Жак Лакан - Инстанция буквы в бессознательном (сборник)
Такое неведение слишком похоже на непризнание, в том смысле, в каком мы используем этот термин в нашей технике, тем более, что порой оно бывает выдумано. Не напоминает ли оно нам басню Лонга, где инициация Дафниса и Хлои проводится по разъяснениям старой женщины?
Именно таким путем некоторые авторы пришли к тому, что фаллическая фаза является эффектом вытеснения, и что функцию, которую получает в ней фаллический объект, нужно рассматривать как симптом. Сложно, правда, определить, какой это симптом: фобия — говорит один, перверсия — говорит другой, а иногда и тот же самый. В этом последнем случае ничто уже не годится: не потому, что здесь нет интересных превращений объекта фобии в фетиш, но как раз интересны эти превращения различием их места в структуре. Тщетно было бы просить этих авторов сформулировать подобное различие с точки зрения того, что сегодня любят называть объектным отношением. Пусть хотя бы так, за неимением другого основания, нежели весьма приблизительное понятие частичного объекта, которое было введено Карлом Абрагамом и никогда с тех пор не пересматривалось, к сожалению, — тем более что в наше время оно столь широко употребляется.
Как бы то ни было, оставленная ныне дискуссия о фаллической фазе, если судить о ней по текстам 1928-32 гг., дает нам отрезвляющий пример того доктринерского запала, к которому деградация психоанализа, последовавшая за переводом его на американскую почву, добавляет некоторый оттенок ностальгии.
Этот спор невозможно обобщить, не исказив реальную разнородность позиций Элен Дойч, Карен Хорни, Эрнста Джонса (ограничиваясь наиболее известными).
Последовательность трех статей Эрнста Джонса, посвященных этой теме, особенно показательна: хотя бы в том, что касается первоначальной основы его построения и на что указывает выдуманный им термин aphanisis. Ведь совершенно справедливо поставив проблему отношения кастрации к желанию, он с такой очевидностью проявляет свою неспособность осознать то, к чему подходит настолько близко, что термин, дающий нам вскоре ключ к пониманию, похоже, возникает здесь из самого этого отсутствия.
Особенно забавно то, что Джонсу удалось выразить словами самого Фрейда позицию прямо ему противоположную: вот истинный образец в сложном жанре.
Но нас сложно настолько одурачить, и все это звучит лишь насмешкой над речью Джонса в защиту восстановления равенства естественных прав (ему остается разве что закончить ее словами из Библии: «Бог сотворил их, мужчину и женщину»). Что же он действительно выиграл, нормализовав функцию фаллоса как частичного объекта, если ему тем не менее, необходимо ссылаться на присутствие фаллоса в теле матери как внутреннего объекта (а данный термин исходит из фантазмов, открытых Мелани Кляйн), и если он не может отделиться от доктрины по-
следней, соотнося эти фантазмы с возвратом к границам раннего детства, формирования Эдипова комплекса?
Мы не ошибемся, возобновив изучение проблемы с вопроса о том, что внушило Фрейду очевидный парадокс его позиции. Ведь приходится признать, что Фрейд лучше, чем кто-либо, распознавал порядок открытых им феноменов бессознательного и что отсутствие достаточно ясного понимания свойства этих феноменов обрекает его последователей на более или менее серьезные заблуждения.
Именно на этом основан наш принцип толкования творчества Фрейда, которому мы следуем уже семь лет, — и те результаты, к которым мы пришли: прежде всего то, что при всяком объяснении аналитического феномена необходимым представляется понятие означающего в той мере, как оно противостоит понятию означаемого в современном лингвистическом анализе. Фрейд не мог основываться на данных понятиях структурной лингвистики, появившейся после него, но, как мы считаем, открытие Фрейда приобретает свою рельефность в том, что ему пришлось предвосхитить эти ее формулировки, хотя исходит оно из той области, где нельзя было надеяться на ее главенство. Напротив, именно открытие Фрейда придает оппозиции означающего и означаемого действенную значимость, что подразумевает активность означающего в определении воздействий, в которых само означиваемое несет на себе его печать и преобразуется в результате такого захвата в означаемое. И тогда захват означающим становится новым измерением человеческого состояния, поскольку говорит не только человек, но в человеке и посредством человека говорит оно, и человеческая натура оказывается сотканной из взаимодействий структуры языка, для которой он становится материалом, и отношения речи, таким образом отражающимся в нем помимо всего того, что могла уловить психология идей.
Итак, мы можем сказать, что последствия открытия бессознательного не были даже предугаданы в теории, когда его сотрясающие эффекты уже дали себя почувствовать в гораздо более широкой области праксиса, чем это пока оценивают, — даже в их виде отступлений.
Уточним, что само выделение связи человека с означающим не имеет ничего общего с «культуралистской» точкой зрения, в обычном смысле этого слова. Такую точку зрения в спорах о фаллосе предвосхитила, например, Карен Хорни своей позицией, расцененной Фрейдом как феминистская. Не идет здесь речи и об отношении человека к языку как социальному феномену, ни о чем-либо подобном пресловутому идеологическому психоге-
незу, вовсе еще не преодоленному категоричным использованием понятия совершенно метафизического, хотя и скрывающегося за принципом апелляции к конкретному, и носящего нелепое название аффекта.
Речь здесь идет о необходимости обнаружить в законах, правящих на той другой сцене (eineandereSchauplatz), которую Фрейд в связи со снами относит к сфере бессознательного, воздействия, обнаруживающиеся на уровне цепи материально изменчивых элементов, которые составляют язык: воздействия, детерминированные двойной игрой комбинации и субституции в означающем, соответственно двум образующим означаемого — метонимии и метафоры; воздействия, детерминирующие установление субъекта. Такая попытка намечает топологию, в математическом смысле слова, без которой, как вскоре оказывается, невозможно даже обозначить структуру симптома, понимаемого аналитически.
Оно говорит в Другом, сказали бы мы, обозначив Другим само место, всплывающее при всяком использовании речи в любом отношении, в которое он вступает. Если оно говорит в Другом, слышит ли это ухо субъекта или нет, но именно здесь субъект, в силу логического предшествования всякому появлению означаемого, занимает отведенное ему означающее место. Открыв то, что выражает субъект на этом месте, то есть в бессознательном, мы сможем понять, ценой какого раскола (Spaltung) он себя так-то конституировал.
Здесь фаллос высвечивается в его функции. В теории Фрейда фаллос не фантазм, если видеть в этом воображаемый эффект. Как таковой не является он и объектом (частичным, внутренним, хорошим, плохим и т. д…), в той мере как данным термином стараются определить реальность, на которую направлен интерес в отношении. Еще меньше является он символизируемым им органом, пенисом или клитором. И не без оснований Фрейд ссылается здесь на призрачность (simulacre), которой он был для Древности.
Ведь фаллос — означающее, функция которого в интрасубъек-тивном хозяйстве анализа, приподнимает завесу над его функцией в мистериях. Ведь это означающее, призванное обозначить всю совокупность эффектов означаемого, в той мере как означающее их обуславливает своим присутствием означающего.
Изучим теперь эффекты такого присутствия. Прежде всего они вытекают из искажения потребностей человека фактом того, что он говорит, а именно, чем больше его потребности подчиняются запросу, тем более отчужденными они к нему возвращаются. Это не следствие его реальной зависимости (не ищите здесь ту паразитическую концепцию, которая представлена понятием зависимости в теории невроза), — но эффект претворения в означающую форму как таковую и эффект того, что передается сообщение с места Другого.
То, что отчуждается таким образом от потребности, составляет Urverdrangung(правытеснение) из предполагаемой невозможности выразиться в запросе, но появляется в своего рода выбросе — в том, что наличествует у человека в качестве желания (dasBegehren). Феноменологии, развивающейся на базе аналитического опыта, свойственно вскрывать в желании парадоксальный, девиантныи, неустойчивый, эксцентрический, даже скандальный характер, отличающий желание от потребности. И этот факт слишком убедителен, чтобы не быть вечно навязываемым моралистам, в высшем смысле этого слова. Казалось бы, фрейдизм изначально должен придавать этому факту соответствующий статус. Но, как это ни парадоксально, психоанализ оказался во главе полного обскурантизма, совершенно отрицающего факты в идеале теоретического и практического сведения желания к потребности.
