Карл Юнг - КРАСНАЯ КНИГА
Счастье и мелкие радости приходят к вам только после того, как вы принимаете смерть. Но если вы жадно высматриваете все, ради чего вы еще можете жить, тогда ничто не будет достаточным для вашего удовольствия и незначительные вещи, что по-прежнему окружают вас, прекращают радовать. Поэтому я вглядываюсь в смерть – она учит меня жизни.
Если вы принимаете смерть, это словно морозная ночь и тревожное предчувствие, но морозная ночь – это виноградник, полный сладких плодов. (76) Скоро вы найдете удовольствие в вашем благополучии. Смерть назревает. Чтобы собрать плоды, нужна смерть. Без смерти жизнь была бы бессмысленной, так как бессмертие, неизменно повторяясь, отрицает свой собственный смысл. Чтобы быть и наслаждаться бытием, вам нужна смерть, и это ограничение позволяет осуществить ваше бытие.
[HI 31] Когда я слышу горестные жалобы, вижу всю эту земную абсурдность, то понимаю, что когда придет смерть с покрытой головой, все застынет. А в мире теней взойдет новое, красное солнце. (77) Оно восходит тайно и неожиданно, и мой мир вращается, как дьявольское появление. Я предполагаю кровь и убийство. Только кровь и убийство по-прежнему восторженны, у них особенная красота; и кто-то способен принять красоту кровавых актов насилия.
Всплывает то, что я всегда отвергал в себе; оно неприемлемо, ужасно отталкивающе. Ибо если жалкость и скудность этой жизни закончится, тогда в том, что мне противоположно, начнется новая жизнь. Оно противоположно настолько, что я не могу его постичь. Потому что эта противоположность подчиняется не законам разума, а его природе. Да, это не только противоположно направленное, но и отталкивающе, жестоко отталкивающе, нечто, что перехватывает мое дыхание, лишает моего тела силы, что путает мои ощущения, ядовито жалит меня в пяту и всегда наносит удар в самое уязвимое место (78), о котором я не подозревал. Это не противостоит мне как сильный противник, смело и опасно, но гибнет на навозной куче, в то время как глупые куры изумленно кудахчут вокруг меня и несут яйца. Мимо пробегает пес, поднимает ногу, затем спокойно удаляется, я проклинаю семь раз тот час, когда я родился, и если я и не решаю убить себя сразу, то готовлюсь пережить час моего второго рождения. Древние говорили: Inter faeces et urinas nascimur. (79) Три ночи меня осаждали ужасы рождения. На третью ночь раздался хохот, словно из дебрей, ведь все не так просто. И жизнь зашевелилась снова.
68 В Рукописном Черновике: «Приключение Пятое: Смерть» (с.557).
69 2 января 1914.
70 Сравни образу в Liber Primus, гл. 5, «Схождение в Ад в Будущем».
71 В 1940 Юнг писал: «Зло относительное, частично роковое, и частично его можно избежать; то же самое с добродетелью, и часто неясно, что же из них хуже.» («Попытка психологической интерпретации догмы троицы», CW II, §291).
72 В Исправленном Черновике это предложение заменено на: «Зло – это половина мира, одна из двух чаш весов» (с. 242).
73 Дальше в Черновике: «В этой кровавой битве смерть подступает к вам, как сегодня, когда мир полон массовых убийств и гибелей. Холод смерти пронизывает вас. Когда я замерзал до смерти в своем одиночестве, я видел ясно, видел, что должно было прийти, настолько ясно, что различал звезды и далекие горы морозной ночью». (с. 260).
74 В Трансформациях и Символах Либидо (1912) Юнг утверждал, что либидо – это не только Шопенгауэровский толчок жизни, оно также содержит в себе обратное стремление к смерти (CW B,§696).
75 Дальше в Черновике: «проживать то, что правильно, и позволить неверному умереть, -вот искусство жизни.» (261). В 1934 Юнг писал: «Жизнь – это энергетический процесс, как и все остальное. Но любой энергетический процесс в принципе необратим и отсюда определенно направлен на цель, а цель – это состояние покоя… Из жизненной среды лишь тот, кто желает умереть, остается жив. Потому что то, что занимает место в тайном часе жизненного полдня, является обратной стороной параболы, рождением смерти… Нежелающий жить тождественен нежелающему умереть. Становление и исчезновение суть одна и та же кривая.» («Душа и смерть», CW, §800). См. «Безмерное пространство: размышления Юнга о жизни и смерти», Дневник К.Г. Юнга Основа для Аналитической Психологии 38 (2008), с. 9-32.
76 См. выше, прим. 20, с.231.
77 Ссылка на зрелище, что описывается выше.
78 В Трансформациях и Символах Либидо (1912) высказывал мнение по поводу раненной пяты ( CW B, §461).
79 « Мы рождаемся между испражнениями и мочой», изречение, что наряду с другими обычно приписывают Св. Августину.
Глава 7 Руины Древних Храмов (80)
(81, 82)
Еще одно приключение произошло со мной: перед взором раскинулись широкие луга – ковер из цветов – пологие холмы – свежий зеленый лес вдалеке. Я вижу двух незнакомых странников: старого монаха и долговязого мужчину с детской походкой и выцветшей красной одеждой. Когда они подходят ближе, я узнаю в высоком красного всадника. Как он изменился! Он постарел, его рыжие волосы поседели, а огненно красные одежды износились, стали потрепанные и убогие. А другой? С брюшком, видимо, ему не плохо живется. Но его лицо кажется знакомым: Боже правый, это же Аммоний!
Какие перемены! И откуда эти люди, такие разные, пришли? Я подхожу к ним и желаю доброго дня. Оба глядят на меня, перепуганные, и крестятся. Их ужас побуждает меня посмотреть на себя: я весь покрыт зелеными листьями, что растут из моего тела. Я приветствую их второй раз, смеясь.
Аммоний восклицает в ужасе: «Изыди, Сатана!» (83)
Красный: «Проклятый языческий сброд!»
Я: «Но, дорогие друзья, что с вами? Я северный странник, что приходил к тебе, Аммоний, в пустыне. (84) И я дозорный, с которым ты, Красный, однажды беседовал»
Аммоний: «А, я узнаю тебя, главный демон. С твоим приходом началось мое падение.»
Красный смотрит на него укоризненно и толкает под ребра. Монах робко замирает. Красный надменно поворачивается ко мне.
Красный: «Уже тогда я не мог не думать, что тебе недостает благородных манер, несмотря на твою притворную важность. Та проклятая Христианская комедия, что ты разыграл ..»
В этот момент Аммоний толкает его, и Красный растерянно замолкает. И так оба стоят предо мной, смешно и глупо, даже жалко.
Я: «Откуда ты пришел, Божий человек? Какая жестокая судьба привела тебя сюда, да и оставила в компании Красного?»
А: «Я бы предпочел тебе этого не говорить. Но это не похоже на Божье провидение, от которого не убежать. Так знай, что ты, злой дух, сделал мне ужасное зло. Ты соблазнил меня своим проклятым любопытством, жаждуще протянув мою руку за божественными мистериями, потому что ты заставил меня осознать тогда, что я ничего о них не знаю. Твое замечание, что мне, возможно, нужно быть ближе к людям, чтобы прийти к высшим мистериям, свалили меня, как дьявольский яд. Вскоре после того я созвал братьев из долины и сказал им, что мне явился посланник Божий – так ты меня облукавил – и велел мне создать с братьями монастырь.
Когда Брат Филит выдвинул возражение, я опроверг его, ссылаясь на отрывок из Святого Писания, в котором молвится, что негоже человеку быть одному. (85) Итак, мы основали монастырь, недалеко от Нила, откуда мы могли видеть проплывающие корабли. Мы вспахивали плодородные земли, и у нас было так много работы, что святые писания канули в забытье. Мы стали сластолюбивыми, и однажды я вновь почувствовал огромную тоску по Александрии. Я сказал себе, веруя, что хотел там наведать епископа. Но сначала я был настолько одурманен жизнью на корабле, а потом шумными толпами на улицах Александрии, что совершенно утратил себя.
Как во сне, я сел на корабль, направляющийся в Италию. Я почувствовал неутолимую жажду увидеть мир. Я пил вино и видел, что женщины красивы. Я купался в наслаждениях, и полностью превратился в животное. Когда я сошел на берег в Неаполе, я увидел там Красного, и понял, что попал в руки зла.»
Красный: «Замолчи, старый дурень, если бы меня там не было, ты бы стал настоящей свиньей. Когда ты увидел меня, ты, наконец, взял себя в руки, проклял пьянки и женщин и вернулся в монастырь. А теперь послушай мою историю, проклятый злой дух: я тоже попал в твою ловушку и поддался твоим языческим хитростям. После того разговора, когда ты зацепил меня своим замечанием о танце, я стал серьезным, настолько серьезным, что ушел в монастырь, молился, постился, обращая себя в веру. В своем безрассудстве я захотел улучшить церковную литургию, и с одобрения епископа ввел танцы.
Я стал настоятелем и поэтому один имел право танцевать пред алтарем, как Давид пред Ковчегом Завета. (86) Но постепенно братья также стали танцевать; даже прихожане, а потом затанцевал весь город.
Это было ужасно. Я уединился и танцевал весь день, пока не упал от усталости, но утром этот дьявольский танец возобновлялся. Я пытался бежать от себя, я бродил и скитался ночами. Днем я изолировался и танцевал один в лесах и пустынных горах. И так понемногу я добрался до Италии. Там, на юге, я больше не чувствовал себя так, как на севере; я мог смешиваться с толпами. Только в Неаполе я отчасти вернулся к себе, и тогда же я встретил этого изнуренного Божьего человека. Его появление придало мне сил. Через него я смог обрести здоровье. Ты слышал, как он воспрянул духом со мной и тоже нашел снова свой путь.»
