Эрих Фромм - Забытый язык
Я не хотел бы оставить эту тему, не затронув вкратце некоторые другие аспекты обычая субботы, которые помогут до конца понять этот обычай.
Суббота, очевидно, старинный вавилонский праздник, который отмечали каждый седьмой день (Шапату). Но его значение было совершенно иное, чем значение библейской субботы. Вавилонский Шапату был днем скорби и самобичевания. Это был мрачный день, посвященный Сатурну (в английском слове «Saturday» – «суббота» сохраняется название этого праздника: день Сатурна), чей гнев хотели умиротворить самобичеванием. Постепенно характер праздника менялся. Уже в Ветхом завете он перестал означать самобичевание и скорбь; это уже не «плохой», а хороший день, предназначенный для благоденствия человека. В дальнейшем суббота все больше и больше становится противоположной по смыслу мрачному дню Шапату. Суббота становится днем радости и удовольствия. В течение последних двух тысячелетий в субботу у евреев принято, кроме чтения Писания и более поздних религиозных книг, есть, пить, петь песни, вступать в половые сношения. Из дня подчинения злым силам Сатурна суббота превращается в день свободы и радости.
Эту перемену духа и смысла праздника можно понять до конца, только исходя из того, что означает Сатурн. Сатурн (в древней астрологической и метафизической традиции) – символ времени. Это бог времени, а значит – и бог смерти. Будучи похожим на Бога – обладая душой, разумом, любовью и свободой, – человек не подчинен времени или смерти. Но будучи животным, тело которого подчинено законам природы, человек – раб времени и смерти. Вавилоняне стремились самобичеванием умиротворить бога времени. В Библии в концепции субботы делается попытка решить проблему совершенно по-новому: прервав на день взаимодействие с природой, человек устраняет время; когда человек ничего не изменяет, не работает, ничего не трогает – времени нет. На место той субботы, когда человек поклоняется богу времени, приходит библейская суббота – символ победы человека над временем; время устраняется, Сатурн низложен в свой собственный день, в день Сатурна.
5. «Процесс» Франца Кафки
«Процесс» Франца Кафки – выдающийся пример произведения, написанного на языке символов. Как и во многих сновидениях, здесь представлены события, каждое из которых само по себе конкретно и реалистично, но общая картина при этом неправдоподобна и фантастична. Чтобы понять этот роман, его нужно читать так, как будто нам рассказывают сон – длинный, сложный сон, в котором внешние события, происходящие в пространстве и во времени, выражают мысли и чувства человека, видящего сон, в данном случае – героя романа Иозефа К.
Роман начинается несколько шокирующей фразой: «Кто-то, по-видимому, оклеветал Иозе фа К., потому что, не сделав ничего дурного, он попал под арест»[82].
Этот «сон», как, наверное, можно было бы сказать, начинается с того, что К. осознает себя под арестом, то есть понимает, что его «задержали». Что значит «задержали»? Это любопытное слово, с двойным смыслом. «Его задержали» может означать, что полицейские взяли его под стражу, но это может означать и то, что остановили его рост и развитие. Обвиняемый «задержан» полицией, а организм «задержан» в своем нормальном развитии. В явном содержании романа слово «задержан» используется в первом значении. Между тем на языке символов отражено его второе значение. К. осознает, что его задержали и его развитие остановилось.
Кафка объясняет, почему К. задержали, в небольшом, мастерски написанном отрывке. Вот как проходила жизнь К.:
Этой весной К. большей частью проводил вечера так: после работы, если еще оставалось время – чаще всего он сидел в конторе до девяти, – он прогуливался один или с кем-нибудь из сослуживцев, а потом заходил в пивную, где обычно просиживал с компанией пожилых господ за их постоянным столом часов до одиннадцати. Бывали и нарушения этого расписания, например когда директор банка, очень ценивший К. за его работоспособность и надежность, приглашал его покататься в автомобиле или поужинать на даче. Кроме того, К. раз в неделю посещал одну барышню, по имени Эльза, которая всю ночь до утра работала кельнершей в ресторане, а днем принимала гостей исключительно в постели.
Это была пустая, однообразная жизнь, бесплодная, лишенная любви и плодотворного начала. В самом деле, его развитие задержалось, и он слышал, как внутренний голос говорил ему об этом и об опасности, грозившей его личности.
Дальше мы читаем: «Кухарка его квартирной хозяйки, ежедневно приносившая ему завтрак около восьми, на этот раз не явилась. Такого случая еще не бывало». Эта деталь вроде бы не имеет значения. Действительно, упоминание о такой мелочи, как то, что ему не принесли завтрак, как-то не соотносится с предыдущим шокирующим сообщением об аресте; но здесь, как и во многих сновидениях, в такой, казалось бы, незначительной детали содержится важная информация о характере К. Это был человек с «установкой на получение». Все его устремления были направлены на то, чтобы получать от других, и никогда – на то, чтобы давать или производить[83].
Он был зависим от других, от тех, кто должен был кормить его, заботиться о нем и защищать его. Он оставался ребенком, зависимым от матери, связывающим все с ее помощью, использующим ее и манипулирующим ею. Как это характерно для людей с такой установкой, главное для него – быть приятным и милым, чтобы люди – и в особенности женщины – давали ему то, что ему было нужно; больше всего он боялся, что люди могут рассердиться и ничего ему не дать. Он считал, что источник всех благ – вне его самого, а жить для него значило удачно уходить от опасности потерять милость этого источника. Результатом было отсутствие ощущения своей силы и панический страх перед угрозой быть покинутым тем человеком или теми людьми, от которых он зависит.
К. не знал, кто его обвиняет и в чем. Он спрашивает себя: «Кто же эти люди? О чем они говорят? Из какого они ведомства?» Чуть позже, когда он разговаривал с «инспектором», человеком, занимающим высокий пост в судебной иерархии, внутренний голос прозвучал более отчетливо. К. задавал инспектору разные вопросы, не имеющие никакого отношения к главному – к вопросу о том, в чем его обвиняют; отвечая ему, инспектор высказал важнейшее из того, что мог бы понять К. в его положении – и, в сущности, всякий, кто попал в беду и ищет помощи. Инспектор сказал: «И хотя я не отвечаю на ваши вопросы, но могу вам посоветовать одно: поменьше думайте о нас и о том, что вас ждет, думайте лучше, как вам быть». К. не понял, что имел в виду инспектор. Он не понимал, что проблема внутри него, что только он может сам себя спасти, то, что он не внял совету инспектора, свидетельствует о его поражении.
В конце этой сцены звучит еще одна фраза инспектора, которая в значительной мере проливает свет на характер обвинения и арест героя. Происходит такой диалог:
– Вероятно, вы захотите сейчас отправиться в банк?
– В банк? – спросил К. – Но я думал, что меня арестовали! Как же я могу пойти в банк, раз я арестован?
– Вот оно что! – сказал инспектор уже от дверей. – Значит, вы меня не поняли. Да, конечно, вы арестованы, но это не должно помешать выполнению ваших обязанностей. И вообще вам это не должно помешать вести обычную жизнь.
– Ну, тогда этот арест вовсе не так уж страшен, – сказал К. и подошел вплотную к инспектору.
– А я иначе и не думал, – сказал тот.
– Тогда и сообщать об аресте, пожалуй, не стоило, – сказал К. и подошел совсем вплотную.
Вряд ли так могло бы быть в реальной действительности. Если человека арестовывают, ему, как правило, не разрешается заниматься ни своими служебными, ни, как мы позже увидим, другими обычными делами. Этот странный порядок символически характеризует деятельность К., показывая, что его арест, в смысле остановки развития, на самом деле не мог каким-то образом отразиться на выполнении им своих обязанностей. В человеческом смысле он был почти мертв, но он мог продолжать вести жизнь банковского служащего точно так же, как прежде, ибо эта деятельность не имела никакого отношения к его человеческому существованию.
К. смутно осознавал, что его жизнь проходит впустую и что он быстро деградирует. И потом, на протяжении всего романа, мы видим, что он предпринимает, чтобы защититься и спастись. Финал был трагическим; хотя он слышал свой внутренний голос, он не понимал его. Вместо того чтобы попытаться понять истинную причину ареста, он стремится уйти от подсказок внутреннего голоса. Вместо того чтобы помочь себе так, как только он мог себе помочь, поняв истину и попробовав измениться, он искал помощи там, откуда ее не могло быть, – помощи извне, от других: от знающих адвокатов, от женщин, пользуясь их «связями»; он доказывает свою невиновность и пытается заглушить внутренний голос, подсказывающий ему, что он виновен.
