Георгий Бовт - Есть ли жизнь после Путина
Многие почему-то прочат Ходорковскому благотворительность, особенно в области образования и науки. Возможно, так и будет, хотя у меня есть кое-какие сомнения. Упадок образования, дремучесть мозгов, скудость творческой мысли, непрофессионализм – главная беда современной России. Даже катастрофа. Ходорковский в свое время сделал на этой стезе немало, создав целую сеть просветительских и образовательных проектов. Но эти усилия должны быть масштабными и долгосрочными. Могут пройти десятилетия, прежде чем хоть как-то выправятся мозги и командные посты займут представители поколения не только «не поротого», но и прогрессивно мыслящего.
Вместе с тем многие известные и по-своему яркие выпускники его проектов сегодня находятся в авангарде политического мракобесия. Они не стали «лучами света в темном царстве», оказавшись беспринципными флюгерами-карьеристами. Верховная власть на столь удручающем фоне остается «главным европейцем в России». И предпочитает вести содержательный диалог, вернее решать вопросы, не столько с просвещенной частью российского общества, сколько с генри киссинджерами, ангелами меркель и гансами-дитрихами геншерами. Для прочих – четырехчасовые пресс-конференции в духе сеансов массового гипноза. Впрочем, аудитория, как все, наверное, заметили, того стоит.
2013 г.
Что объединяет Ельцина и Путина
«Я устал, я ухожу». И еще – «берегите Россию». 15 лет назад царь Борис в последний день ХХ века отрекся в пользу преемника, которого сам же и назначил. В этом смысле последовавшая в 2008 году новая операция «Преемник» оригинальностью не блистала.
Само преемничество не противоречит демократии (как не противоречит ни монархии, ни авторитаризму). Уходящий политик волен поддержать своим авторитетом того, кого считает достойным продолжить его дело. А если авторитета и поддержки общества уже нет, то поддержку окажет сама высокая должность. В России не человек красит должность.
Если бы в какой-нибудь Америке непопулярный президент решил оказать посильную поддержку любимому кандидату, участвуя в его избирательной кампании, то такую «помощь» сочли бы «токсичной» и от нее бы вежливо отказались.
Наверное, если бы ставший непопулярным к концу своего правления Ельцин решил поучаствовать в избирательной кампании какого-либо кандидата в 1999—2000-х годах, то и он мог оказать тому медвежью услугу. В кампании Владимира Путина Ельцин и не участвовал. Однако к тому времени тот уже не только побыл несколько месяцев премьером, но и обрел звание и.о. президента. И вполне успел показать себя как молодой энергичный антипод дряхлеющего и не всегда трезвого «отца русской демократии».
Наделение его политическим весом путем назначения сначала премьером, а потом преемником, в отличие от ситуации 2008 и особенно 2011 годов, когда, по сути, так же происходила передача власти «по договоренности в верхах», никого тогда не смущало. И даже в ходе избирательной кампании, которая на фоне нынешних соответствующих ритуалов выглядела вполне конкурентной, так вопрос не ставился.
То, что в 1999 году ельцинским окружением был сделан выбор в пользу операции «Преемник», вместо того чтобы отдаться на волю непредсказуемого народного волеизъявления, свидетельствовало об одном – о глубочайшем недоверии этому самому волеизъявлению.
Которое разделяет поголовно вся постсоветская элита – с тех пор и поныне: народ дремуч и опасен в своих чувствах по отношению к властям предержащим, и лучше его держать под неусыпным контролем, чем позволять всяческие вольности необузданной самореализации.
В этом плане, собственно, ельцинский преемник довел до логического конца то, что было начато в процессе президентской кампании 1996 года.
Уже тогда правящий класс вынес для себя главный урок, касающийся всеобщих выборов: это слишком опасный инструмент в России, чтобы регулярно так играть с огнем и рисковать, как это было в 1996-м. Ведь все висело если не на волоске, то близко к тому, и если бы не мягкотелое соглашательство Зюганова (за что ему положено теперь, как я полагаю, пожизненное «содержание» в политическом театре), то неизвестно, как бы все повернулось.
Хотя, собственно, как оно могло «не так» повернуться? – невольно задаешься вопросом, наблюдая неизбежный для любой «революции» период консолидации достигнутых результатов, переходящий местами в реакцию.
Нынешний российский парламент – это всего лишь порождение расстрела Белого дома в октябре 1993 года и написанной под впечатлением этого расстрела Конституции. А путинская любовь назначать «технических премьеров» и ценить в этой ипостаси людей, прежде всего, лояльных ему лично, а уже потом все остальное, – это своего рода «фантомные боли» отрезанного от российской государственности раз и навсегда института вице-президента после казусов Янаева и Руцкого.
Ельцинская «семья», выбирая преемника, исходила, во-первых, из намерения обеспечить себе гарантии безопасности и лишь во-вторых – из всего остального.
Не случайно, уходя, Ельцин, по сути, не оставил никакого политического наказа/завещания. Призыв «беречь Россию» можно трактовать как хочешь, это вне политики. И «семья» не прогадала. И намека не было на возможность нарушения этой негласной договоренности. И даже злому демону Березовскому, претендовавшему на то, что именно в его голове и зародился сей план применительно к конкретному и мало кому известному на тот момент полковнику ФСБ, позволили бежать за границу и умереть там почти своей смертью (все же в самоубийстве есть некая принужденность выбора).
Кстати, его партнеру по олигархической медийной клоунаде Гусинскому тоже позволили уехать. Вообще, в отличие от ранних имперских и сталинских времен, нынешний режим куда как менее «кровожаден» в своих нравах, позволяя многим из тех, кто раньше кончил бы на плахе, в подвале Лубянки или в ГУЛАГе, доживать свои дни в приличных заграничных резиденциях.
Конечно, каждая личность накладывает на историю отпечаток.
Ельцин и Путин – очень разные. И если принять за роднящее их свойство недооценку роли институтов (парламента, независимого суда, равенства перед законом), то почти вся остальная «специфика» правления того и другого вполне уложится в то, что называется «особенностями характера».
Плюс жизненный опыт, менталитет – и то и другое отличные у бывшего секретаря обкома КПСС и полковника КГБ-ФСБ, по долгу службы занимавшегося «противодействием» вероятному противнику. Который всегда на Западе.
Чаще всего, когда говорят об отличии Ельцина от Путина, поминают отношение к свободе слова и т. д. Отрицать разность личностного отношения к этому институту невозможно. Но заметим: наступление на прессу, на всевозможные НКО и политические вольности началось ровно тогда, когда само общество перестало воспринимать такие свободы как востребованные и необходимые ему.
Сейчас уже и вовсе непонятно, а был ли такой осознанный запрос (на свободы) изначально.
А если не был, то сколь долго мог устоять любой российский правитель (да и не российский тоже) от соблазна заставить заткнуться всех этих «очернителей», «агентов пятой колонны и госдепа». Надо признать и то, что поступают с ними в нынешней России, по ее собственным историческим меркам и по меркам других авторитарных режимов современности, также по-вегетариански. Как говорилось в одном славном фильме, «мог бы бритвой по горлу – и в колодец».
Ну и, конечно, условия существования страны в 90-х были иные. Трудно сказать, как бы повел себя Путин, окажись он в 90-х на постах много выше, чем управление внешнеэкономических связей питерской мэрии. И ему пришлось бы учитывать прискорбное состояние тогдашней экономики страны и ее золотовалютных ресурсов, пришлось бы маневрировать в условиях раздрая неустоявшейся еще постсоветской элиты (добрая половина которой состояла из «красных директоров»), пришлось бы взаимодействовать с Западом совсем не в духе нынешней стилистики, то есть – во многом уступать.
И наоборот, условный Ельцин эпохи цены на нефть под 150 долларов за баррель, наверное, сильно отличался бы от того, при котором она стоила около 20.
Кстати, мы еще не видели Путина-президента эпохи «баррель за 20». Осмелюсь предположить, что взаимозависимость «чем дешевле нефть, тем меньше склонности к репрессиям» может сработать снова. С поправкой, разумеется, на личность первого лица и на нынешнее состояние элит, характеризующееся их неспособностью к солидарным действиям и самоорганизации автономно от Начальника.
Когда вспоминают добровольный уход Ельцина, то акцентируют внимание именно на добровольности, а не на объективных обстоятельствах отставки. При вековых авторитарных традициях России с ее трона никто добровольно не сходил, досрочный уход, как правило, означал «табакеркой в висок». Хотя Хрущеву удалось умереть в своей постели, а Горбачев даже не был под домашним арестом после отставки и сегодня свободно перемещается по миру.
