Герман Дилигенский - Социально-политическая психология
Кратко охарактеризованное выше состояние социальной психологии свидетельствует, что назревает потребность в отделении от нее относительно самостоятельного направления или дисциплины, которая могла бы взять на себя изучение социэтальных психологических явлений и процессов. Т. Шибутани отмечал, что «социальная психология стала независимой наукой потому, что специалисты различных отраслей знания не в состоянии были решить некоторые свои проблемы»[10].
Необходимость в социально–политической психологии диктуется сходной ситуацией: социальные психологи в своем большинстве слабо связывают непосредственные отношения между людьми с отношениями, охватывающими все общество; представители других общественных и политических наук, даже понимая важность психологического измерения изучаемых ими процессов, не испытывают призвания к познанию специфических закономерностей и механизмов, действующих в психологическом поле общества. И в то же время из всего сказанного вытекает, что социально–политическая психология призвана интегрировать относящиеся к ее сфере знания и методы психологии (общей и социальной), социологии (главным образом ее макросоциологических направлений), политологии, истории, культурной антропологии и этнологии, стать новой зоной пересечения всех этих наук. Что же касается социальной психологии, то она является для социально–политической психологии главной «материнской» дисциплиной.
Разработанные ею представления о механизмах межчеловеческих отношений, выражающие их категории и закономерности, действуют не только на микро-, но и на макроуровне общественной действительности и должны поэтому войти в качестве органической составной части в изучение этого уровня. Поэтому в этой книге мы будем неоднократно обращаться к данным и «языку» социальной психологии.
Не в меньшей мере это относится к общей психологии. В сущности нет таких общепсихических, изучаемых на уровне индивидуального человека, структур, явлений, процессов и механизмов, которые не действовали бы на макросоциальном уровне — они образуют наиболее глубокую основу психической жизни общества. Поэтому ее невозможно изучать, не вооружившись необходимым минимумом общепсихологических знаний. Эта гносеологическая первичность общей и социальной (в ее классическом варианте) психологии по отношению к социальнополитической, значительная общность их «материала» (человеческая психика на разных ее уровнях и в разных проявлениях) очень помогают исследованию сложных общественно–политических феноменов. Нередко совершенно разные по масштабу и содержанию индивидуальные и групповые переживания и типы действия, например поведение испытуемого в лабораторных условиях или какое–нибудь крупное общественное движение, возникают и развиваются по сходной схеме. Этот основанный на общепсихических законах изоморфизм микро–и макроуровней психики, ее функционирования в искусственно созданной и в естественной социальной ситуации, имеет для социально–политической психологии, как мы увидим ниже, громадное эвристическое значение. Он позволяет в самых простых, легко регистрируемых фактах найти ключ к пониманию гораздо более сложных явлений.
Все это ни в коей мере не означает, что подобные сложные явления могут быть просто сведены, редуцированы к элементарным общепсихологическим фактам, к явлениям другого, низшего уровня. Попытки такого редуционизма нередки в науке. Например, когда социальнопсихологические явления объясняются главным образом или целиком биогенетическими либо психофизиологическими характеристиками субъекта, а общепсихическая структура провозглашается определяющей структуру политической деятельности. Подобные представления противоречат самой природе субъективно–объективных отношений, лежащих в основе любой направленной на других людей, на общество психической активности.
Представляются одинаково ложными тезисы как о субъективном, психическом как простом отражении объективного (ситуации), побуждающем к определенной реакции на заданный ею стимул, так и о суверенности субъективного по отношению к объективному, даже о сотворении второго первым. Скорее, их отношения не строятся ни по той, ни по другой модели, но представляют собой взаимодействие, в котором нет неизменного разделения ролей между определяемым и определяющим. Субъект на основе своих собственных внутренних качеств, задатков и предшествующего опыта активно творит (а не просто воспроизводит) образ объекта, интерпретирует, а в определенных ситуациях и практически воздействует на него, но интерпретирует он все же не собственные внутренние побуждения и переживания, а реальный объект, находящийся вне его психики. Образ объекта, его бытие для субъекта определяется, следовательно, как самим объектом, так и субъектом и ту же двойственную детерминацию имеет действие субъекта по отношению к объекту. Образ пирожного как приятного и вкусного «объекта» не мог бы возникнуть в моем сознании, и не побудил бы меня купить и съесть его, если бы не было самого пирожного и если бы живущая во мне память о моих специфических вкусовых ощущениях не пробудила потребность в лакомстве.
Совершенно очевидно, что объект общественно–политической психологии обладает, как и пирожное, своей спецификой, которая требует для формирования его психического образа тоже специфических (а не вообще любых) психических свойств и умений субъекта. Если для формирования положительного образа пирожного нужно обладать чувствительным к сладкому вкусовым ощущением и памятью о нем, то для отображения в психике общественно–политической действительности необходимы другие, значительно более сложные психические посылки. К их числу относится способность, например, к восприятию объектов, локализованных на больших временных и пространственных дистанциях от сенсорно ощутимого; к мобилизации не только личной, но и социально–исторической памяти, к абстрактному мышлению и оперированию социальными ценностями, к пониманию различных, в том числе макросоциальных, связей индивида. Естественно, что психические процессы, формирующие общественно–политическую психологию, не могут (несмотря на отмеченный выше изоморфизм) строиться только по той же схеме, что те, которые имеют дело с другими сферами объективного мира; ее нельзя считать простым продолжением, или проекцией на общество и политику, психологических закономерностей, выведенных из лабораторных экспериментов или из наблюдения за поведением людей в их непосредственном окружении.
Эта специфика социально–политических психических процессов является предметом нашего особого внимания в этой книге.
Задачи, которые мы ставим перед общественно–политической психологией, в той или иной мере уже решаются психологией политической. Это естественно: в политической жизни общества сходятся и концентрируются те психологические явления и процессы, которые относятся к макросоциальному, или социэтальному уровню. Зачем же в таком случае вводить рядом с политической психологией еще одну, вероятно, более или менее совпадающую с ней дисциплину?
Ответ на эти вопросы заключается (как и в случае с социальной психологией) в нынешнем состоянии политико–психологической науки. Редактор–составитель одного из наиболее фундаментальных американских трудов по политической психологии М.Дж. Германн отмечает ее разбросанность, фрагментарность, крайне слабую связь между отдельными направлениями и сферами исследований[11]. По словам одного из специалистов, эта дисциплина напоминает Шалтая–Болтая, которого невозможно собрать[12]. Этот разнобой приводит к совершенно разным толкованиям предмета политической психологии. По М. Германн, она изучает взаимодействие политических и психологических процессов. Советский «Краткий психологический словарь» определяет ее как «область психологии, изучающую психологические компоненты политической жизни общества»[13]. В специальной литературе существует гораздо более узкое определение: «…изучение людей, принимающих властные решения для общества, а также тех, кто пытается влиять на эти решения»[14]. По мнению петербургского психолога А.И. Юрьева, предметом политической психологии являются «психические процессы, состояния и свойства человека, модифицирующиеся в процессе взаимодействия с властью»[15].
В целом понимание предмета политической психологии колеблется между двумя полюсами. Или она интерпретируется как психология политиков (политических лидеров, активистов, членов партий, парламентариев), т.е. политической деятельности, или ее понимают (явно либо неявно) как изучение всех психических процессов, так или иначе влияющих на политику. В первом случае политическая психология наиболее адекватна своему наименованию, обнаруживает значительную близость к психологии личности и значительный удельный вес в ней приобретают прикладные разделы, например разработка оптимальных способов принятия политических решений. Во втором случае она весьма походит на то, что мы назвали социально–политической психологией. Это вполне естественно: если не замыкать изучение политики в ней самой, а пытаться выяснить ее роль и место в обществе, направляющие ее мотивы и интересы, ее влияние на общество, волей–неволей приходится обращаться к сферам общественной жизни, лежащим за пределами собственно политической деятельности. Ведь если политика есть опирающееся на власть регулирование общественных отношений и процессов, а также отношений между обществами, что же можно понять в ее содержании, целях и т.д., изучая ее вне связи с этими отношениями и процессами?
![Николай Саврасов - Люди Солнца[СИ]](/uploads/posts/books/107446/107446.jpg)
