Оливер Сакс - Антрополог на Марсе
Все три рисунка моего дома выполнены по памяти. Первый рисунок Стивен нарисовал в феврале 1988 года, когда приезжал ко мне в гости. Тогда, прежде чем начать рисовать, он мельком взглянул на дом. Второй рисунок сделан через два года, третий — еще через год. Несмотря на произведенные Стивеном изменения, ему удалось сохранить на рисунках «архитектурный стиль» дома.
Тесты мало что прояснили. Стивен казался одновременно и слабоумным, и талантливым юношей, и у меня возникли вопросы. Существовали ли его недостатки и сильные стороны обособленно друг от друга или они на каком-то высоком уровне взаимодействовали друг с другом? Могут ли качества, присущие людям, страдающим аутизмом, подобные точности и конкретности, являться при определенных условиях сильными сторонами аутичного человека, а при других условиях — его недостатками? Кроме того, меня волновала мысль, что, пытаясь с помощью тестов определить слабости и степень специфической одаренности Стивена, я не сумел раскрыть его личность, оценить его духовные качества.
Перед отъездом в Россию я написал Уте Фрит, одной из разработчиков тестов, которыми я воспользовался, и чью книгу «Аутизм. Объяснение загадки» я недавно перечитал: «Завтра еду со Стивеном в Россию. Я подверг его тестам, определив сильные и слабые стороны, но не сумел оценить его личность. Возможно, что неделя, проведенная вместе с ним, поможет мне лучше понять его».
Питая такие надежды, я отправился вместе с Маргарет, Стивеном и Аннетт на неделю в Россию. Сидя вместе с нами в зале ожидания Гэтвика,[185] Стивен погрузился в журнал «Классические автомобили». Он разглядывал картинки с большим вниманием, не отрываясь от журнала в течение получаса, удивив меня своей необычной сосредоточенностью. Иногда он подолгу вглядывался в приглянувшуюся картинку, и я решил про себя, что такая картинка надолго запечатлится в его удивительной памяти.
В самолете я протянул Стивену открытку с видом Балморала.[186] Взглянув на открытку, Стивен вернул ее мне и принялся рисовать замок по памяти. Он так увлекся своим занятием, что только мельком удостоил вниманием Атлантический океан, простиравшийся внизу под крылом самолета.
Когда мы прилетели в Москву и вышли на привокзальную площадь, Стивен стал разглядывать желтые с шашечками такси и черные ЗИЛы, но вскоре оставил это занятие и, несколько раз чихнув, стал недовольно морщиться, чему виной был загазованный воздух в районе аэропорта, — у Стивена было сильно развито обоняние. Мы сели в автобус. Было два часа ночи, и березы, мелькавшие за окнами нашей машины, были освещены серебристым светом луны, представляя собой красивое зрелище. Стивен, прижавшись к стеклу, не отрывал глаз от необычного вида.
На следующее утро мы гуляли по Красной площади, освещавшейся приветливыми лучами майского солнца. Стивен вел себя свободно, непринужденно, с любопытством оглядываясь по сторонам и беспрестанно фотографируя Кремль и близлежащие здания. Прохожие останавливали на нем взгляд — видимо, темнокожие люди им были в диковину. Вскоре Стивен нашел подходящее место, устроившись на котором, собирался сделать рисунок Спасской башни Кремля. Маргарет поставила на этом месте раскладной стул, и Стивен принялся рисовать. Пассивный и апатичный во многих аспектах жизни, Стивен преображался, когда дело доходило до рисования, — его лицо просветлело, глаза загорелись.
За его работой следили сменявшие друг друга прохожие и туристы, но Стивен не обращал на них никакого внимания — возможно, он их даже не замечал. Бубня что-то себе под нос, он неторопливо водил по бумаге карандашом, зажатым по-детски между безымянным и средним пальцами. Однажды он прервал рисование, неожиданно захихикав, — позже он объяснил, что вспомнил сцену из «Человека дождя».[187] Время от времени Маргарет похваливала его, иногда давая советы, и хотя Стивен, как всегда, рисовал в необычной, только ему присущей манере, он к ним неизменно прислушивался и следовал им.
В тот же день мы осмотрели экспозицию Исторического музея, монументального красного кирпичного здания, построенного по проекту английского архитектора. Когда мы вышли на улицу, Маргарет попросила Стивена еще раз взглянуть на здание, чтобы запомнить и позже нарисовать. Однако, когда, вернувшись в гостиницу, Стивен нарисовал здание Исторического музея, то, к моему удивлению, рисунок оказался неточным: Стивен увенчал здание шестью луковичными куполами.
Неужели ему изменила память? Озадаченный этой мыслью, я попросил Стивена нарисовать собор Василия Блаженного. Рисунок был готов через пять минут и отличался точностью исполнения. В тот же день Стивен по собственному почину нарисовал Центральный торговый зал ГУМа, в который мы заходили. И этот рисунок был точен, и даже с подписью — ГУМ. Выходило, у Стивена с памятью все в порядке — он даже запомнил написание русских букв. Но тогда почему же нарисованное Стивеном здание Исторического музея не соответствовало действительности? Сам Стивен на это вразумительного ответа не дал. Маргарет высказала предположение, что Стивен плохо всмотрелся в здание, ибо его внимание могло быть отвлечено стоявшими рядом со зданием московскими полицейскими. Я рассудил по-другому: Стивен просто хотел придать заданию большую привлекательность.
На следующий день в ресторане гостиницы за завтраком, Стивен встретил меня словами «Привет, Оливер!», произнесенными, как мне показалось, с теплотой и сердечностью. Но затем, поразмыслив, я посчитал, что это проявление дружелюбия могло быть машинальным, автоматическим. Курт Голдштейн, известный невролог, рассказывая в одной из своих работ об аутичном подростке, пишет:
К отдельным людям он относился доверчиво, но особой привязанности к ним не испытывал. Если кто-то из этих хорошо знакомых ему людей встречался с ним после долгого перерыва или уезжал на длительный срок, то он здоровался или прощался с таким человеком так же бесстрастно и флегматично, как это делал обычно. Глубоких чувств и ярких эмоций он не проявлял никогда.
Гуляя по Москве, я купил в «Интуристе» маленький кусок янтаря, а в гостинице, когда ко мне зашел Стивен, с таинственным видом положил этот кусочек на стол. Стивен окинул янтарь равнодушным взглядом. Тогда я натер кусочек сукном, нарвал газетной бумаги и положил янтарь невдалеке от этих кусочков. Бумажки прыгнули и облепили янтарь. Стивен от удивления открыл рот. Я предложил ему повторить опыт. Стивен не отказался, и я стал ему объяснять суть явления. Стивен слушал меня вполслуха и вскоре отложил янтарь в сторону: его интерес угас. Когда я увидел на лице Стивена крайнее удивление (я никогда раньше не видел, чтобы Стивен так удивлялся), его реакция обрадовала меня, но когда его удивление сменилось индифферентностью, равнодушием, я огорчился: быстрая смена его душевного состояния радовать не могла.
Общаясь со Стивеном, я заметил, что у него часто меняется настроение: то он казался веселым и возбужденным и в таком приподнятом состоянии с удовольствием рисовал шаржи, находя себе новых жертв (сей участи не удалось миновать и мне), то уходил в себя, замыкался, а если что-то и делал, то делал, казалось, автоматически. Впрочем, такая неустойчивость настроения характерна для аутичных людей, и можно было утешаться лишь тем, что, по словам учителей Стивена, колебания его душевного состояния наблюдались гораздо чаще, когда он был младше.
На следующий день мы сели на утренний поезд и поехали в Ленинград. Маргарет взяла с собой корзинку с провизией, и, когда поезд тронулся, все придвинулись к столику, чтобы позавтракать. Когда Маргарет стала выкладывать продукты на столик, Стивен (как мне показалось, непроизвольно) стал их обнюхивать один за другим. Я вспомнил, что точно так же поступали и некоторые мои пациенты, перенесшие энцефалит, а также отдельные люди, страдавшие синдромом Туретта. Когда я припомнил такие случаи, мне неожиданно пришло в голову, что обоняние Стивена, возможно, не уступает своей работоспособностью его зрительной памяти. Жаль, что проверить это суждение не представлялось возможным.
Тем временем Стивен недоуменно взглянул на яйца, сваренные вкрутую. Я удивился: неужели ему ни разу не приходилось снимать с яиц скорлупу? Я взял одно из яиц и стукнул им себе по лбу. Стивен заразительно рассмеялся — на этот раз можно было не сомневаться, что он никогда не видел, чтобы скорлупу разбивали таким необычным способом. Уняв смех, Стивен протянул мне другое яйцо. Я поморщился, сделал протестующий жест, и тогда Стивен разбил яйцо о свой собственный лоб. Я не зря затеял такое занятие: мне казалось, что если я проявлю игривость и легкомыслие, Стивен отнесется ко мне с большей доверчивостью, примет за своего.
После завтрака я предложил Стивену сыграть в «Отгадай, что я вижу».[188] Он с готовностью согласился, и я, взяв на себя роль ведущего, загадал несколько слов, начинающихся с буквы «К». Называя букву за буквой, он отгадал все слова: кошка, кофе, куст, кролик, капуста, кастрюля. Затем я дал Стивену другое задание. Налив воду в равном количестве в разные по высоте и объему бутылки, я спросил у него, в какой воды больше? Стивен показал на большую бутылку. Я попросил его быть внимательным и повторил свои действия, почти ясно давая понять, что разливаю воду по емкостям в равном количестве. Однако ответ оказался тем же, и мне пришлось с горечью констатировать, что Стивен не сумел ответить на несложный вопрос, с которым, по наблюдениям Пиаже,[189] справляются семилетние дети.
