Феномены Тени и зла в волшебных сказках - фон Франц Мария-Луиза

Во времена Наполеона в одной швейцарской семье существовало семейное предание, согласно которому один мельник отправился охотиться на лис. Когда он встретил лису, та заговорила с ним человеческим голосом и попросила мельника оставить ее в живых, а за это она поможет ему в работе на мельнице. Вернувшись домой, мельник увидел, что мельничные жернова вращаются сами собой. Вскоре после этого он умер. Недавно в эту деревню пришел один исследователь фольклора и спросил у местных стариков, известно ли им что-то о мельнице, и услышал от них разные версии этой старинной истории. В одной версии сюжет был приблизительно такой же, но было сказано, что лиса, перед тем как была убита, пересекла мельнику дорогу, причем пробежала по самым его ногам, заразив его смертельной болезнью, вызывавшей воспаление кожи. Так вот, в этой части страны считается, что лиса вызывает такую болезнь. К изначальной истории оказалось что-то добавлено. В другой версии говорилось, что мельник отправился обедать, у него разбился стакан, и тогда он понял, что это была лиса-оборотень с душой его умершей тетки. (Считается, что в лис вселяются души умерших.) Таким образом с помощью подходящего архетипического материала произошла автоамплификация (или самоамплификация) этой истории; именно такую роль выполняют слухи.

Таким образом, можно увидеть, как рождаются сказки: всегда существует ядро парапсихологического переживания или сновидения. Если в нем содержится мотив, который присутствует где-то в ближайшем окружении, то с его помощью возникает тенденция к амплификации ядерного материала. В данном случае у нас есть история о мельнике, которого преследовала лиса-оборотень, которую он убил в упор, а затем ведьма погубила его самого. Это еще не сказка, но уже ее начало. Имя мельника всегда остается неизменным. Но предположим, что какая-нибудь кухарка пошла в соседнюю деревню и рассказала там всю эту историю; тогда мельнику могли дать другое имя или просто назвать его Мельником^[4].

Пока люди, принадлежавшие к этим социальным слоям, не слушали радио и не читали газет, такие истории вызывали у них огромный интерес, и тогда для нас проясняется происхождение сказки. Я уверена, что именно так сказки пришли в нашу жизнь. Но вместе с тем я не опровергаю точку зрения, в соответствии с которой они иногда являются остатками выродившейся литературы. Например, вы можете найти выхолощенный пересказ мифа о Геракле в современной греческой литературе. Миф сжался до своей базовой структуры, но архетипический материал остается, и именно эти элементы религиозных мотивов прошлого воспроизводятся в сказочном материале. Различные части соединяются вместе, и истории продолжают жить, поскольку они по-прежнему привлекают внимание и интерес слушателей, даже если остаются непонятными. В том, что теперь мы свели их до детского уровня, проявляется типичная установка, — я бы даже назвала ее определяющей для нашей цивилизации, — а именно: архетипический материал кажется нам инфантильным. Если эта теория происхождения сказки правильна, то волшебные сказки должны отражать основные психологические структуры человека гораздо больше, чем мифы и литературные произведения. Юнг как-то сказал: изучая волшебные сказки, вы изучаете анатомию человека. В основном миф больше связан с цивилизацией. Невозможно рассматривать «Эпос о Гильгамеше»^[5] отдельно от Шумеро-Вавилонской цивилизации, и нельзя представлять себе «Одиссею» вне Древней Греции, однако сказка гораздо легче пересекает границы цивилизаций, ибо она настолько элементарна и так сжимается до своей базовой структуры, что привлекает внимание каждого человека. Как-то миссионер отправился на один из островов Полинезии, и первый контакт, который ему удалось установить, был создан с помощью сказки; она является универсальной связью культур. Это действительно так, только cum grano salis^.

Изучая сказки на протяжении некоторого времени, я убедилась в том, что существуют типичные европейские, африканские, азиатские и другие сказки, и хотя я могу обмануться из-за изменения имен, их близкая связь все равно остается очевидной. На волшебные сказки в определенной мере повлияла цивилизация, в которой они впервые появились, но ее влияние на сказки намного меньше, чем на мифы, так как последние обладают более фундаментальной структурой.

Исследователи поведения животных обнаружили, что некоторые ритуалы в жизни животных содержат общие базовые структурные элементы. Селезни всех видов уток перед спариванием совершают определенный танец, в процессе которого они делают характерные движения головой и крыльями, а также несколько более мелких движений: так происходят ритуальное ухаживание за уткой. Бихевиористы решили выяснить, в какой мере такой танец определяется генами; с этой целью они скрестили разные виды уток, вывели несколько новых видов и стали наблюдать за их поведением. Выяснилось следующее: иногда сохранялся изначальный ритуальный утиный танец, который не соответствовал ни тому, ни другому из скрещенных видов; или же в несколько сокращенном виде повторялся утиный танец одного из видов; или этот танец представлял собой сочетание двух разных форм. Определенные структурные элементы в ритуальном танце селезня присутствовали всегда, а другие характерные элементы изменялись.

Если то же самое применить к человеку, можно было бы сказать, что есть определенные базовые структуры психологического поведения, которые относятся вообще ко всему человеческому роду, и есть другие структуры, которые больше развиты у одной группы или народности и меньше — у другой. По своей ^[6] структуре волшебные сказки являются более универсальными. В каждом типе сказок вы можете изучать самые основные типы человеческого поведения, но для меня в изучении сказок есть другая практическая причина: на материале волшебных сказок и сказочных мифов (mythological myths) вы сможете не только выявить некоторые структурные комплексы, но и научиться различать, что является индивидуальным, а что нет, и делать возможные выводы. Например, если вы изучаете мифы об инстинктивном поведении мальчика по отношению к своей матери, а также все психологические выводы, символически отраженные в мифах, то сможете выявить типичные черты материнского комплекса. Мальчик стремится развить в себе черты героя, фемининного молодого человека типа Аттиса^[7], Адониса^[8] или Бальдра^[9], который имеет склонность отстраняться от жизни, в особенности от ее темной стороны, и умирает молодым. Согласно этим мифам, юного героя, любимого своей матерью, убивает темное, жестокое, хтоническое маскулинное существо, что для молодого человека означает наступление критического момента в жизни: либо его психологически убьет дикий кабан, находящийся у него внутри, либо, — если он откажется интегрировать свою Тень, — он, возможно — в наше время, — станет пилотом и разобьется насмерть или пойдет в горы и сорвется в пропасть.

Если в процессе анализа пациента миф не выявляется, а в сновидениях наблюдается только индивидуальный материал, то, возможно, вы увидите характерные мифологические черты, когда молодому человеку приснится его друг, который будет похож на Марса или на дикого кабана. У него будет собственное имя, но вы сможете увидеть базовый паттерн и возможное разрешение и развитие ситуации — конечно, если вы знаете миф. Вам не следует заучивать его, как проповедь, — это было бы наложением мифологической идеи — но, зная его, вы станете лучше понимать, что происходит. Естественно, вы будете использовать мифологическое мышление, столкнувшись с этой Теневой маскулинной фигурой из внутреннего мира пациента. Может быть, стоит рассказать ему миф, сообщить, что состояние психики напоминает вам сюжет об Аттисе-Адонисе, и тем самым создать возможность разрешения ситуации. В таких случаях пациент начинает чувствовать, что его ситуация не является уникальной и неразрешимой, а находила разрешение десятки раз разными способами. Кроме того, пациент становится менее заносчивым и самонадеянным, так как чувствует, что такое состояние является общеизвестным и не является его уникальным неврозом. Миф также оказывает магическое воздействие на те области психики, которые не затрагивает интеллектуальная беседа; он придает ощущение dejd entendu^[10] и вместе с тем всегда чего-то нового и бодрящего.