошо известно вероломному человеку.
Напротив, коварной натуре претит совершать действия над чем-то, оставаясь вне стихии собственных поступков. Коварный погружается сам в ту зыбкую реальность, которую создает. В этом положении он равен всем тем, кто становится его жертвой. В отличие от лицемера и человека вероломного, коварный сам разделяет с другими ту двусмысленную, иллюзорную, неверную реальность, которую всеми силами творит. Именно поэтому я вижу в нем вдохновенную поэтическую натуру, которую увлекают восхитительные образы, и она отдается им с большей пылкостью, чем течению реальной жизни.
Наверное, коварному человеку слишком скучно в обычном, размеренном существовании. На его вкус оно слишком пресно и невыразительно. Желая придать течению жизни динамизм, непредсказуемость, остроту и напряженность, личность становится на путь коварства. К чему приведет этот путь — неизвестно и самому коварному человеку; он не столько таит свое естество, сколько попросту его не имеет. Для коварства нет ничего подлинного, действительного, незыблемого. Во всем устоявшемся оно видит лишь повод к перемене, а во всем безусловном — шанс утонченной провокации.
Как явствует из сказанного, коварный человек отнюдь не остается вне своего коварства, но претерпевает его в той же мере, что и подпадающие под него люди. Он соединен с собственными коварными поступками столь же прочной и интимной связью, что и мастер со своим творением. Поэтому коварный человек, осмелюсь заявить, — честен, он не лжет; и явственнее всего подтверждает это собственной погруженностью в создаваемую им ситуацию.
Мне кажется, если предоставить коварному человеку возможность извлекать выгоду, не прибегая к многообразным превращениям действительности, он наверняка отвернется от нее. Не выгода, не успех прельщают коварную натуру прежде всего, но сама страсть к риску, многоцветью колеблющихся отражений, неверным бликам, любовь к вторжению иллюзий и снов в действительность, а действительности — в сны. Характернее всего для коварства стремление стереть грань между так называемой "реальной жизнью" и миром иллюзии, воображения, чуда. В своем чистом виде это стремление вполне бескорыстно и является простым приглашением людям жить в этом неверном, пленительном, меняющемся мире, где ничего нельзя знать наверняка, где в самом обыденном таится неожиданность, а в самом привычном — невероятное.
Коварный человек движется в этом перламутровом мире легко и вольготно. И, чувствуя всю его красочность, досадует на обычных людей, довольствующихся заурядным. Словно заезжий фокусник, увлекает он за собой пестрыми чудесами. Да, в этом своем увлечении он бывает жесток; он часто не замечает, что естественное для него является для других болезненным; что прельщающее его — Других тяготит и отвращает. Словом, коварный столь же нечуток, как и всякий одержимый человек. Однако если свыкнуться с его миром, нырнуть в головокружительный хаос превращений и не искать поминутно точки опоры, которой не может быть, если привыкнуть полагаться лишь на вечно изменчивую стихию движения, а не на гарантии благополучия, тогда коварный человек выглядит столь же естественно, как ваш партнер в игре. Отдайтесь порыву жизненного азарта, и Вы неминуемо станете коварны, уверяю Вас!
Неведомый порок
В час, когда проявления человеческой натуры огорчают и угнетают нас, кажется, будто рать пороков бесчисленна. В действительности пороков много, но количество их конечно. И сколь бы ни были они пагубны и неприятны, над всем, что поименовано, человек имеет некоторую власть.
Самое большое, вялое, всеобъемлющее страдание доставляют нам не ясно определимые качества, а те поступки, слова, отношения к нам, которые и назвать-то однозначно трудно. Порок, имеющий имя — это ясная и отчетливая форма поведения' или души. Но мы живем отнюдь не в мире определившихся форм. Наш удел — постоянное вращение в смутных, невыразительных, удушающих касаниях бытия. Иногда кажется, будто люди вообще не поступают. Они только делают вид, что живут, на деле не придавая своей жизни никакой формы — ни порочной, ни добродетельной. Мир наполнен тихой и безымянной подлостью, укромным и заглазным злоречием, кротким отступничеством и благодушной черствостью. Все как будто нормально, все имеет неплохой вид, но каким безмолвным, стелющимся, тихо дышащим злом полны эта нормальность и этот хороший вид!
