Михаил Бейлькин - Секс в искусстве и в фантастике
Лорд Генри не случайно счёл потенциальным символом гедонизма именно Дориана: у того были все возможности для жизни, полной наслаждения красотой, искусством и общением с прекрасными людьми – он был молод, богат, сказочно красив и бесконечно обаятелен. И самое чудесное – красота и обаяние Дориана не увядали с годами. Лорд Генри приписывал это чудо этическому принципу «нового гедонизма», который предполагал не примитивное и грубое, а артистичное наслаждение, преображение всех явлений окружающего мира и собственной жизни в нечто, подобное произведению искусства.
Восхищённый вечной молодостью и ослепительной красотой друга, он говорил ему:
«Какой же вы счастливец! Жизнь ничего не утаила от вас. И всё в ней вы воспринимали как музыку, поэтому она вас не испортила. Вы тот человек, которого наш век ищет. Я очень рад, что вы не изваяли никакой скульптуры, не написали никакой картины, и вообще ничего не создали вне себя. Вы положили себя на музыку. Дни вашей жизни – ваши сонеты».
Между тем застывшая во времени ослепительная молодость и красота Дориана Грея вызывали у людей подозрение и страх. «Уже скоро восемнадцать лет, как Прекрасный Принц сделал меня тем, кем я сейчас есть, а он за столько лет почти не изменился. Он хуже всех, кто таскается сюда. Он, говорят, продал душу за красивое лицо», – рассказывала проститутка в притоне.
Художника Бэзила беспокоила репутация друга.
« – Дориан, я вовсе не верю слухам о вас, ваше честное, открытое и светлое лицо, ваша чудесная, ничем не омрачённая молодость мне порукой, что дурная молва о вас – клевета. Но… лорд Глостер, мой старый университетский товарищ. И он показал мне письмо, которое перед смертью ему написала жена. Это страшная исповедь. Ничего подобного я не слышал. И она обвиняет вас. Действительно ли я вас знаю? Но чтобы ответить на этот вопрос, я должен был увидеть вашу душу. А это может только Господь Бог.
– Можете и вы. Идёмте же. Я покажу вам свою душу».
Крик ужаса вырвался у художника, когда он увидел жуткое лицо, насмешливо ухмылявшееся на него с холста. Он не узнавал изображения Дориана, написанного когда-то им самим. Тайна портрета состояла в том, что с годами изображение менялось вместо оригинала.
Поначалу это чудо забавляло Дориана. Он жил, находя удовольствие в светских салонах, в тайных притонах для наркоманов и в собственной квартире, превращённой в музей искусства.
«Часто Дориан, крадучись, шёл наверх, в свою бывшую детскую и, отперев дверь ключом, с которым никогда не расставался, подолгу стоял с зеркалом в руках перед портретом, глядя то на отталкивающее, всё более старевшее лицо на полотне, то на прекрасное лицо, улыбавшееся ему в зеркале. Чем разительнее становился контраст между тем и другим, тем острее Дориан наслаждался им. Он всё сильнее влюблялся в собственную красоту и с всё большим интересом наблюдал разложение своей души».
Но вечно наслаждаться безобразным невозможно. Дориан возненавидел свой портрет. Мало того, баловень судьбы решил исправиться и отринуть то зло, что он нёс в себе и причинял окружающим – оно бумерангом возвращалось к нему самому. Возможно, сработал, наконец, рецепт-заклинание лорда Генри. «Лечите душу ощущениями» – посоветовал он когда-то Дориану, хотя, давая свой совет, создатель нового гедонизма, подразумевал нечто совсем иное, с чем столкнулся его последователь.
Он уничтожит портрет, решил Дориан, и тогда умрёт всё безобразное, что делало его жизнь тревожной и опасной. «Он убьёт прошлое, и когдапрошлое умрёт, Дориан Грей будет свободен. Он покончит со сверхъестественной жизнью души в портрете, и когда прекратятся эти зловещие предостережения, он вновь обретёт покой. Дориан схватил нож и вонзил его в портрет. Раздался громкий крик и стук от падения чего-то тяжёлого.
Утром слуги, войдя в комнату, увидели на стене великолепный портрет своего хозяина во всём блеске его молодости и красоты. А на полу с ножом в груди лежал мёртвый человек во фраке. Лицо его было морщинистое, увядшее, отталкивающее. И только по кольцам на руках слуги узнали, кто это».
Печальной притче, рассказанной Оскаром Уайльдом, исполнилось больше века. Роман сразу же вызвал ненависть респектабельной английской публики. Ещё бы! «Семья, спорт, религия, простота души, мужественность характера, все табу национального идеализма им явно или неявно отрицались», – пишет в своей книге об Оскаре Уайльде французский писатель Робер Мерль.
В наши дни роман переведен почти на все языки мира, он известен не меньше шекспировского «Гамлета» или «Фауста» Гёте, но продолжает вызывать споры и раздумья до сих пор.
Многие считают его декадентской проповедью аморализма. Но эти упрёки несостоятельны: если бы это было так, роман завершался бы торжеством зла. Заканчивается же он крахом героя и его гибелью.
Уайльд оказался острым и беспристрастным мыслителем и исследователем, проницательным психологом. Он искренне хотел обрести философию, которая помогала бы человеку сохранить собственную неповторимость и уникальность, а, главное, делала бы его мышление устойчивым к своекорыстной государственной пропаганде, к яду фанатичных проповедей, «зомбирующих» людей, к пошлости, царящей в общественном мнении и в искусстве, к тому, что сейчас приобрело название китча в поп-арте. Но, предложив свою концепцию нового гедонизма, Уайльд, как уже говорилось, не преминул честно испытать её на прочность в психологическом эксперименте, в романе-исследовании.
Он не знал заранее, к какому выводу придёт.
Суть концепции нового гедонизма сформулирована в рецепте лорда Генри. Согласно ему, наслаждение красотой и искусством способно обеспечить безграничное духовное развитие («лечите душу ощущениями »), а интеллектуальное и эмоциональное совершенство, достигнутое личностью, обеспечит верный и целебный для души выбор прекрасного в жизни и в искусстве («пусть ощущения врачует душа »).
Но из психологии известно, что потребности человека вовсе не исчерпываются восприятием прекрасного; само по себе оно не способно обеспечить ему абсолютное наслаждение. Представим себе исключительно красивую планету, где один прекрасный пейзаж сменяет другой. Допустим, на эту планету попал один-единственный человек. Если его в избытке обеспечить всем жизненно необходимым, то и тогда, зная законы психологии, можно уверенно сказать, что очень скоро созерцание прекрасных пейзажей ему смертельно надоест, и он почувствует себя глубоко несчастным. Ведь он не сможет удовлетворить две насущные человеческие потребности – общение с себе подобными и возможность любить и опекать кого-то.
Люди стали для Дориана лишь источником и средством получения эгоистического наслаждения. Он губит всех, кто доверился ему: зарезал своего друга Бэзила, довёл до самоубийства влюблённых в него девушку Сибиллу и талантливого юношу. Подавив в себе альтруистические чувства, потеряв интерес к людям с их обычными достоинствами и слабостями, он подверг себя самоизоляции, придя в итоге к душевному одиночеству и к деградации. Ведь известно же, что длительное заключение в одиночной камере приводит заключённых к тяжёлым психическим расстройствам.
Оба рецепта лорда Генри не сработали: гедонизм, основанный на эгоизме, ведёт к утрате способности сопереживать, что, в конечном счёте, делает невозможным подлинное наслаждение прекрасным. Символом этого в романе Оскара Уайльда стало извращённое эмоциональное и эстетическое восприятие Дориана: только себя любит он, красоту своего лица и безобразие души в портрете. От его эстетских увлечений веет холодом. Коллекционирование драгоценных камней и тканей, экзотических музыкальных инструментов с необычным варварским звучанием, чтение книг, посвящённых описанию оргий и садомазохизма, увлечение мистикой – всё это стало эрзацем прекрасного.
Таков «Эффект Дориана», открытый Оскаром Уайльдом – эгоистический гедонизм, положенный в основу самореализации личности, ведёт к душевной деградации и к потере способности любить вопреки красоте и искусству.
Принципы воспитания по Давенпорту
Принцип гедонизма, согласно которому наслаждение – единственное благо в мире, подвергся уничтожающей критике ещё философом древности Сократом (в передаче Платона). Английский философ Джордж Мур также полагает, что удовольствие не может считаться единственным благом; оно является лишь частью сложных психических переживаний, сопровождающихся чувством удовольствия, но при этом представляющих гораздо большую ценность, чем само удовольствие:
«Предположим, что мы имеем только сознание удовольствия и сознаём только удовольствие и ничего другого, даже не отдавая себе отчёта в том, что мы сознаём удовольствие. А теперь зададим вопрос: «Очень ли желательно такое состояние вещей независимо от того, как бы ни было велико количество удовольствия?» Никто, я думаю, не может не считать такое состояние желательным. С другой стороны, совершенно ясно, по-видимому, что мы считаем весьма желательным многие сложные психические состояния, в которых сознание удовольствия соединено с сознанием других вещей, состояние, которое мы называем «удовлетворением от чего-то» или «наслаждением чем-то». Если это правильно, следовательно, сознание удовольствия не является единственным добром, и многие другие состояния, в которых они содержатся как составной элемент, имеют гораздо большую ценность».
