Ганс Селье - От мечты к открытию
У меня практически никогда не было собственной национальности -- или, если угодно, у меня их было так много! Мой отец был венгр, и ярко выраженный национализм моих венгерских учителей в городе Комаром29 попал на благоприятную почву. Однако моя мать была австрийкой; австрийцем же по рождению был и я, впервые увидев свет в венской акушерской клинике. Затем, в 1918 г., наш родной город был передан Чехословакии, и в возрасте 11 лет я приобрел гражданство этого вновь созданного государства, не выезжая из дома. Но со времени моего прибытия в Канаду в 1931 г. я ощущаю все увеличивающуюся привязанность к той единственной стране, которая выбрана мною по собственной воле и в которой родились моя жена и мои дети.
Все это выглядит не имеющим никакого отношения к науке, однако я убежден, что выработавшийся в течение моей жизни своеобразный космополитический подход сыграл определенную роль в моей научной деятельности, ибо научил меня быть непредвзятым и гибким; он показал мне, как одна и та же проблема (социальная, политическая, экономическая, лингвистическая) может эффективно решаться представителями различных рас и национальностей принципиально различными путями.. Такая непредвзятость по отношению к непривычному пришлась в лабораторной работе очень кстати.
Выбор медицины в качестве профессии не потребовал от меня проявления большой оригинальности. Поскольку мои отец, дед и прадед были врачами, считалось само собой разумеющимся, что я должен продолжить семейную традицию и в четвертом поколении. Моему отцу принадлежала процветающая частная хирургическая клиника в Комароме (маленьком городке на Дунае, примерно на полпути между Веной и Будапештом), и мне, как единственному сыну, она должна была со временем перейти.
В "классической гимназии" монахов-бенедиктинцев, где мне довелось заниматься до семнадцати лет, я учился весьма неважно. А вот на следующий год в Пражском университете я стал первым на своем курсе и оставался таковым вплоть до окончания медицинского факультета. Дело в том, что я просто не мог заставить себя увлечься схоластическими дисциплинами, которые мне преподавали в комаромской гимназии; предметы преподавания выглядели какими-то нереальными, и, как это ни странно, больше всего я ненавидел биологию. Лабораторные работы практически не проводились, да и учитель не проявлял в них заинтересованности, а чтобы получать хорошие оценки, требовалось страницу за страницей зазубривать текст, казавшийся мне -- и, я подозреваю, даже ему -- совершенно бессмысленным.
В то время я хорошо успевал лишь по философии и физкультуре. С шутливой гордостью старался Я доказать своим огорченным родителям, что мои успехи просто-таки подтверждают великий идеал римлян "Mens sana in corpore sano" ("В здоровом теле здоровый дух"). По философии же я преуспевал только потому, что преподаватель этого предмета -- действительно замечательный человек, с которым я до сих пор поддерживаю оживленную переписку,-- любил и знал свою науку. Успехов на физкультурном поприще я добился, как это ни смешно, именно потому, что был толстым и вялым ребенком. А поскольку я не мог выносить насмешек, которым из-за этого подвергался, то решил довести свое жалкое рыхлое тело до такой формы, чтобы быть в состоянии поколотить любого одноклассника, и в конце концов достиг этого.
В свое оправдание должен отметить, что схоластический подход плохо способствует развитию исследовательских способностей учащихся. Пауль Эрлих сумел сдать выпускные экзамены по медицине лишь потому, что его преподаватели обладали хорошим чутьем и смогли распознать его особые дарования, а Эйнштейн провалился на вступительных экзаменах в Политехникум. Выдающийся французский бактериолог Шарль Николь говорил, что творческий гений не в состоянии накапливать знания и что творческие способности могут быть погублены заучиванием незыблемых идей и излишней эрудицией. И все-таки слабые успехи в учебе отнюдь не предвещают будущего успеха в науке. Когда же я впервые объявил о своем намерении заняться фундаментальными исследованиями, это привело всех в немалое смущение. Вполне понятно, мои родители предпочли бы, чтобы я занялся очень доходной "Хирургической клиникой Селье" (что для единственного сына сделать совсем нетрудно в связи с отсутствием какой-либо конкуренции), а не подвергал бы себя риску в случае неудачи и не зависел бы от скудного заработка, который приносили тогда занятия фундаментальной наукой.
Что же касается настойчивости и выдержки -- двух наиболее ценных для такого рода занятий качеств,-- то здесь наибольшую помощь оказал мне мой отец. Он был добросердечным и довольно сентиментальным человеком, волею судеб более четверти века прослужившим в армии Его Величества императора австрийского и короля венгерского в качестве военного хирурга, и не выносил бездельников. Я до сих пор помню случай, который произошел, когда мне было около девяти лет, и который, как я полагаю, оказал влияние на всю мою последующую жизнь. Отец купил мне прекрасного, черного как смоль арабского пони. Я полюбил эту лошадку так, как только девятилетний мальчик может любить животное, но она имела одну любопытную и в высшей степени неприятную привычку: время от времени по никому неведомой причине она подпрыгивала в воздух одновременно всеми четырьмя ногами, крича -- или надо говорить "ржа"? -- нечто вроде "кви-и-ич". По этой причине ее и окрестили Квичкой. Наблюдать за подобным представлением со стороны бывало весьма забавно, но при этом я каждый раз сваливался с нее, пока однажды, ударившись о землю, не сломал себе руку. Отец наблюдал за происходящим с видимой невозмутимостью, а затем спокойно отвел меня в операционную и наложил гипс. Покончив со всем этим, он велел мне снова сесть на Квичку (надо сказать, именно в тот момент у меня не было никакой охоты это делать). "Потому что,-сказал он,-- если ты не сядешь на нее сейчас, то всегда будешь ее бояться". Не могу утверждать наверняка, но думаю, что своей способностью сопротивляться искушению бросить какое-либо дело, не доделав его, я в большой степени обязан той уверенности в себе, которую приобрел, гарцуя на Квичке с переломанной рукой и свежим гипсом.
Став студентом-медиком, под руководством своего отца я даже получил практические навыки. Он позволял мне ассистировать ему при несложных хирургических операциях и помогал в бесчисленных экспериментах над лягушками и курицами, которые я -- к великому неудовольствию моей матери -- производил у нас в подвале. Я все еще испытываю ярость, поскольку мои многочисленные письма, в которых я старался убедить "отцов города", будто будущее медицины зависит от передачи мне для экспериментов бродячих собак, так и остались без ответа. Но все же я сумел раздобыть некоторое количество крыс. Результатом моей "подвальной" деятельности во время летних каникул явилась моя первая статья, посвященная воздействию витамина D на процесс свертывания крови.
Но наиболее существенное внешнее влияние оказали на меня. наверное, постоянные изменения условий жизни и многократная потеря всего имущества в результате двух мировых войн. Неустойчивость и сравнительно малую значимость личной собственности очень впечатляющим образом продемонстрировал мне в раннем детстве пример моего отца, потерявшего при распаде тысячелетней австро-венгерской монархии, казавшейся незыблемой и вечной, все свои сбережения и военный чин. Он сказал мне тогда, что единственное гарантированное достояние человека -это он сам. "Только одна вещь, которая на самом деле тебе принадлежит,-- говорил он,-- это твои знания. Никто не может отнять их у тебя, не лишая тебя жизни, а уж если придется умирать, то в сравнении с этим прочие потери безразличны". Как ни странно, но полученный тогда совет, несмотря на мой юный возраст, произвел на меня чрезвычайно глубокое впечатление, и с тех пор этот урок не раз сослужил мне добрую службу.
Самые ранние впечатления оказывают большое формирующее влияние на подрастающего человека, и мне очень повезло с теми наставниками и той помощью, которые я получил в детстве. Единственное, о чем можно сожалеть,-- разве лишь о том, что, имея в прошлом столь защищенную от невзгод юность и располагая в годы моего становления такой поддержкой, мне никогда не удается убедить себя, что я смог бы добиться чего-нибудь и без посторонней помощи. На каждого человека, обязанного всем, чего он достиг, лишь самому себе, я продолжаю смотреть с завистью и восхищением, содрогаясь при мысли о том, что вышло бы из меня, будь я сыном бедных необразованных родителей.
Материальные возможности
Значительные материальные возможности -- такие, как просторное помещение, сложная аппаратура и тому подобное,-необходимы лишь для некоторых исследований; для биологов же они редко имеют решающее значение. Как бы то ни было, эта проблема не требует здесь подробного обсуждения, поскольку ученые обычно. прекрасно знают, в чем они нуждаются.
