Владимир Леви - Семейные войны
Однажды отличился и я. Несясь за кем-то по коридору как полоумный, налетел на Е. А., чуть не сшиб с ног, сбил очки, стекла вдребезги. Очень выпуклые, в мощной оправе, очки эти, казалось нам, и давали ей магическую власть…
Любопытствующая толкучка; запахло скандальчиком. Я встал столбиком, опустив долу очи. «Так, — сказала Е. А. бесстрастно, выдержав паузу (она всегда начинала урок этим «так»), — Отдохните, Леви. Поздравляю вас. Теперь я не смогу проверять контрольные. Соберите это. И застегнитесь».
Толпишка рассеялась в восторженном разочаровании. А я, краснея, смотрел на Е. А. - и вдруг в первый раз увидел, что она женщина, что у нее мягкие волосы цвета ветра, а глаза волнистые, как у мамы, волнистые и беспомощные…
У жены К. чуть усталая ирония, ровность тона; упорядоченность движений. Угощала нас прекрасным обедом, иногда делая нежные замечания: «Славик, ты, кажется, хотел принести тарелки. И хлеб нарезать… По-моему, мужская обязанность, как вы считаете?.. Ножи Славик обещал наточить месяц назад». — «Ничего. Тупые безопаснее», — ляпнул я.
Пятнадцатилетний сын смотрел на нас покровительственно (ростом выше отца), тринадцатилетняя дочь — без особого любопытства. Все пятеро, после слабых попыток завязать общую беседу, углубились в «Клуб кинопутешествий». «Глава семьи», — улыбнулся К., указывая на телевизор.
Этого визита и всего вместе взятого было, в общем, достаточно, чтобы понять, что именно надоело К. Но чтобы кое-что прояснилось в деталях, пришлось вместе посидеть в кафе «Три ступеньки». Сюда одно время любил захаживать. Скромно, тихо, без музыки; то ли цвет стен, то ли некий дух делал здесь людей какими-то своими и симпатичными.
Я уже знал, что на работе К. приходится за многое отвечать, что подчиненные его уважают, сотрудники ценят, начальство благоприятствует; что есть перспектива роста, но ему очень не хочется покидать своих, хотя работа не самая интересная и зарплата могла быть повыше.
Здесь, за едва тронутой бутылкой сухого, К. рассказал, что его часто навещает мать, живущая неподалеку; что мать он любит и что она и жена, которую он тоже любит, не ладят, но не в открытую. Прилично вежливо. Поведал и о том, что имеет любовницу, которую тоже любит…
Звучало все это, конечно, иначе.
Смеялись, закусывали…
Подтвердилось, что:
• с женой К. пребывает в положении младшего — точнее, Ребенка, Который Обязан Быть Взрослым Мужчиной;
• не подкаблучник, нет, может и ощетиниться, и отшутиться, по настроению, один раз даже взревел и чуть не ударил, но с кем не бывает,
• а характер у жены очень определенный, как почти у всех жен, — стабильная данность, с годами раскрывающаяся и крепнущая; образцовая хозяйка, заботливая супруга и мать, толковый специалист; живет, как всякая трудовая женщина, в спешке и напряжении, удивительно, как все успевает;
• любовь, жалость и забота о мире в доме требуют с его стороны постоянного услужения, помощи и сознательных уступок, складывающихся в бессознательную подчиненность; тем более что жена и впрямь чувствует себя старшей по отношению к нему, не по возрасту, а можно сказать — по полу;
• да, старший пол, младший пол — далеко не новость и не какая-то особенность их отношений: старшими чувствуют себя ныне почти все девочки по отношению к мальчикам-однолеткам, уже с детского сада, а в замужестве устанавливается негласный матриархат или война;
• за редкими исключениями женщина в семье не склонна к демократии; разница от случая к случаю только в жесткости или мягкости;
• а у К. случай мягкий, исключающий бунт;
• как у многих мужей, справедливо лишенных патриархальной власти, быть Младшим в супружестве его понуждает уже одна лишь убежденность жены, что гнездо, домашний очаг — ее исконная территория, где она должна быть владычицей;
• с этой внушающей силой бороться немыслимо, будь ты хоть Наполеоном;
• тем более что и мать внушает ему бытность Ребенком, Который Все Равно Остается Ее Ребенком;
• сопротивляться этому и вовсе нельзя, потому что ведь так и есть, и для матери это жизнь, как же ей не позволить учить сына, заодно и невестку…
Я перебивал, рассказывал о своем. Как обычно: одного видишь, а сотни вспоминаешь — не по отдельности, но как колоски некоего поля… К. умолкал, жевал, улыбался; снова повествовал о том,
• как мать и жена постоянно соперничают за власть над ним и посреди их маневров он не находит способа совмещать в одном лице Сына и Мужа так, чтобы не оказывалась предаваемой то одна сторона, то другая;
• на работе он от этого отдыхает — хотя и там хватает междоусобиц, они иные, и он, начальник над многими, умеет и командовать, и быть дипломатом, и бороться, и ладить;
• но тем тяжелее, приходя домой, перевоплощаться из Старшего, Который За Многое Отвечает,
• в Младшего, Который Все Время Должен Находить Способы Быть Старшим;
• от этих перепадов накапливается разъедающая злость на себя, и особенно потому, что быть одновременно Младшим с женой и матерью, как требуется, и Старшим с детьми — дохлый номер: дети не слепы, неавторитетный папа для них не авторитет; не отцовство выходит, а какое-то придаточное предложение;
• тем приятнее с любовницей, которая моложе, жить в образе покровителя, Сильного Мужчины;
• секс в этих отношениях играет не последнюю скрипку, машина и сберкнижка тоже кое-что значат, поэтому приходится пускаться на подработки;
• любовница необходима ему и затем, чтобы вносить в жизнь столь недостающий бывшему мальчику, Потомку Воинов и Охотников, момент тайны и авантюры, а также
• чтобы контрастом освещать достоинства супруги, уют и прелесть дома;
• и это не исключительное, а знакомое и женщинам положение, когда связь на стороне усиливает привязанность к своему;
• тем тяжелее, возвращаясь домой, смотреть в глаза, обнимать, произносить имя — не лгать, всего лишь забывать одну правду и вспоминать другую…
Он верил, что все наладится, — только прояснить что-то, из чего-то вырваться, к чему-то пробиться…
То порывал с любовницами, то ссорился на ровном месте с женой (обычно как раз в периоды таких стоических расставаний); то отчуждался от матери и на это время обретал особую решимость заниматься детьми, рьяно воспитывал — но сближение и здесь вело к положению, когда не о чем говорить.
Уходил с головой в работу, отличался, изобретал, рос карьерно, изматывался до отупения — брался за здоровье и спорт; но здоровье усиливало томление духа, и кончалось чаще всего новым ни к чему не ведшим романом.
«Люби природу и развивай личность», — внушали разумные. Ходил в горы, занимался фотоохотой, кончил курсы английского, выучился на гитаре, собрал библиотеку, которую не прочесть до конца жизни. Учился не стервенеть, погружаясь в ремонты, покупки, обмены, судебные тяжбы…
В машине ковырялся с удовольствием, стал недурным автомехаником, пытался приохотить сына. Помогал многим, устраивал, пробивал, возил, доставал, выручал, утешал, наставлял на путь…
После скоропостижной смерти друга попытался запить — не вышло. Ни алкоголь, ни прочие жизненные наркотики не забирали до отключения. Сосредотачиваться умел, но ограничиваться — то ли не желал, то ли не смел. Что-то жаждало полноты…
Был момент в разговоре, когда он вдруг весь налился темной кровью, даже волосы почернели. И голос — совсем другой — захрипел:
— А у вас побывамши, я вот чего… Не пойму, док, не пойму!.. Ну больные, ну психопаты. Жертвы травм, да? Всяких травм… Я поглядел, интересные есть трагедии. А вот как вы, док, терпите сволочных нытиков, бездарей неблагодарных, которые на себя одеяла тянут? Мировую скорбь разводят на пустоте своей, а?.. Как вас хватает? Помощь им подавай бесплатную да советчиков на все случаи, жить учи, да не только учи, а живи за них, подноси готовенькое, бельишко постирай! Знаю, знаю таких — а сами только жрать, ныть и балдеть! Слизняки ползучие!..
— Кто душу-то натер?
— Да у меня ж распустяй Генка растет, мелочь, балдежник. И Анька… Ни черта не хотят, ни работать, ни учиться, а самомнения, а паразитства…
Отошло — разрядился. Приступы такие бывают после клинической смерти. Ему нужно было обязательно рассказать мне о друге…
— Заехал к нему навестить как-то в праздник, движок заодно посмотреть у «москвичишки» его, мне лишь доверял. Издевался: «И что ты, Славей, всех возишь на себе, грузовик, что ли? Чужую судьбу не вывезешь, свою и подавно». — «Не учи ученого, — отвечаю. — А ежели не везет грузовику, значит, не тот водитель». — «Нет, — говорит, — не везет, значит, везет не туды… Не в ту степь».
Захожу — вижу СОСТОЯНИЕ. Вот если бы знать… «Ну что, говорю, Сергуха, давай еще раз оженимся, рискнем, а? Есть у меня для тебя красивая».
У него уже третий брак развалился. После каждого развода капитальный запой. Тридцать пять, а седой, давление скачет. Вешались на него, однако не склеивалось, то одно, то другое, хотя и характер — золото, и трудяга, и из себя видный…
