Поль Кюглер - Алхимия дискурса. Образ, звук и психическое
Это переживание показалось мне настолько любопытным, что на следующее утро я зашел к его вдове и спросил, нельзя ли мне взглянуть на книгу из библиотеки моего друга. Конечно, стул стоял возле книжного шкафа, присутствовавшего в моем видении, и даже прежде чем я подошел к нему ближе, я смог заметить пять книг в красных переплетах. Я взобрался на стул, чтобы прочесть их названия. Это были переводы романов Эмиля Золя. Название второго тома было «Завет умершей». Как оказалось, содержание не представляло для меня интереса. Лишь название было чрезвычайно значимым, в связи с пережитым (Юнг, 1963).
Этот рассказ весьма примечателен в отношении того, как Юнг играет с напряженностью между воображаемым и реальным и как оказывается пойманным в их сети. Композиция рассказа напоминает ленту Мебиуса. В первой части истории мы находимся на одной ее стороне, на субъективном уровне, но во второй половине читатель незаметно, плавно переходит на вторую сторону, к объективному уровню.
Юнг ограничивает интерпретацию рассказа единственным замечанием, говоря «Лишь название было чрезвычайно значимым, в связи с пережитым». Он просто сопоставляет название, «Завет умершей», с пережитым и позволяет воображению читателя заполнить остальную часть интерпретации.
Размещение интерпретации в настоящем времени
Разумеется, парадоксальные явления множественности интерпретаций одного и того же события не ограничивается миром психологии. Например, в физике анализ света имеет две различных интерпретации, одна из которых объясняет природу света с точки зрения частиц, а другая – с волновой теории. Оба объяснения обоснованы, и все же они в определенном смысле взаимно исключают друг друга. Исследователь может проводить эксперименты в соответствии с любым из представлений, но экспериментатор должен осознавать, что, выбрав одну из интерпретаций, он тут же исключает другую.
Еще более важна, однако, точка зрения наблюдателя. И эта точка зрения всегда размещается в настоящем времени. По мере нашего старения наше ощущение времени меняется, и эта перемена влияет на нашу клиническую герменевтику. То, что мы видим метафорически в одной точке периода человеческой жизни, может оказаться в большей мере прозаическим в другой. Наша терапевтическая герменевтика и ее отношение к буквальному и метафорическому всегда встроены в наше проживание времени. И редко, если это вообще возможно, значение прожитого времени оказывается за скобками нашего понимания клинической интерпретации.
В течение жизни Юнг сталкивался с душами мертвых в различных формах, от личных сновидений об умерших родителях до галлюцинаций его пациентов, до теоретических дебрей его метапсихологии, до привидений в собственном доме и, наконец, в виде сновидений и фантазий об ушедших из жизни любимых и умерших друзьях почти в конце жизни. По мере старения Юнга качество его ощущения прожитого времени изменялось, и эта трансформация проявилась в значительном влиянии на понимание роли умерших в психической жизни.
Библиография
1. Jung (1963), Memories, Dreams, Reflections translated by Richard and Clara Winston, Vintage Books, New York. Русс. Пер. Юнг К.Г. Воспоминания, сновидения, размышления. В: Юнг К.Г. Дух и жизнь. М. 1996
2. Jung (1969), «The Psychological Foundations of Belief in Spirits» (Collected Works, 8)
3. Jung (1953), Psychology and Alchemy, Collected Works 12. Русс. Пер. Юнг К.Г. Психология и алхимия. Рефл-Бук. 1997
4. Jung (1961), Freud and Psychoanalysis, Collected Works 4.; Русс. Пер. Юнг К.Г. Критика психоанализа. СПб. 2000.
5. Jung (1966), Two Essays on Analytical Psychology, Collected Works 7. Русс. Пер. Юнг К.Г. Психология бессознательного. М. 1995
6. Jung (1970), On the Psychology and Pathology of so-called Occult Phenomena (1902, CWI); Русс. Пер. Юнг К.Г. О психологии и патологии так называемых оккультных феноменов. В. Юнг К.Г. Конфликты детской души. М. 1995.
7. David Miller (1989), «The Holy Ghost and the Greatful Dead» in Hells & Holy Ghosts: A Theopoetics of Christian Belief. Nashville: Abingdon Press.
8. Freud, Totem and Taboo (1950), Translation by James Strachey, W. W. Norton & Company, New York. Русс. Пер. Тотем и табу. В: Фрейд З. Я и Оно. Тбилиси. 1991.
Агрессия и дух Декарта[10]
Мне хотелось бы коротко прокомментировать психологическое воздействие технических терминов, в процессе их использования в качестве характеристики динамики отношений Я – другой, особенно применительно к роли эроса и агрессии. Глубинная психология была изначально включена в логику картезианских координат (субъект/объект). Теория влечений Фрейда характеризует значимых других как «объект влечений»; психология эго формулирует психическое отделение/индивидуацию через термины «эго и объект»; в теории объект-отношений создание психических структур рассматривается как процесс «интернализации объекта»; Когут описывает значимых других как объекты самости (selfobjects); клинические толкования Юнга имеют как объективные, так и субъективные уровни интерпретации, а коллективное бессознательное характеризуется как объективное психическое. [1]
Со времен Декарта Западная философия и наука пытались подходить к миру с помощью дихотомической логики знания «субъектов» и эпистемологических «объектов». Но как быть, если этот «объект» является другой личностью, человеком (human subject)? Каким образом нам развить психологическое понимание человеческой субъективности, особенно в отношении агрессии, бессознательно не включив наше «понимание» в логику прямоугольных координат? Хотя на поверхностный взгляд такой вопрос может показаться педантичной философской придиркой, я надеюсь, что мне удастся доказать, что в действительности дело обстоит иным образом.
Мать как «вместилище» (container) и «зеркало»
Обозначение в психоаналитической теории «другого» в качестве «объекта» распространяется также на конкретные метафоры, применяемые для характеристики функции, выполняемой значимым «другим». Например, Уинникот описывает мать, выполняющую функцию «контейнера» на протяжении периода раннего психологического развития ребенка. Использование метафорического термина «вместилище» для обозначения «удерживающей» функции матери лингвистически трансформирует проявляющую заботу личность в объект. Внутренняя логика метафоры «вместилище», означая «удержание», «поддержку», в то же время не включает в себя личную эмпатию (сопереживание), сочувствие и единственную в своём роде субъективную идентичность. Вместо этого данная метафора обозначает объект и относит взаимодействие матери и ребенка к декартовой системе координат, в которой располагаются субъекты и объекты.
Другим аспектом функции материнской заботы, приводящим к зарождению субъективности, было явление, для обозначения которого Уинникот, Лакан и Кохут использовали термин «зеркало». Хотя каждый из вышеперечисленных теоретиков собственным образом формулировал развитие и этиологическую значимость «зеркализации», все они вначале трансформировали само зеркало как объект в метафору, а затем – в метафизическое понятие. Лакан описывает изначальную «зеркальную стадию» как первый этап узнавания младенцем своего отображения в реальном зеркале, в то время, как Уинникот и Кохут описывают процесс узнавания младенцем своего образа в сочувствующих лицах значимых других. Независимо от того, будет ли это реальное зеркало, или лицо значимого другого, теоретически считается, что отражатель будет объектом, отражающим возникшую субъективность младенца. Логика декартовых координат структуры зеркала сохраняется, независимо от того, будет ли слово «зеркало» использоваться в прямом или переносном смысле. [2]
«Сочувствующее отражение» Уинникота, «зеркальный перенос» Кохута и «зеркальный этап» Лакана косвенным образом терминологически обозначают взаимоотношения объект/ субъект.
Трансформирование другого в объект
Когда для обозначения нашего теоретического понимания агрессии мы пользуемся декартовой системой координат, то, как правило, мы говорим о «моей (субъективной) агрессии» и об «объекте моей агрессии», обычно имея в виду другого человека. Одним из тонких, но значимых аспектов подобной декартовой структуры является трансформация «другого» в «объект». [3] Наша этическая установка в отношении «другого» с точки зрения агрессии зависит от того, рассматриваем ли мы его как «объект» или как «субъект».
Учитывая потребность младенца в сочувственном узнавании со стороны объекта, Уинникот, Лакан и Кохут в то же время не учитывают соответствующую потребность в признании субъективности другого субъекта! Однако как можно этого добиться, если «другой» теоретически представляется как объект? Потребность признавать субъективность другого осуществляется бессознательно благодаря тому, что декартовы координаты тревожат не подвергнутую анализу метафизику теоретика. Когда другой (мать) характеризуется в нашей теории как объект, представление о субъективности лица, проявляющего заботу, уходит в бессознательное и мы перестаем осознавать ту роль, которую играет другой в психологическом развитии. Дэниел Стерн и Джессика Бенджамин убедительно утверждали, что мы одновременно испытываем потребность узнавать других и быть узнанными другим субъектом. Реализация обеих потребностей необходима для развития человеческой субъективности и способности к взаимному узнаванию. Эту межсубъективную динамику нельзя адекватно понять, если «другой» характеризуется как «объект». [5] Если, однако, мы сместим логику, используемую для понимания агрессии, с иерархической системы декартовых координат (субъект/объект) к горизонтальному соотношению между двумя субъектами, то получим в результате заметную разницу в этическом отклике, в соотношении чувств и более значительное допущение отличия у другого. [6]
