Ирина Медведева - Новое время — новые дети
Но ведь нормальному человеку шаблон, набор стандартных приемов быстро приедается. Это прежде всего безумно скучно. Скучно до тошноты.
Значит, дело не в интересе. И уж, понятно, не в том, что негде взять произведения большой литературы или большого кино. Кто хочет — тот находит. Почему же не хотят?
Безусловно, сейчас наблюдается некий общемировой процесс опрощения, инфантилизации взрослых людей. Появился даже новый термин — «плейбоизация». Сотни миллионов мужчин и женщин по всему миру отвергают высокую культуру , довольствуясь суррогатами. И в отличие от прежних времен, это не вызывает у них чувства неполноценности, а напротив, дает ощущение превосходства. Этакие герои рассказов М.Зощенко, только не убогие и нелепые, а гордые своей эталонностью.
Но во–первых, в России это произошло уж больно стремительно, ведь еще не выросло ни одного поколения, воспитанного, условно говоря, на журнале «Плейбой». А во–вторых, «эталонный образ жизни» доступен у нас только весьма незначительной группе людей и ассоциируется у большинства остальных граждан с воровством, т.е., не может служить истинным образцом.
Еще высказывают соображение, что в советскую эпоху для огромной категории людей просто не было книг и фильмов, соответствующих их вкусам. Им нечего было читать, нечего смотреть, а теперь они, спасибо демократическим переменам, обрели такую возможность.
Но и в этом аргументе есть какая–то неувязка. Посмотрите повнимательней на усталую мать семейства, которая едет в метро после рабочего дня и читает книгу с малопристойной картинкой на обложке. Взгляните на мужчину, который вошел в электричку и ненатурально звонким голосом рекламирует газету «Миллионер». Вспомните, наконец, своих знакомых, которые раньше читали Фолкнера и Маркеса, а теперь интересуются только газетами. Но иногда — особенно если они немного выпьют — их будто прорывает, и они начинают, волнуясь, как на первом экзамене, говорить о чем–то сложном, трудно выразимом, небытовом — о чем всегда было принято здесь говорить среди культурных людей. И уходят со счастливой улыбкой, хотя в разговоре вовсе не был обретен путь к счастью. А прощаясь, смущенно бормочут, что им давно не было так хорошо и что они как будто вдруг стали прежними.
И тогда понимаешь, что их опрощение на грани примитивизиции — это форма патологической защиты. Мы давно об этом догадались, наблюдая детей–невротиков. Некоторые из них выглядят эмоционально и даже интеллектуально неразвитыми, а потом, когда удается преодолеть их невротизм, оказывается, что они, наоборот, сверхчувствительны и не по годам умны. Но, не справляясь с «суровой правдой жизни», их ранимая душа постаралась отгородиться от мира, обрасти коркой, коростой.
Вот и многие взрослые «опрощаются» по этой схеме. Слишком больно быть пассивными реципиентами зла. Потому и от настоящего искусства отгораживаются, под любым предлогом избегая общения с ним — большое искусство своей концентрированной энергией прожигает коросту. А в такие времена, когда человеку кажется, что он бессилен перед стихией зла, лучше не бередить душу. А то встрепенется она, рванется и упадет, ударившись о реальность. И лишний раз будет унижена ощущением своей немощи.
«Не нарушайте ж, я молю,
Вы сна души моей.
И слово страшное «люблю»
Не повторяйте ей»,
Да, беспомощному, фрустрированному человеку страшны и счастливые воспоминания!
Наверное, тут уж наш оппонент не выдержит и взорвется:
— Вас послушать — так сейчас прямо ад кромешный! А в сталинские времена человек что, чувствовал себя Гераклом? Разве он не был жалким винтиком в чудовищной, гигантской машине зла? И ничего, прекрасно потреблял высокое искусство!
Что касается ада, то не живущему в относительно благополучии интеллигенту быть экспертом по этому вопросу. Диалог следовало бы вести жертвам сталинских репрессий и жителям Грозного и Самашек, раскулаченным крестьянам и «расколхозненным» колхозникам, у детей которых одни ботинки на троих, сыновьям и дочерям тех, кто оказался в детдоме, потому что родители сидели в лагерях, и нынешним малышам, которых отдают в дом ребенка, потому что не могут прокормить (для них уже и клише придумали: «социальные сироты»).
Вы им скажите про изобилие продуктов, право читать Солженицына и возможность видеть мир! И спросите, компенсирует ли это гибель близких. А потом спросите себя: не оттого ли сегодняшняя мерзость, в отличие от мерзости вчерашней, не вызывает у вас гневного возмущения, что она касается не вас?
А разоблачение вчерашней мерзости как раз и дало вам те безусловно приятные привилегии, которыми вы не могли пользоваться раньше. Но не лежит ли в основе этой двойной бухгалтерии глубинное равнодушие к тому, кто не свой? С таким ли олимпийским спокойствием вы бы говорили о неизбежности искупления грехов прошлого, если бы искупительной жертвой стали бы ваши близкие, люди вашего круга? И не попахивает ли это спокойствие современным фашизмом?
Теперь о Гераклах, винтиках и высоком искусстве. Можно, конечно, утверждать, что «советская система стремилась сформировать тип личности, одной из важных особенностей которой являлось принципиальное отсутствие у человека потребности самому строить свои жизненные планы». ( сборник «Этика успеха, вып.10.) Но лучше представить себе, что за этим стоит. Раньше человек устраивался на работу и мог оставаться на ней до пенсии. Но отсутствовала ли у него потребность строить жизненные планы? Или наоборот, социальная стабильность высвобождала энергию для частной жизни, для личных интересов?
Не нужно было «крутиться», поэтому оставалось время для воскресных туристских походов, участия в самодеятельности, лекций и бесконечных курсов повышения квалификации, заочных институтов культуры, посещения театра, кино, концертов и выставок, рыбалки и охоты, общения с друзьями, любовных романов, сидения в библиотеках и домашнего чтения, разных хобби, воспитания детей — да мало ли что еще мы не перечислили! Частная жизнь людей была очень насыщенной. Правда, им порою казалось, что это не так, но они тогда еще «жизни не нюхали». Т.е., получается, что в доперестроечную эпоху сохранялся для русского культурного человека баланс формы и содержания: формально, внешне жизнь выглядела довольно однообразно, а «начинка» отличалась богатством и разнообразием.
Теперь все наоборот. При внешней пестроте внутренняя жизнь большинства людей стала гораздо более одномерной и по сути сводится к пресловутой борьбе за выживание. Нельзя же всерьез говорить о том, что «сокращенный» инженер или рабочий, лихорадочно обзванивающий фирмы в поисках заработка и с тоской думающий о том, у кого еще можно занять денег на прокорм, осуществляет «потребность самому строить свои жизненные планы».
Вот что, например, сказала одна наша знакомая, которой многие завидуют, потому что она «хорошо устроилась»: не мерзнет с утра до ночи у торгового лотка, не отправляется в «челночные рейсы», а сидит себе на телефоне и успешно координирует поставку разных товаров на предприятия и в учреждения:
— Надо же, у кого–то еще хватает сил про мировые проблемы думать! Я лично давно чувствую себя выпавшей из жизни. Не человек, а автомат для зарабатывания денег на себя, ребенка и двух стариков. И женщины вокруг меня, мои подчиненные, они тоже предпочитают не задумываться. Ведь так больно знать, что ты уже не человек!
— Но зато теперь ты хозяйка своей жизни, а раньше была винтиком, — сказали мы.
— Нехорошо издеваться, — обиделась она. — Я вам повторяю: жизни — нет. Мы все на себе поставили крест.
А если посмотреть формально, эта женщина только и делает, что проявляет инициативу.
Ну, а о высоком искусстве она тоже обронила весьма симптоматичную реплику:
— Стихи давно в руки не беру. Даже когда по радио слышу, выключаю. Это мне сейчас не по
нервам.
Могла бы она даже в такой неблагоприятной для русского культурного человека ситуации (раньше была художницей, а теперь торгует халатами и бюстгальтерами) не чувствовать себя униженной и оскорбленной? — Могла бы, если бы знала, что так будет не вечно, а главное, если б в этом была высокая цель.
Ради ребенка и стариков родителей это с точки зрения нашей культуры, конечно, лучше, чем ради себя. Но — недостаточно, ибо собственные дети и родители включены в категорию «мое». Иначе говоря, имеет слишком биологическую природу, чтобы человек, воспитанный в духе православной этики, мог этим гордиться. И сколько бы он ни внушал себе, что так и надо, его архетипическое начало, его, как сказал бы Юнг, коллективное бессознательное бунтует.
Честно говоря, и западного человека центрация на себе и на «качестве жизни» приводит к самым разным нервно–психическим искажениям, которые блестяще описаны у австрийского психиатра В.Франкла под общим названием нооневрозы, возникающие из–за утраты смысла жизни. А уж для наших людей с их стремлением к общинности, которая — нравится нам это или не нравится — сидит в самом центре культурного ядра, атомизация и биологизация жизни совершенно губительны.
![Ирина Лукьянец - Академия Межмирья - Стать Ведьмой [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)