Гордон Олпорт - Становление личности. Избранные труды
Сейчас легко понять, почему специальные методы, открытые Юнгом (50 лет назад), Роршахом (40 лет назад) и Мюрреем (30 лет назад), были с энтузиазмом приняты и использованы психодиагностами. Ни в коей мере эти методы не были направлены на выяснение у субъекта, каковы его интересы, чего он хочет или что он старается сделать. Не выясняли эти методы впрямую и отношение субъекта к его родителям или к авторитетам. Использование этих методов позволяло делать заключения исключительно путем предполагаемых идентификаций. Такой непрямой, скрытый подход к мотивации настолько популярен, что многие клиницисты и многие университетские центры уделяют гораздо больше времени диагностическим методам этого типа, чем любым другим.
Тем не менее иногда клиент может вызвать тревогу у психолога, проводящего проективный тест, давая свои нежелательные сознательные самоотчеты. Рассказывают о пациенте, который заявил, что таблица Роршаха вызвала у него мысли о сексуальных отношениях. Клиницист, подозревая потаенный комплекс, спросил его, почему. «Да потому, – ответил пациент, – что я думаю о сексе все время». Клиницисту едва ли требовалась таблица Роршаха для выявления этого мотивационного факта.
Однако, наверное, правда, что большинство психологов предпочитают определять потребности и конфликты личности путем долгого хождения вокруг. Конечно, каждый, даже невротик, довольно хорошо приспосабливается к запросам, предъявленным ему реальностью. Только в неопределенной проективной ситуации он обнаруживает свои тревоги и незамаскированные потребности. «Проективные тесты, – пишет Стэгнер, – полезнее для диагностических целей, чем реальные ситуации» [166] . По-моему, это бескомпромиссное заявление обозначает кульминацию столетней эры иррационализма и, следовательно, недоверия. Неужели субъект не заслуживает доверия?
К счастью, обширное использование проективных методов в настоящее время приносит результаты, которые позволяют нам поместить эту технику в адекватный контекст и скорректировать односторонность теории мотивации, на которой базируется ее популярность.
Для начала рассмотрим исследование военного времени, проведенное с тридцатью шестью людьми, отказавшимися нести воинскую повинность по идейным соображениям, которые в течение шести месяцев жили на полуголодной диете [167] . Их диета была настолько строго ограничена, что за эти шесть месяцев в среднем они потеряли четверть веса. Потребность в пище была мучительно велика, их терзал непрестанный голод. Когда они не были заняты лабораторными или другими заданиями, то думали о еде почти постоянно. Типичные мечты описывались одним из них так: «Сегодня у нас будет меню номер один. Ого, похоже, это самое скудное меню. Как мне быть с картошкой? Если я буду есть ее ложкой, я смогу добавить больше воды… Если я буду есть немного быстрее, еда останется теплой дольше – а я люблю теплую еду. Но тогда она кончается слишком быстро». Так вот, любопытно, что пока эти люди явно мучались от своего влечения к еде и вся их энергия, казалось, направлялась на его осуществление, в проективных тестах эта потребность проявлялась слабее. Исследователи сообщали, что среди примененных тестов (свободных словесных ассоциаций, тест первых букв, анализ сновидений, тест Роршаха и фрустрационный рисуночный тест Розенцвейга) только один дал ограниченное свидетельство озабоченности едой – тест свободных ассоциаций.
Отсюда следует очень важный вывод: наиболее насущный и всепоглощающий мотив в данный момент жизни абсолютно не поддается обнаружению с помощью непрямых методов. Однако он был абсолютно доступен для сознательных отчетов. Частично это может быть объяснено тем, что субъекты с готовностью обращались к лабораторным заданиям, чтобы ненадолго забыть свой навязчивый мотив. Они реагировали на проективные тесты какими угодно ассоциациями. Невозможность обнаружить исполнение желаний в их сновидениях озадачивает еще больше. Это вряд ли можно приписать защитным ментальным установкам. Но оба результата наводят на мысль о возможном законе: если мотив не вытеснен, маловероятно, что он отчетливо влияет на восприятие проективного теста и ответы на него. Слишком рано судить, является ли это валидным обобщением, но это – гипотеза, заслуживающая проверки.
Другие исследования голода дают, похоже, подтверждение этой точки зрения [168] . Прослеживающаяся в них тенденция подтверждает, что в проективных тестах количество ассоциаций, явно связанных с едой, как это ни странно, падает с увеличением периода голодания, по-видимому потому, что сам мотив постепенно становится полностью сознательным и не вытесняется. Правда, инструментальные ассоциации (упоминание о путях добывания еды) продолжают появляться в словесных ответах испытуемых по мере нарастания голода. Этот факт, тем не менее, вполне совместим с гипотезой, так как, хотя голод полностью осознан, испытуемый в экспериментальной ситуации огражден от поиска удовлетворения и, таким образом, все еще подавляет свои инструментальные тенденции к действию.
Другой обнаруженный ряд свидетельств взят из работ Дж. У. Гетцельса [169] . Этот исследователь использовал две формы теста неоконченных предложений: одни формулировались в первом лице, другие – в третьем. Предложенные им пары были такого типа:...Когда они предложили Фрэнку заведование, он…
Когда они предложили мне заведование, я…
Когда Джо встречает человека впервые, он… Когда я встречаю человека впервые, я…
Конечно, в эксперименте вопросы выбирались в случайном порядке. В целом было по 20 диагностических вопросов каждого типа. Испытуемыми были 65 ветеранов: 25 оценивались как хорошо адаптированные, 40 были психоневротиками, освобожденными от службы по инвалидности, связанной с расстройствами личности.
В результате оказалось, что хорошо адаптированные испытуемые давали идентичные ответы, заканчивая предложения в первом и третьем лице. Если мы предположим, что предложения в третьем лице являются «проективным методом», то результаты, полученные с помощью этого метода для хорошо адаптированных испытуемых, почти точно соответствуют результатам прямого опроса от первого лица. С другой стороны, психоневротики в значительной степени варьировали свои ответы. Они говорили одно, когда их спрашивали впрямую (например, «Когда они предложили мне заведование, я согласился»), и другое – при проективных вопросах («Когда они предложили Джону заведование, он испугался»). Формулировка от первого лица является настолько прямой, что у психоневротиков она актуализирует защитную маску и вызывает только конвенционально правильный ответ.
Таким образом, прямые ответы психоневротиков не могут быть приняты за чистую монету. Уровень их защит высок; истинные мотивы скрыты и выдаются только с помощью проективных техник. С другой стороны, нормальные испытуемые отвечают при использовании прямого метода в точности то же самое, что ответили при использовании проективного метода. Ответы все одного качества. Поэтому можно принимать их мотивационные утверждения на веру без дополнительного исследования, так как даже если его провести, существенных отличий не обнаружится.
Эти данные подтверждают предположение, которое мы сформулировали в случае с голодающими испытуемыми. В проективном тестировании раскрывается не хорошо интегрированный испытуемый, осознающий свои мотивации, а, скорее, невротическая личность, чей фасад находится в противоречии с подавленными страхами и внутренней враждебностью.
Тем не менее, между двумя исследованиями существует одно различие. Голодающие испытуемые фактически избегали любого обнаружения их доминирующих мотивов в проективных тестах. С другой стороны, хорошо адаптированные ветераны давали в основном ответы одного и того же типа как при прямом, так и при проективном тестировании. Возможно, что различная природа тестов, использованных в двух ситуациях, объясняет это различие в результатах. Однако это отличие в деталях не должно отвлекать нас. Важным представляется то следствие из этих исследований, что психодиагност никогда не должен использовать в исследовании мотивации проективные методы без одновременного использования прямых методов. Если он не использует прямые методы, то никогда не сможет отличить хорошо интегрированную личность от неинтегрированной. Он также не сможет сказать, существуют ли сильные осознанные потоки мотивации, которые (как в случае с голодающими испытуемыми) совершенно обходят проективную ситуацию.
Результаты исследований выявляют ту тенденцию, что нормальный, хорошо адаптированный и целенаправленный индивид может при проведении проективных тестов делать одно из двух – или предоставлять данные, соответствующие данным сознательного отчета (случай, при котором проективные методы не требуются), или не предоставлять каких бы то ни было свидетельств своих доминирующих мотивов. Только при обнаружении в проективных ответах эмоционально окрашенного материала, противоречащего сознательному отчету или другим результатам прямой оценки, мы убеждаемся в настоятельной необходимости проективного тестирования. И нам не удастся узнать, преобладает или нет невротическая ситуация, если мы не используем оба диагностических подхода с последующим сравнением их плодов.
Обратимся к диагностике тревожности. Используя различные реакции на таблицы Роршаха и ТАТ, клиницист может сделать заключение о высоком уровне тревожности клиента. Так вот, этот вывод, взятый сам по себе, мало о чем говорит нам. Клиент может быть человеком, добивающимся значительных успехов в жизни, поскольку он использует свою тревожность для действий. Признавая, что он одержим тревогой, беспокойством, стремлением к совершенству, он обнаруживает знание себя и превращает тревожность в ценное качество своей жизни. В этом случае плоды, приносимые проективными методами, соответствуют тому, что дают прямые методы исследования. Проективная техника реально не требовалась, но вреда от ее использования нет. В другом случае (как в случае с голоданием) мы можем обнаружить, что проективные протоколы не обнаруживают тревожности, хотя в действительности имеем дело с человеком, который тревожен, беспокоен и мучается так же, как и наш первый клиент. Объяснение этого может заключаться в том, что он эффективно контролирует свое волнение, причем высокий уровень контроля дает ему возможность блокировать проективные тесты с помощью некоторой ментальной установки, не относящейся к его тревожной природе. Но мы можем также обнаружить – и здесь проективные методы находят применение, – что внешне мягкий и спокойный индивид, отрицающий какую-либо тревогу, обнаруживает глубокое беспокойство и страх при выполнении проективных тестов. Это – тот тип диссоциированного характера, который проективные тесты помогают диагностировать, хотя этого нельзя сделать, не используя параллельно и прямые методы.
