Гордон Олпорт - Становление личности. Избранные труды
Из всего сказанного ясно, что удовлетворительная концепция психодинамики должна обладать следующими характеристиками. 1. Она никогда не будет использовать проективные методы или глубинный анализ, не уделяя также внимания для полного диагноза мотивов прямым методам.
2. Она будет исходить из того, что у здоровой личности основная часть мотивации может быть «принята за чистую монету».
3. Она будет опираться на предположение, что нормальная мотивация этого рода соотносится с настоящим и будущим для индивида, и не может быть адекватно представлена путем изучения его прошлой жизни. Другими словами, она должна признать, что психодинамика жизни в настоящем может быть большей частью функционально автономной, хоть и вытекающей из ранней истории формирования мотивации [179] .
4. В то же время в этой концепции сохранятся эпохальные догадки Фрейда и других о том, что инфантильные фиксации иногда имеют место, и что стоит проверять сознательный самоотчет и дополнять прямые методы непрямыми.
Пока такая адекватная концептуализация не достигнута, необходимо пересмотреть одну современную догму мотивационной теории. Я имею в виду часто встречающееся положение о том, что все мотивы нацелены на «снижение напряжения». Эта доктрина, обнаруживаемая в инстинктивизме, психоанализе и психологии стимула – реакции, удерживает нас на примитивном уровне теоретизирования.
Мы, конечно, не можем отрицать, что базовые влечения стремятся к «снижению напряжения». Отчетливые примеры – потребность в кислороде, голод, жажда и выделение. Но эти влечения не являются надежной моделью всей нормальной мотивации взрослых. Гольдштейн отмечает, что пациенты, которые ищут только снижения напряжения, явно страдают патологией. Они озабочены локальными раздражениями, которые пытаются облегчить. В их интересах нет ничего творческого. Они не могут принимать страдание, отсрочку или фрустрацию как простой эпизод в своем поиске ценностей. Нормальными людьми, напротив, управляют «предпочтительные паттерны» самоактуализации. Их психогенные интересы являются способом поддержания и направления напряжений, а не избегания их [180] .
Я думаю, мы должны согласиться, что снижение напряжения не является адекватной формулой функционирования зрелых психогенных мотивов. Во время своей инаугурации в качестве президента Гарвардского университета Джеймс Брайант Конант заметил, что он принимает свои обязанности «…с тяжелым сердцем, но с радостью». Он знал, что не снизит напряжения, связывая себя обязательствами по новой работе. Напряжения будут возрастать и возрастать, временами становясь почти невыносимыми. Хотя в ходе своей ежедневной работы он должен будет расправляться со многими делами и ощущать облегчение, его общие обязательства – его общие вложения энергии – никогда не будут иметь своим результатом некое равновесие. Психогенные интересы устроены именно так: они ведут нас к осложнениям и беспредельно напрягают нашу жизнь. «Стремление к равновесию», «снижение напряжения» и «желание смерти» выглядят тривиальным и ошибочным отображением мотивации нормальных взрослых.
Как я говорил, послевоенные годы принесли благотворный поворот в теоретизировании. Например, немногие специалисты по военным неврозам рассуждали в терминах снижения напряжения, они скорее говорили о «твердой эго-структуре» или о «слабой эго-структуре». Гринкер и Шпигель пишут: «С усилением эго терапевт требует от пациента растущей независимости и активности» [181] . После осуществления успешной терапии эти и другие авторы иногда замечают: «Теперь эго приобрело, похоже, полный контроль». В выражениях, подобных этому, – а они встречаются все чаще, – мы вновь сталкиваемся с пост-фрейдовской психологией эго. Конечно, аромат этих теоретических положений изменчив. Иногда они по-прежнему близки концепции эго как рационализатора, всадника и рулевого. Но часто, как в цитированных выше работах, они значительно выходят за эти рамки, подразумевая, что эго в норме не только способно избегать злокачественного вытеснения, хронизации и ригидности, но также представляет собой дифференцированную динамическую силу – сплав здоровых психогенных мотивов, которые можно «принимать за чистую монету».
Нет нужды пугаться концепции «активного эго». Как мне видится, термин эго не отсылает к модели гомункулуса, но лишь является кратким выражением того, что Гольдштейн называет «предпочитаемыми паттернами». Этот термин означает, что здоровые личности в норме обладают различными системами психогенных мотивов. Их число не безгранично; в самом деле, у хорошо интегрированного взрослого их можно пересчитать по пальцам обеих рук, а возможно, – и одной. То, что человек пытается делать настойчиво и постоянно, исходя из своей внутренней природы, часто на удивление хорошо сфокусировано и структурировано. Называть ли эти ведущие мотивы желаниями, интересами, ценностями, чертами или чувствами, – не так уж важно. Важно то, что мотивационная теория, которой будут руководствоваться диагностика, терапия и исследования, должна в полной мере принять эти структуры во внимание.
Воображение в психологии: некоторые необходимые шаги [182]
Некоторые содрогнутся при одной мысли о том, что психология может проявлять больше воображения, чем сейчас. Они скажут: «Посмотрите, что вы, психологи, уже сделали. Вы заморочили нас обучающими машинами, компьютерами и имитирующими устройствами и измерили все наши коэффициенты ( IQ, EQ, AQ и даже PQ – коэффициент личности). Вы подвергли нас воздействию сыворотки правды и детекторов лжи, замучили опросами и опросниками, лабиринтами и другими сумасшедшими изобретениями и, что хуже всего, вы приняли нас за это странное и неуравновешенное венское эдипово семейство. Нам больше не нужно вашего воображения. Что нам нужно, так это стратегия, с помощью которой мы могли бы сопротивляться вашему нахальству. Мы восхищаемся бедным парнем, обратившимся в поисках работы в британскую Интеллидженс Сервис. У него была репутация любителя приложиться к бутылке, поэтому психолога попросили выяснить, в самом ли деле у него есть такое пристрастие. Психолог дал ему тест словесных ассоциаций. “Говорите мне первое, что приходит вам в голову, когда я говорю Хейг [183] !” – “О, – ответил кандидат, – Хейг, вы знаете, знаменитый генерал, первая мировая война, Северная Африка и так далее” – “ Гордон !” – “О да, другой генерал: Китайский Гордон, боксерское восстание” – “ Бут !” – “О да, еще один генерал. На этот раз Армия спасения” – “ Ват 69 !” – “Так… Может быть, телефон папы Римского?”».
Такого типа сопротивление мне тоже симпатично. Но нынешнюю «наглость» психологии лучше лечить, не лишая ее воображения, а прибавляя его.
Переходный период
Сейчас психология напоминает молодого человека, возможно, неловкого и высокомерного, но откровенно цветущего и многообещающего. Состояние это можно лучше понять в контексте интеллектуальной истории нынешнего столетия.
Первые монументальные фигуры в психологии – думаю, что могу назвать Вильгельма Вундта, Уильяма Джеймса, Уильяма Мак-Дугалла и Джона Дьюи – уводят нас от чисто спекулятивной философии к широким эмпирическим взглядам на человеческую природу. Отдавая предпочтение лабораторным или клиническим эмпирическим данным (хотя в их распоряжении было не слишком много таковых), они не хотели утрачивать и свое обзорное видение предмета психологии, а именно, общего устройства человеческой природы.
Однако их бунт против философии зашел не настолько далеко, чтобы доставить удовольствие некоторым энтузиастам, по существу говорившим: «Мы можем дать вам простую формулу человеческой природы». Фрейд, например, предложил удобную концептуальную треногу: ид, эго и суперэго; Уотсон и бихевиористская школа утверждали, что суть всего в реакции на стимулы; был разработан ряд хорошо усваиваемых редукционистских понятий, в том числе бессознательное, обусловливание, подкрепление, иерархия привычек. Редукционизм – это доктрина, утверждающая, что все сложности человеческой природы в принципе могут быть объяснены с помощью одного механизма или их группы, предпочитаемых конкретным теоретиком.
Но Zeitgeist [184] этого столетия завел психологию еще дальше; она попалась в ту же паутину, что и другие науки, включая философию, искусство и литературную критику. Началась эра крайнего позитивистского редукционизма. Все теории стали подозрительны из-за их словесной соблазнительности и слабой эмпирической поддержки. Вундт и Джеймс, Мак-Дугалл и даже Фрейд предлагали, по существу, точку зрения одного человека, личную интерпретацию. Это не наука, – говорили нам их оппоненты, – ибо она базируется на личностных смыслах, а все смыслы субъективны.
Они призывали стать объективными, уйти от интроспекции, сторониться личностных смыслов. Вычистите все лишнее, определите термины операционально. Затем подгоните все данные к математическим или компьютерным моделям, используйте статистику, определите вероятности. Сведите к минимуму промежуточные переменные, а еще лучше, размышляйте в терминах «пустого организма», так, чтобы все измерения и понятия можно было бы публично верифицировать.
