Гордон Олпорт - Становление личности. Избранные труды
Итак, нет ничего важнее, чем узнать, верен или ошибочен этот взгляд на человеческую природу. Конечно, некоторые моралисты провозглашали его ошибочность. Юм, например, облил презрением принцип, гласящий: «…Вся доброжелательность – просто лицемерие, дружба – обман, забота об общественных интересах – фарс, верность – ловушка». Согласно Юму, в человеке есть базовая социальность, порождающая способность к подлинной симпатии и доброжелательности. Шефтсбери, Адам Смит и Кропоткин согласны с этим. Но мы мало что получим, цитируя высказывания почтенных авторитетов «за» и «против». Важнее, что сегодня мы стали со здоровой критичностью относиться к своим собственным мотивам. Мы не хотим впустую болтать о любви, если любовь к себе лежит в самой основе нашего поведения, или если симпатия – всего лишь маска для агрессии. За этот дар самокритичности мы, главным образом, должны благодарить Фрейда.
Но картина человеческой мотивации Фрейда, хотя не столь простая, как у Гоббса, в основе похожа на нее: у всех нас есть первичный инстинкт, направляющий к смерти и разрушению. Агрессивные побуждения, следовательно, так же естественны, как выброс горячей лавы из вулкана. Параллельно этому разрушительному побуждению существуют жизненные инстинкты, представителем которых является сексуальное влечение. Взятое само по себе, это влечение может рассматриваться как конструктивное и вплетенное в социальные взаимоотношения. Фактически лучшее, на что можно надеяться, это то, что по мере развития сексуальной жизни ребенка либидозные влечения будут так или иначе нейтрализовать разрушительные силы в его жизни.
Но увы, два инстинкта (разрушение и секс) часто сливаются. Агрессия тесно связана с каждой стадией развития сексуальности и, согласно теории Фрейда, оказывается необходимой для того, чтобы сексуальные импульсы достигали своей цели. Это слияние так сильно, что все наши добрые человеческие отношения, включая доброе руководство, добрую волю, религию и наши добродетели вообще, лучше всего рассматривать как простые «сублимации» – просто случайные побочные продукты секса и агрессии. У Фрейда не больше, чем у Гоббса, указаний на то, что аффилиативное желание может быть базовым в человеческой природе.
Однако не очевидно ли, что с момента зачатия жизнь взывает к поддержке, к взаимности? Образ жизни во чреве матери симбиотичен: господствуют отношения связи, и нет признаков каких-либо разрушительных инстинктов. После рождения аффилиативная привязанность ребенка к своему окружению все еще остается доминирующей: в кормлении, игре, отдыхе. Социальная улыбка рано символизирует его довольство людьми. Ребенок позитивно настроен ко всему своему окружению, двигаясь навстречу почти каждому типу стимулов, каждому типу людей. И он инстинктивно не удаляется ни от кого. Его жизнь отмечена готовностью. Конечно, в процессе установления позитивной связи со своим окружением, ребенок может невольно приносить ущерб и невольно нарушать права других. Двухлетний ребенок в каком-то смысле слова может быть «разрушителем». Но его вторжения психологически не соответствуют тому, что он пытается делать. С его точки зрения, он жадно впитывает окружающую его действительность, устанавливая с ней аффилиативные отношения, – и ничего более.
Возникновение негативных эмоций страха и гнева порождено прерыванием этого порыва к сближению. Когда аффилиативные тенденции подвергаются угрозе или фрустрации, они уступают место тревоге или защите. Сатти живописно изложил суть дела: «На Земле нет ненависти, кроме обращенной в ненависть любви, а в преисподней нет ярости, кроме ярости отвергнутого ребенка» [200] .
Приоритет аффилиативной основы столь очевиден, что лишь переворот реальности «с ног на голову» может дать равную точку опоры тезису об агрессивных инстинктах. Некоторые психоаналитики достигают этого, утверждая, что еда (возможно, наиболее заметная из форм активности младенца) – деструктивный акт, именуемый «оральной агрессией». Как пишет один фрейдист, наши далекие предки «были каннибалами». «Мы все вступаем в жизнь с инстинктивным импульсом пожирать не только пищу, но и все фрустрирующие объекты. Прежде, чем младенец приобретает способность любить, им управляют примитивные отношения ненависти к его окружению» [201] . Это утверждение с точностью до наоборот изменяет порядок любви и ненависти в онтогенетическом развитии. Более того, оно переворачивает смысл акта питания. Когда я поедаю ростбиф, то делаю это не из ненависти, а из любви. С моей точки зрения, акты принятия в себя являются аффилиативными.
Можно с уверенностью утверждать, что нормальный человек никогда не ощущает, что в достаточной степени любит или любим; любви он всегда хочет больше. Одна из причин, почему религия является почти универсальной привязанностью человечества, состоит в том, что религия поддерживает базовое отношение любви индивида с неким всеобъемлющим началом. Основные религии представляют не только свободную, нерушимую привязанность к Создателю, но и незапятнанный идеал братства людей. Воображая совершенное состояние бытия, мы неизменно представляем себе безусловный триумф любви.
Но желание любви, встречаясь с отвержением или угрозой, превращается в беспокойный страх. Никто не может оставаться безразличным, если его попытки добиться аффилиации встречают противодействие. Проведенные не так давно исследования малолетних правонарушителей показали, что практически в каждом случае неисправимой делинквентности в семье присутствовали сильные эмоциональные нарушения. Родители отвергали этих детей или были неспособны обеспечить эмоциональную безопасность. Блокировались попытки детей добиться аффилиации; и они, лишь частично осознавая свои страдания, обращались к антисоциальным поступкам в качестве средства защиты [202] . Во время войны тринадцатилетний мальчик, отвергаемый дома, «плюнул на американский флаг и заявил, что другие мальчики – дураки, что верят нашему правительству; что он выступает за Гитлера и нацизм и собирается стать предателем. “Я ненавижу всех американцев”, – добавил он» [203] . Дети, лишенные эмоциональной привязанности, часто выступают против «грязных ниггеров», «еврейских ублюдков» и других меньшинств.
Мизантропия – думаю, теперь мы можем обобщить, – это всегда дело фрустрированного аффилиативного желания и сопровождающего его ущемления самоуважения. С психологической точки зрения любопытно смещение, происходящее в результате возникновения ненависти. Немногие из детей в процитированном мной исследовании осознавали источник своего дистресса. Их ненависть и агрессия выбрали несоответствующие объекты. Тонкость процесса смещения хорошо иллюстрирует проведенное в Калифорнии научное исследование антисемитизма. Было обнаружено, что студентки колледжа, имеющие высокую степень предубежденности, обычно во всеуслышание заявляют о своей любви и уважении к родителям – чаще, чем это делают толерантные девушки. Однако более глубокое изучение их жизни показывает, что у них присутствует глубоко запрятанная враждебность к своим родителям. Несмотря на внешнюю видимость, в семье у них отсутствуют свободные аффилиативные отношения, и, что может показаться удивительным, их антисемитизм отражает эту ситуацию [204] .
Похожие результаты дало исследование, проведенное среди ветеранов войны: была обнаружена значимая связь между воспоминаниями о любви и нежности, полученными в детстве, и нынешней толерантностью к группам меньшинств. Ветераны, отмечавшие недостаток нежности к себе со стороны родителей, гораздо чаще оказывались среди нетерпимых [205] . Даже то, что ретроспективные отчеты о нежности в детстве не являются полностью надежными, не влияет на верность нашего утверждения. Сам факт, что люди в исследовании отмечали нарушения базовой любви, показывает, что, так или иначе, у них есть незажившая рана, и эта рана определенно связана с их позднейшей нетерпимостью.
Здесь необходимо добавить, что не всегда ненависть смещается на другой объект. Вполне возможно, что представители группы меньшинств действительно являются фрустрирующими факторами, они вполне могут непосредственно вызывать ненависть и презрение создаваемыми ими препятствиями. Не все жертвы предрассудков невинны, как белая лилия; но если мы повнимательней приглядимся к процессу, то обнаружим, что почти в каждом случае на них обрушивается дополнительная смещенная злоба, для которой они не давали оснований.
Ненависть – это достаточно нормальная реакция, возникающая при угрозе разрушения общепринятых позитивных ценностей. Такими подвергающимися угрозе ценностями могут быть любовь к себе, или желание быть любимым, или альтруистическая любовь. Сатти объясняет это так: «Нет ненависти, кроме обращенной в ненависть любви» [206] . Следовательно, ошибочно рассматривать множественные враждебные чувства людей просто как выплеск агрессивных инстинктов. Если ненависть – зависящее от обстоятельств явление, то, по крайней мере теоретически, ее можно избежать. Действительно, в процессе того как удовлетворяются аффилиативные потребности человека, агрессия и враждебность исчезают. Признание этого факта – первый шаг к улучшению человеческих взаимоотношений.
