Гунтхард Вебер - Практика семейной расстановки. Системные решения по Берту Хеллингеру
Выбор предмета в качестве символа перенятого
Я предлагаю ей выбрать какой-нибудь предмет, который символизировал бы ее одиночество. Она выбирает темную подушку и кладет ее себе на колени.
В этом случае мы назвали символ «одиночеством», в других случаях я называю его просто подушкой или свертком, имея в виду, что название может измениться, когда этот предмет попадет в другие руки. Будучи ребенком, человек редко знает точно, что «на самом деле» происходит у родителей. Он видит, как страдает его отец или мать, и решает освободить его или ее от этого бремени, как будто это в его власти. (В своей магической картине мира ребенок всемогущ!)
Я думаю, правильно проводить различие между неопределенным «что-то», бременем или страданием, от которого ребенок решил освободить одного или обоих родителей, и его понятийными интерпретациями, как, например, «одиночество», о котором мы говорим в данном случае. Я сталкивался с тем, что ребенок интерпретировал это «что-то» как ревность матери в ответ на измену отца, в то время как позже, идентифицируя себя в ролевой игре с матерью, он воспринимал тот же самый старый процесс как ощущение покинутости, возникшее у матери в связи с абортом. Причем объяснение матери я, естественно, тоже рассматриваю как точку зрения. Тайна должна оставаться тайной.
Где место перенятого?
«Я ведь слышал от тебя, Дорис, — говорю я, — что твоя мать тоже страдала от чувства одиночества. Возможно, часть твоего одиночества принадлежит ей. Бывает, что иногда ребенок решает взять что-то такое на себя или разделить эту ношу с родителями, как будто этим он может их освободить. Я предлагаю тебе вернуть перенятое, что бы это ни было, пусть сейчас это называется одиночеством». Произнося эти слова, я ставлю перед ней два пустых стула и спрашиваю: «Кто сейчас твой отец, а кто мать?» Мать она видит слева от себя, а отца справа. Этот вопрос вводит клиентку в легкий транс, для того чтобы она представила себе семейную систему. '
В этот момент я слежу за ее телесными реакциями: она может судорожно сжимать подушку, уютно положить на нее руки или отодвинуть к самым коленям. «Осознай, что ты сейчас делаешь с подушкой». «Она меня греет, — говорит Дорис, — и ограничивает подвижность моих коленей». После того, как Дорис почувствовала, что до сих пор означал для нее этот сверток, я спрашиваю, готова ли она его вернуть.
Эту фазу я считаю скорее игровой. Я больше рассчитываю на движение, на смену позиций и ролей, то есть на восприятие всей системы отношений и ее живости, чем на углубление отдельных позиций. Эта подвижность дает возможность достичь эффекта, аналогичного диссоциации клиентов при работе с расстановкой в группе. Она позволяет увидеть целое со всеми его переплетениями.
Возврат: в данном случае — третьему поколению
«Почувствуй, кому принадлежит подушка, кому ты хочешь ее вернуть», — говорю я Дорис. Она молча показывает на стул матери. «Тогда встань и положи ее к ногам своей матери. Скажи ей: «Я несла это за тебя. Теперь я оставляю это тебе». Дорис проделывает это, но затем в нерешительности остается стоять перед стулом матери. Я велю ей вернуться на свой стул и определить разницу. «Как ты чувствуешь себя без подушки?» Она говорит, что, с одной стороны, чувствует себя свободнее, с другой — стало как-то пусто... И немного страшно, выдержит ли это мать.
Я прошу ее сесть на место матери и взять подушку к себе. Сейчас Дорис — это ее мать Роза, и я обращаюсь к ней как к матери: «Как ты чувствуешь себя с подушкой, Роза, теперь, когда ты получила назад то, что взяла у тебя дочь?» Роза: «Хорошо, что Дорис мне это вернула, — Роза прижимает подушку к сердцу, — она защищает меня... и изолирует». Я ставлю за стулом «матери» два стула для ее родителей и поворачиваю к ней стул ее мужа. «Вот твой муж, а это твои родители, — говорю я, — повернись к каждому из них, и посмотри, кому принадлежит эта подушка. Тебе, твоему мужу, матери или отцу? Положись на свое чутье, твой организм знает, где ее место, даже если ты не можешь этого обосновать».
Тут «напрашивается» детальный разбор чувства защиты и изоляции. Так, мы могли бы глубже проникнуть в позицию матери. Но вместо этого я обычно быстро прерываю подобные идентификационные процессы. В некотором смысле речь здесь идет о противоположном — о возврате и освобождении. Таким образом, каждый акт принятия на себя роли является в этом ритуале тренировкой принятия и последующего оставления чувств и ролей, из которых какие-то нам очень хорошо знакомы, а какие-то совершенно чужды.
В то время как в голове у Розы, как я узнаю потом, возникают сцены изолированности из детства, она поворачивается к мужу и внезапно чувствует свою изоляцию по отношению к нему и мнимую защиту. Я велю ей поменять место и сыграть роль своего мужа, отца Дорис, чтобы она и с другой стороны ощутила и осознала функцию подушки в отношениях родителей. Он испытывает облегчение и прилив сил. Большая дистанция по отношению к жене в данный момент соответствует истине. Затем Дорис снова возвращается к роли Розы и еще крепче прижимает подушку к груди. «Нет, это не его».
Бабушка очень рано потеряла мужа
Роза поворачивается к родителям, символически представленным стульями. Я велю ей снова определить, кто здесь отец, а кто мать, и спрашиваю, как их зовут. «Генрих и Мария». Стул Генриха отодвигается далеко назад и ставится далеко от стула Марии. Когда Роза смотрит на мать, у нее на глазах появляются слезы. Я говорю ей только два слова: «За тебя». Повторяя эти слова, она опускает подушку на колени.
Теперь ясно, чья это подушка. Во всяком случае, пока. Или, лучше сказать, теперь понятно, откуда Роза взяла это бремя. Я снова прошу: Встань, положи подушку перед стулом матери и скажи ей: это не мое, 1 оставляю это тебе». Она выполняет это и снова садится на место Розы. Без моей просьбы она рассказывает, что ей стало легче, что она чувствует себя по-настоящему свободной и энергичной. Голос, тело, лицо Дорис соответствуют ее словам. Она сидит выпрямившись, ее глаза открыты.
Правда, я вижу, что пока она еще несколько фиксированно смотрит на подушку, будто спрашивая себя, как это воспримет ее мать, Забушка Дорис. Поэтому я прошу ее сесть на место бабушки и взять подушку к себе. «А теперь повернись к своему мужу, Генриху. Это твое или его? И что это между вами значит?» Стул деда я разворачиваю к ней.
Читатель, возможно, заметил, что я нередко сначала спрашиваю о функции того или иного вида поведения, чувства или симптома в системе и только потом — о его субъективном значении. Функция для меня часто важнее, чем значение.
Мария поворачивается к мужу, сидящему на некотором расстоянии напротив нее. «Это защищает меня, — говорит она, — это делает меня неприступной... и недоступной. Я довольно-таки взбешена». И после паузы: «Он был летчиком-испытателем. Когда я была беременна, он не вызывался на испытания ни разу, а когда Розе было шесть месяцев, он разбился». «Попробуй сказать, — говорю я ей: «Ты меня | очень обидел». Она произносит эти слова и выпрямляется. Подушка соскальзывает с живота на колени. «Попробуй сказать еще одну фразу, — прошу я ее — «Я тебя очень любила». Эта фраза для нее тоже верна. Можно заметить, как ее глаза наполняются слезами.
Назад в настоящее
На обратном пути Роза тоже берет на себя ответственность за «изолированность» по отношению к мужу, а он — за свою обиду, так что Дорис на своем собственном месте легко удается оставить родителям их судьбу. Она свободно вздыхает. «Расстояние между ними — это правда, — говорит она в завершение. — Но теперь, когда они отвечают за это сами, что-то может измениться». «А теперь развернись, — говорю я ей, — так, чтобы твои родители были у тебя за спиной. У тебя есть их благословение жить собственной жизнью, то есть можешь ли ты чувствовать их обоих как опору у себя за спиной?» Она поворачивается, недолго прислушивается к своим ощущениям и затем отвечает: «Да, хорошо, когда они за спиной. Теперь я чувствую себя по-настоящему освободившейся и инициативной».
Я рассказываю здесь об одном случае, но не о единственно правильной очередности действий. Терапевт должен доверять тому, что в соответствующей роли клиент почувствует, кому принадлежит «сверток». Внутри каждой роли он чувствует это прежде всего на телесном и эмоциональном уровне и, соответственно, своим вербальным и паравербальным поведением дает знать об этом терапевту. Мы являемся не только своим проектом «Я» (Дорис). Мы реализуемся в каждой связи и имеем доступ к каждой части нашей системы.
Возврат дает силы всем
В данном случае могло бы и не понадобиться «выходить» на уровень бабушек и дедушек, для Розы было бы достаточно даже просто отвернуться от матери к мужу, чего мне, может быть, следовало бы энергично потребовать. Но я решил пойти другим путем, возможно, для того, чтобы показать Дорис: где бы в конечном итоге ни оказалось место пакета, там он и дает силу, и именно сила является критерием определения конечной точки путешествия подобного возвращенного «груза». Будучи проводником, терапевт по мимике, жестикуляции и голосу распознает эту силу и принятие ответственности на себя. Каждому члену системы полезно увидеть, где место этого «чего-то».
