Ирвин Ялом - Когда Ницше плакал
Брейер чувствовал себя намного лучше. Он постепенно успокаивался. «Может, я слишком агрессивно повел себя, — думал он. — Нужно что-нибудь более примирительное». «Но есть и еще один мотив. Скажем, так — и я верю, что это действительно так, — что вам суждено стать одним из величайших философов. Так что мое лечение не только укрепит ваше здоровье, но и поможет вам реализовать этот проект — стать тем, кто вы есть».
«А если я, как вы говорите, стану великим, тогда вы, тот, кто вернул меня к жизни, мой спаситель, станете еще более великим!» — воскликнул Ницше, словно сделав решающий выстрел.
«Нет, этого я не говорил! — Терпение Брейера, которое в его профессиональной роли было в принципе неистощимым, начало иссякать. — Я лечу многих людей, которые знамениты в своей области, — ведущих венских ученых, художников, музыкантов. Делает ли это меня более великим, чем они? Никто даже не знает, что я лечу их».
«Но вы сказали об этом мне и теперь используете их славу для того, чтобы повысить свой авторитет в моих глазах!»
«Профессор Ницше, я не верю своим ушам. Вы действительно думаете, что, если ваша миссия будет выполнена, я буду на каждом углу кричать о том, что это я, Йозеф Брейер, создал вас?»
«Вы действительно думаете, что такого не бывает?»
Брейер старался взять себя в руки. «Спокойно, Йозеф, давай, соберись. Посмотри на все это с его точки зрения. Постарайся понять, почему он не доверяет тебе».
«Профессор Ницше, я знаю, что вас предавали раньше, что дает вам все основания ожидать предательства в будущем. Но я дал вам слово, что в данном случае этого не случится. Обещаю вам, что я никогда не буду называть ваше имя. Оно даже не будет зафиксировано в клинической документации. Давайте дадим вам псевдоним».
«Дело не в том, что вы скажете другим, здесь я верю вам. Самое главное — что вы будете говорить себе и что я буду говорить себе. Все то, что вы говорили мне о своих мотивах, — за многочисленными громкими фразами о служении и облегчении боли я не заметил себя. Вот как это будет: вы используете меня в своем собственном проекте, что совершенно не удивительно, это естественно. Но разве вы не видите, я буду использован вами! Ваша жалость ко мне, ваша благотворительность, ваше сочувствие, способы помочь мне, вылечить меня — это все сделает вас сильнее за счет моей силы. Я не так богат, чтобы позволить себе принять такую помощь!»
Это человек невыносим, подумал Брейер. Он вытаскивает на поверхность все самые гадкие, самые низменные мотивы. Врачебная объективность Брейера, разодранная в клочья, была уничтожена окончательно. Он больше не мог сдерживать свои чувства.
«Профессор Ницше, позвольте мне быть честным с вами. Многие ваши аргументы сегодня показались мне вполне достойными, но последнее утверждение, эта фантазия о том, что я хочу отнять у вас силы, о том, что моя сила питается за счет вашей, — это полная чушь!»
Брейер видел, как рука Ницше подбирается все ближе к ручке портфеля, но замолчать уже не мог. «Разве вы не видите, вот вам прекрасное доказательство того, что вы не можете препарировать вашу душу. Ваше зрение искажено!»
Он видел, как Ницше берет свой портфель и поднимается, чтобы покинуть кабинет. Но он продолжал: «Из-за того, что вам всегда не везло с друзьями, вы делаете дурацкие ошибки!»
Ницше застегивал пальто, Брейер не мог остановиться: «Вы решили, что ваши установки универсальны, и теперь пытаетесь понять про все человечество то, что про себя еще не уяснили».
Рука Ницше легла на дверную ручку.
«Прошу прощения, что прерываю вас, доктор Брейер, но я должен заказать билет на дневной поезд до Базеля. Могу я вернуться сюда через пару часов, заплатить по счету и забрать свои книги? Я оставлю адрес, куда можно будет выслать отчет о консультации». — Он скованно поклонился и отвернулся. Брейер с содроганием следил за выходящим из кабинета Ницше.
ГЛАВА 10
брейер НЕ пошевелился, когда захлопнулась дверь, — и все еще сидел, застыв, за столом, когда в кабинет вбежала фрау Бекер: «Доктор Брейер, что случилось? Профессор Ницше выскочил из вашего кабинета как ошпаренный, пробормотав что-то о том, что скоро вернется за счетом и книгами».
«Я как-то умудрился все испортить, — ответил Брейер и вкратце изложил события последнего часа в обществе Ницше. — Когда в конце концов он встал и ушел, я почти кричал на него».
«Наверное, он просто вывел вас из себя. Больной приходит к доктору, вы делаете все, что в ваших силах, а он нападает на каждое ваше слово. Могу поклясться, мой последний шеф, доктор Ульрих, вышвырнул бы его вон намного раньше».
«Этому человеку очень нужна помощь. — Брейер встал и, направляясь к окну, задумчиво пробормотал, почти не слышно: — Но он слишком горд, чтобы принять ее. Но эта его гордость — это часть его болезни, тот же самый пораженный болезнью орган. Как глупо с моей стороны было повышать на него голос! Должен был быть какой-то способ наладить с ним контакт — вовлечь его вместе с его гордостью в некий терапевтический план».
«Если он слишком горд, чтобы принять помощь, как бы вы лечили его? Ночью, пока он спит?»
Ответа не последовало. Брейер стоял у окна, покачиваясь взад-вперед, погруженный в самообвинение.
Фрау Бекер предприняла еще одну попытку: «Помните, несколько месяцев назад вы пытались помочь той пожилой женщине, фрау Кол, которая боялась выходить из комнаты?»
Брейер кивнул, все еще не поворачиваясь к фрау Бекер: «Помню».
«Она внезапно отказалась от лечения, когда вы смогли добиться того, что она стала заходить в другую комнату, держа вас за руку. Когда вы сказали мне об этом, я подумала, как вы, должно быть, расстроены: вы подвели ее так близко к выздоровлению, а она ушла».
Брейер нетерпеливо кивнул; он не понимал, что она имеет в виду. «И что?»
«Тогда вы сказали одну очень хорошую фразу. Вы сказали, что жизнь длинна и пациенты часто лечатся подолгу. Вы сказали, что они могут узнать что-то от одного доктора, запомнить это, а когда-нибудь в будущем они будут готовы к большему. И что вы сделали все, на что она была готова».
«И что?» — снова поинтересовался Брейер.
«А то, что же самое может произойти и с профессором Ницше. Может, он вспомнит ваши слова, когда будет готов, — может, когда-нибудь потом».
Брейер повернулся к фрау Бекер. Он был тронут ее словами. Не столько тем, что она сказала, так как он сомневался, что хоть что-нибудь, что происходило в его кабинете, пойдет Ницше на пользу. Но тем, что она пыталась сделать. Когда Брейеру было плохо, он, в отличие от Ницше, был рад помощи.
«Надеюсь, вы правы, фрау Бекер. И спасибо вам за попытку приободрить меня — в этой роли вы еще себя не пробовали. Еще пара пациентов вроде Ницше — и вы станете в этом экспертом. Кто у нас на сегодня? Я бы предпочел что-нибудь попроще, может, туберкулез или застой крови в сердце».
Несколько часов спустя Брейер сидел во главе стола на пятничном семейном ужине. Помимо трех его старших детей, Роберта, Берты и Маргарет (Луиза уже покормила Йохана и Дору), за столом сидели пятнадцать человек: три сестры Матильды, Ханна и Минна, до сих пор незамужние, Рахель с мужем Максом и тремя детьми, родители Матильды и пожилая вдовая тетя. Фрейд, которого тоже ожидали к столу, не появился. Он передал, что будет ужинать в одиночестве хлебом и водой, работая с шестью поздними пациентами в больнице. Брейер был расстроен. Возбужденный уходом Ницше, он мечтал обсудить этот случай со своим юным другом.
Хотя Брейер, Матильда и все ее сестры были частично ассимилировавшимися евреями «трех дней»: соблюдали только три самых больших праздника, все они хранили уважительное молчание, пока Аарон, отец Матильды, и Макс, два практикующих еврея в семье, читали молитвы над хлебом и вином. Брейеры не соблюдали каких бы то ни было ограничений в еде, но ради Аарона Матильда не стала этим вечером подавать свинину. Брейер любил свинину, а его любимое блюдо, свинина, жаренная на решетке из чернослива, было частым гостем на столе. Еще Брейер, как и Фрейд, был большим любителем сочных, покрытых хрустящей корочкой свиных копченых сосисок, которые продавались на Пратер. Прогуливаясь там, они никогда не отказывали себе в удовольствии перекусить сосиской.
Ужин, как всегда у Матильды, начался с супа — на этот раз это был густой суп с ячневой крупой и лимской фасолью; за ним последовал огромный карп, запеченный с морковью и луком, и основное блюдо — сочный гусь, фаршированный брюссельской капустой.
Когда был подан штрудель с корицей и вишней, с румяной корочкой, с пылу с жару, Брейер и Макс взяли свои тарелки и направились по коридору в кабинет Брейера. Пятнадцать лет после пятничных ужинов они всегда играли в шахматы в кабинете, прихватив с собой десерт.
Йозеф был знаком с Максом задолго до того, как они взяли в жены сестер Олтман. Но, не стань они родственниками, вряд ли бы они остались друзьями. Брейер восхищался интеллектом Макса, его хирургическим профессионализмом и талантом шахматиста, но у него вызывал неприятие этот ограниченный менталитет гетто и вульгарный материализм. Иногда ему не хотелось даже смотреть на Макса не только потому, что он был некрасив со своей лысиной, пятнистой кожей и болезненной полнотой, но потому, что он выглядел старым. Брейер пытался не думать о том, что они с Максом ровесники.
