Борис Братусь - АНОМАЛИИ ЛИЧНОСТИ
Вместе с тем, несмотря на всю ценность художественного материала, следует помнить о существенных ограничениях возможностей его использования научной психологией в изучении личности, ее нормальных и аномальных проявлений. Прежде всего герои художественных произведений живут в определенном времени, в определенной "социальной ситуации развития", что, разумеется, является не просто "декорацией" для развертывания внутренних закономерностей, но переменной, существенно влияющей на конкретное содержание и характер этих закономерностей. Так, описание конфликта барчука Николеньки с гувернером-французом, которое столь часто разбирают психологи, при всей его тонкости и глубине не может служить полным аналогом конфликта современного подростка с учителем массовой школы. Изменившееся социальное поле, на котором развертывается даже один и тот же по внутренней структуре конфликт, не может не влиять как на психологические характеристики самого конфликта, так и на человека, переживающего, оценивающего этот конфликт.
Следующее ограничение в использовании художественного материала состоит в том, что перед нами не реальные люди, а вымышленные герои. Ясно, о чем часто говорили и сами писатели, что (и это одна из важнейших характеристик, один из признаков подлинно хорошего литературного произведения), раз возникнув в воображении писателя, оттолкнувшись от тех или иных прототипов, герои не терпят произвола, а, напротив, начинают как бы сами вершить свою судьбу, диктовать поступки, по-своему развертывать сюжет [75]. Однако, несмотря на все это, в художественном произведении описывается саморазвитие не реального человека, но все того же героя произведения. И поэтому, исследуя психологию личности на материале художественных произведений, мы познаем не саму жизнь, реальную "клинику" развития мотивов, потребностей, эмоций, а ее отражение в художественном видении автора.
Надо ли говорить, что это отражение не бывает бесстрастным, напротив, оно глубоко пристрастно, выражает определенные взгляды и идеи. Иначе говоря, художественный образ всегда более или менее сдвинут, смещен, эксцентричен по отношению к реальности. Отсюда для правильного его восприятия необходимо, по справедливому высказыванию Л. С. Выготского, "созерцать сразу и истинное положение вещей, и отклонение от этого положения" 11.. Уже одно это обстоятельство ограничивает возможности познания душевной жизни только через художественные образы. При восприятии последних необходимо как знание реальной действительности, так и (хотя бы самое общее) представление о том "коэффициенте смещения", который свойствен художественной манере данного автора. Учтем также, что смещение это бывает как относительно постоянным, устойчивым, так и неожиданным, вдруг врывающимся в повествование, разрывающим (взрывающим) его прежний строй и логику. "Внезапное смещение рациональной жизненной плоскости,— замечает В. Набоков,— может быть осуществлено различными способами, и каждый великий писатель делает это по-своему" 12..
Таким образом, при опоре на материал художественной литературы следует учитывать определенные ограничения. Важно, в частности, иметь в виду особую манеру творчества каждого мастера и фокусировать внимание не на характере внешних событий, которые благодаря "коэффициенту смещения" могут быть неправдоподобно нагромождены с точки зрения житейской логики, а на особенностях личности героя, раскрывающихся в этих событиях, ибо последние и подобраны автором для того, чтобы, действуя в них, герой проявил, испытал интересующие автора особенности человека, их прочность, своеобразие, подвижность, глубину. По сути дела, и это для нас важный момент, этот прием представляет собой своеобразный "мысленный психологический эксперимент", состоящий из двух частей. Первая — это воображение, сотворение героя, который имеет некоторый анамнез, историю, оправдывающую, объясняющую его таким, каков он есть к началу действия. Вторая часть состоит в собственно эксперименте с данным героем, помещенным в обстоятельства, раскрывающие, испытывающие, изменяющие его исходные черты. Разумеется, это не единственный путь построения художественного исследования. Не имея возможности углубляться более в эту тему, ограничимся следующим замечанием Новалиса: "Автор романа может поступить различным образом. Например, он может сначала измыслить множество эпизодов, а героя сочинить позднее — для осмысления их (отдельные эффекты, а затем особый принцип общего построения, изменяющий эти эффекты, придающий им специальный смысл). Или же он может сделать обратное: сперва прочно обдумать индивидуального героя и лишь затем подобрать к нему соответствующие происшествия" 13..
Подчеркнем также, что рассматриваемые "мысленные эксперименты" не просто творческое отражение художником реалий душевного мира, но и одновременно их означение, предлагаемый другим людям способ и путь переживания и осмысления, т. е. проекты психологической жизни, бытия личности. Так, молодые люди конца XVIII — начала XIX в. не просто находили в "Страданиях юного Вертера" Гёте художественное описание романтической любви Вертера к Лотте, но сами начали страдать, думать, мучиться и даже кончали жизнь самоубийством "по Вертеру". Речь идет, таким образом, об исследовании, "мысленном эксперименте", в котором спроектированные методом художественного творчества представления, гипотезы об особенностях, возможностях и путях развития человека проверяются самой жизнью, тем, насколько предлагаемые образы признаются обществом и отдельными людьми как действительные, реальные и верные, насколько, наконец, они меняют жизнь общества и отдельных людей, открывая новые горизонты и направления осмысленной душевной жизни [76].
Понятно, что изучение этого удивительного по силе и значимости "мысленного эксперимента" с его прямыми (от жизни) и обратными (к жизни) связями является важнейшим и, на наш взгляд, обязательным подспорьем научной психологии личности. Однако из всего вышесказанного следует и другой, достаточно ясный вывод: анализ литературных данных не может быть основным, а тем более единственным в познании живого движения личности человека. Его необходимо дополнять или, вернее, делать его дополнительным к собственно психологическим методам исследования реального развития личности. Поиски этих методов — одна из насущных и ближайших задач современной психологии.
В контексте данной книги перед нами стоит проблема более частная — обосновать способы объективного исследования не всего многообразия личностного развития, а его отклонений, аномалий. И хотя последние не могут быть поняты, о чем неоднократно говорилось, без общепсихологического представления о норме, личностном здоровье и т. п., исследования аномального развития имеют свою специфику и даже свои известные преимущества перед исследованиями развития нормального. Эти преимущества состоят в том, что аномальное развитие протекает обычно в рамках достаточно ограниченных по сравнению с нормой (см. гл. II, § 3). И следовательно, оно менее вариативно, менее свободно (вспомним формулу: болезнь есть ограничение свободы) и соответственно более поддается обзору и однозначному определению, нежели развитие нормальное. Кроме того, описания нормы, ее реального поведения, как мы видели, крайне бедны: психолог, который захочет такие сведения получить, должен обращаться либо к художественной литературе со всеми ограничениями этого подхода, о которых речь шла выше, либо к жизнеописаниям "великих людей", зная при этом, что, несмотря на всю документальность подобных описаний, они, как правило, носят явный отпечаток субъективных восприятии и воззрений биографов. Причина дефицита сведений понятна: внутренний мир, основные мотивы, помыслы нормального человека обычно закрыты, спрятаны от постороннего взгляда и вмешательства.
Всякая болезнь ставит человека в новые, стесненные, неудобные для него положения, толкает его к раскрытию своего страдания, поискам помощи. Когда же это страдание психическое, то речь идет не о чем ином, как о раскрытии внутреннего мира пациента, о его, часто сокровенных, особенностях души. Разумеется, самоанализ и жалобы больного, тем более больного психически, далеко не всегда объективны и отражают подлинную подоплеку страдания, но даже в таком виде они представляют собой ценнейший для понимания аномального развития личности материал. К этому надо добавить и то, что необычные, отклоняющиеся от привычного акты поведения легче наблюдать, выделить, нежели стертые формы поведения обычного.
Как следствие отмеченных особенностей объективные описания аномального развития личности представлены несомненно богаче, нежели описания развития нормального. Как правило, они выполнены не психологами, а психиатрами, и надо признать, что многие из этих описаний сделаны с такой замечательной точностью, образностью, что дают самое наглядное, выпуклое представление о разных оттенках и ступенях психических отклонений. Причем в отличие от собственно художественных описаний, разобранных выше, речь идет при этом не о собирательных образах, не о результатах "мысленных экспериментов", а о конкретных случаях и наблюдениях над реальными людьми, что значительно повышает объективную научную ценность материала. Многие психиатры по праву гордятся архивом своей науки, открыто порой противопоставляя его сухим и маловыразительным текстам психологических сочинений и учебников, считая, что именно психиатрия должна вырасти со временем в "практическое человековедение". Пожалуй, наиболее определенно высказывался в этом духе известный немецкий психиатр Г. Груле. "Можно очень внимательно слушать психологические лекции и изучать труды по психологии и, однако, ни на йоту не приблизиться к действительному знанию людей, подобно тому как есть ученые-искусствоведы, которые обладают богатыми знаниями в области наук об искусстве и, однако, ни разу в своей жизни не были осчастливлены действительным эстетическим переживанием. Пониманию душевного своеобразия ближнего надо учиться не от психологии... Изучать практическое человековедение в настоящее время можно только путем опыта, и именно того, который собирается под руководством психиатрии... только у психиатра есть материал, на котором можно учиться по-настоящему пониманию человека; кроме психиатров такой же материал можно найти, пожалуй, еще только у воспитателей и учителей... Часто в каком-нибудь положении легче всего ориентироваться, если сознательно допустить преувеличение, если придумать крайний односторонний случай. А какой опыт может доставить преувеличения в большем количестве и ярче, чем психиатрический? Не в нем ли мы находим самые острые и глубокие чувства? Разве не он учит нас тому, как потерявшие соразмерность страсти в своем действии неумолимо разрушают все препятствия? Разве не он показывает все степени расстройства интеллекта — от мельчайших нарушений мысли до полного ее распада, воли — от полного ее уничтожения до непрерывного стремления к насильственным действиям и отношения к окружающему миру — от легкой подозрительности до господствующего над всей психикой бреда?" 15.
