Владимир Исаков - Кто и как развалил СССР. Хроника крупнейшей геополитической катастрофы ХХ века
Просторный президентский кабинет, выдержанный в коричнево-золотистых тонах. Рассеянный свет льется откуда-то сверху, с полукруглого потолка. На стене – небольшой, размером с футбольный мяч, герб Союза ССР. Глаз зацепил лежащую в стороне стопку «Независимой газеты» – любимой газеты президента. Видимо, на самом деле читает от корки до корки. Прямо по курсу – огромный, как лайнер, коричневый полированный стол и за столом – Горбачев.
Поздоровались. Горбачев не выглядел усталым, хотя провел (я узнал об этом позже) почти двухчасовую встречу с журналистами. И только вокруг глаз – остатки напряжения, что-то похожее на маску обиженного ребенка или человека, которого ударили по щеке – маска, которую он так и не сумел преодолеть и сбросить с лица.
После моей вступительной фразы, которую я придумал на ходу (надо же было как-то объяснить цель визита), Горбачев тут же взял беседу в свои руки. По видимому, он из числа людей, которые легко находят тему для общения.
Разговор естественным образом перешел на злобу дня. Горбачев заявил, что он не видит политических и экономических причин для развала Союза, что все дело в неукротимом властолюбии Ельцина, его нежелании иметь конкурентов. Ельцин даже не понимает, что значит «прекратить Союз», какой пласт военных, дипломатических, правовых проблем это потянет, сколько миллионов человеческих судеб перевернет…
Я согласился, что политика российского руководства замешана на авантюризме. Рано или поздно люди это поймут и тогда Ельцина, обманувшего народ, возненавидят куда более люто, чем ненавидят Вас… Бестактность, конечно, но мне захотелось сказать это Президенту СССР. В ответ – ни улыбка, ни усмешка – взгляд.
Почему распался Союз? Можно ли было это предотвратить? Горбачев повторил свою любимую мысль о пагубности насилия в политике. Я согласился, но с оговоркой: да, сейчас поздно, насилие уже не поможет. Но когда загорелся первый дом на деревне – 1988 год, Нагорный Карабах – надо было действовать жестче и использовать все возможности, чтобы загасить этот очаг. Горбачев тут же свернул эту тему, было видно, что она ему неприятна.
Далее речь зашла о ближайших перспективах. Я сказал, что самое страшное, что только может случиться – полное безвластие в стране, которое воцарится, если российская власть дискредитирует себя и ей перестанут подчиняться. Это будет настоящей катастрофой – ни Союза, ни России.
– Что же делать, собирать союзный Съезд? – спросил Горбачев. Я возразил: по-моему, это бесполезно, время упущено. Созыв съезда будет воспринят в республиках как попытка опрокинуть их решение, вступить в конфронтацию. Съезд, возможно, придется собрать летом или даже раньше, если начнется прямой развал государственных структур. Да и конституционные вопросы остались неурегулированными – если Союз на самом деле прекратился, это надо оформить по закону. Горбачев ответил, что надо подумать, а с последним согласился.
Во время нашего разговора Горбачева дважды отвлекал телефон, точнее, электрический сигнал на большом пульте слева.
Затем подошел с запиской секретарь. Горбачев прочитал записку, сложил ее вдвое, вздохнул:
– Просится Собчак, у него самолет. Если хотите, можете подождать, минут через 15–20 продолжим.
Пережидать Собчака мне показалось излишним:
– Не стану отнимать у Вас время.
– Заходите, всегда буду рад Вас видеть.
В приемной, действительно, сидел, прикрывшись газетой, Собчак. Памятуя о его ярком выступлении в поддержку Беловежского соглашения, я меньше всего ожидал его здесь увидеть. Пришел добить, наговорить гадостей? Вряд ли. Стало быть, извиниться, оправдаться, отмолить грех на будущее?.. Попрощавшись с секретарем, я закрыл дверь приемной.
Скользя по булыжникам Красной площади, я мысленно прокручивал только что состоявшийся разговор с Горбачевым. Может быть, надо было все же остаться? Зачем? О чем говорить с бывшим Президентом бывшего Советского Союза? Хотя, если бы удалось встретиться с ним в другое время и в другой обстановке, он мог бы рассказать, наверное, немало интересного…
Покачиваясь в вагоне метро и борясь со сном, навалившимся от переизбытка впечатлений этого безумного дня, я дал себе обещание, что когда-нибудь обязательно об этом расскажу…
Москва, Кремль, 13–16 декабря 1991 года
13 декабря состоялся телефонный разговор М. Горбачева с президентом США Бушем:
М. Горбачев: – Мой подход состоит в том, чтобы придать законный, правовой характер процессу преобразования государства. Я обратился к народным депутатам. Должна быть выражена воля народов, воля республик. Однако обсуждение проекта Союзного договора в парламентах по существу сорвано. Попраны были договоренности между мной и руководителями республик.
В Минске было сделано весьма вольное заявление, что Советского Союза уже нет. Но тогда, значит, нет и законов, регулирующих общественный порядок, оборону, границы, международные связи и т. д. и т. п… И это вместо того, чтобы с участием всех республик разработать все необходимые документы, обсудить их в парламентах, в общесоюзном представительном законодательном органе, который и примет решение о том, что Советский Союз прекращает свое существование, а Содружество начинает свою жизнь…
16 декабря состоялась встреча Горбачева с госсекретарем США Джимом Бейкером, посланным президентом США оценить ситуацию на месте. В начале беседы Бейкер откровенно заявил, что формула СНГ не кажется ему слишком продуманной: «Важнейшая из загадок для меня – как собираются десять государств иметь самостоятельные внешние политики и общую оборонную? Кто будет отдавать команды верховному главнокомандующему?»
В ответ Горбачев начал жаловаться:
– Я и сам не рад тому, что оказался слишком хорошим пророком. Уже на следующий день после подписания минских соглашений Украина начинает их изменять. Уже сегодня Кравчук не хочет ехать в Алма-Ату. Накануне он высокомерно заявил, что не видит смысла что-либо обсуждать с азиатскими республиками: пусть присоединяются к тому, что мы подписали в Минске…
Вопрос Бейкера, как им, американцам, сейчас поступать, позволил Горбачеву сесть на своего любимого конька – тему «помощи реформам»: «Я уверен, что Ельцин (с которым Бейкер встречался накануне – Авт.) поднимал в разговоре с Вами вопрос о необходимости, помимо товарной интервенции, предоставить 5-10 млрд. долларов для перехода на конвертируемость рубля. Такая сумма – мелочь по сравнению с тем, что произойдет, если все взорвется. Самую большую цену заплатим…»
Бейкер отказался обсуждать этот вопрос:
– Ельцин такого вопроса не поднимал!
Собеседники распрощались и вышли из Екатерининского зала через разные двери. Вопрос о совместной пресс-конференции на этот раз даже не возникал.
Разговор Буша с Горбачевым и встречу последнего с Бейкером со своей стороны описывает выдающийся советский дипломат, бывший посол СССР в США, Анатолий Добрынин:
– 13 декабря 1991 года Буш позвонил Горбачеву. В беседе с американским президентом Горбачев стремился преуменьшить значение событий в Беловежской Пуще. Он утверждал, что беловежское соглашение – это «лишь эскиз, экспромт» и что преобразованию государства надо еще придать законный, правовой характер.
Чтобы получить возможно более полную информацию из первых рук, Буш срочно посылает в Москву Бейкера. В это же время администрация делает прощальный жест в защиту Горбачева. Как только госсекретарю в Москве становится доверительно известно, что в ближайшем окружении Горбачева опасаются его возможного ареста сразу после сложения им президентских полномочий и показательного судебного процесса над ним за кризис в стране, Бейкер при первой же встрече с Ельциным 16 декабря сослался «на слухи» о таком возможном процессе и выразил надежду, что передача власти произойдет «достойным образом, как на Западе». Ельцин, «несмотря на явную личную неприязнь к Горбачеву», дал ясно понять госсекретарю «о своем согласии с этим». Бейкер не уточняет, однако, делал ли он это с ведома Горбачева или госсекретарь проявил тут свою инициативу.
По словам госсекретаря, Ельцин подробно рассказал ему о внутренних событиях в последние дни существования Советского Союза, о шагах по созданию Содружества Независимых Государств и процессе перехода власти от Горбачева к Ельцину. Когда они остались вдвоем, Ельцин детально объяснил Бейкеру, как в новых условиях в Кремле действует ныне механизм контроля за «ядерной кнопкой», подчеркнув надежность этого механизма.
Через полчаса Бейкер встретился с Горбачевым, с которым были Шеварднадзе и Яковлев, в том же Екатерининском зале, где он беседовал с Ельциным. Госсекретарь отмечает, что если Ельцин держался уверенно, как «новый хозяин Кремля», то Горбачев заметно нервничал, его высказывания о судьбах страны чередовались с гневными репликами в адрес Ельцина. Это была последняя встреча Горбачева с высокопоставленным представителем США.
