Андрей Максимов - Не молчи, или Книга для тех, кто хочет получать ответы
Я, например, убежден, что, скажем, беседовать с артистом о его роли гораздо менее интересно, нежели о его отношении к этой роли, о его жизни в театре и жизни вообще.
Спрашивай о том, что тебе интересно... И что, больше никаких тайн в задавании вопросов в теле– или радиоинтервью – нет?
Никаких специфических тайн больше нет. А про неспецифические мы говорили в книге.
Понятно. Неясно другое: как можно сесть перед камерой или микрофоном и не волноваться?
Можно было бы, конечно, сказать нечто вроде: трудитесь, друзья, и в конце концов вы будете чувствовать себе перед микрофоном или перед камерой так же легко, свободно и раскованно, как птица в небе, рыба в воде, медведь в лесу, таракан на кухне.
Но так сказать нельзя?
Отчего же?
Оттого, что мне кажется: умение свободно держаться перед камерой или микрофоном – это дар, который дается или не дается.
А опыт?
«Сын ошибок трудных?» Важен, конечно. Но я знаю телеведущих, которые работают в кадре больше двадцати лет и невероятно дергаются. А есть те, кто буквально со второго-третьего эфира ведут себя спокойно.
Одно время в программе «Ночной полет» вместе со мной эфир вели соведущие, которые в соседней студии принимали звонки телезрителей. Среди тех, кто «соединял меня с народом» были нынешние суперзвезды Фекла Толстая и Тина Канделаки. Ладно у Тины хотя бы имелся опыт работы на грузинском телевидении, а Фекла училась на театрального режиссера, и опыт работы в кадре у нее отсутствовал напрочь. Однако обе ощущали себя в кадре так, словно всю жизнь только и занимались тем, что вели прямые эфиры.
И была еще одна девушка: умная, красивая, в жизни – очень раскованная. Но стоило ей сесть в кадр, и она зажималась так, что голос ее начинал дрожать, а руки все время нервно теребили ручку. Один эфир... Второй... Пятый... Ничего невозможно было с этим поделать.
И что, нет никаких секретов: как не волноваться в кадре или перед микрофоном?
Опять же мне кажется, мы достаточно поговорили о том, как позитивно настраиваться и как «утишать» волнение. Все эти советы абсолютно годятся для радио– и телеинтервью.
Но кроме этого, когда вы садитесь перед микрофоном и особенно перед телекамерой, ни в коем случае нельзя думать о том, что за черным глазом микрофона (на радио сейчас – большие черные плоские микрофоны) или за таким же черным глазком камеры притаился целый мир, который смотрит на тебя, оценивает и ждет, пока ты сделаешь ошибку.
Когда-то один из главных моих учителей в телевизионной профессии Лев Новоженов поведал мне:
– Кто такой телеведущий? Это человек, который чихнул, а вся страна сказала: «Будьте здоровы!»
Вот как только в эфире подумаешь об этом, как только закрадется мысль, что на тебя смотрят миллионы – все: кранты, шандец, кошмарный ужас и ужасный кошмар.
Но повторяю, этот совет относится только к тем людям, которым Бог дал умение держать себя в кадре естественно. Мой вывод, наверное, покажется пессимистическим, но я убежден: если Бог не дал тебе умения держаться свободно перед камерой или микрофоном, увы, тебе ничто не поможет.
Да уж, как-то не больно оптимистично...
Ну почему же? Нас ведь не удивляет, что Господь кому-то дает умение писать стихи, а кому-то не дает; перед кем-то раскрывает тайну, как решать сложные математические задачи, а иной сколько ни бьется, ничего решить не может.
Значит, интервью в жизни может взять любой человек, а в кадре – не любой?
Нет, и в кадре – любой. Только кто-то будет выглядеть свободным и раскрепощенным, а кто-то – зажатым и несчастным. И таких, к слову, на телевидении немало.
А почему вы все время говорите про интервью в кадре и у микрофона как про одно. Неужто нет разницы?
Ларри Кинг в своей книге пишет, что разница, в сущности, только в том, что в телеинтервью важна внешность, а в радиоэфире – нет. И это правда.
В телебеседах есть еще одно... скажем так... неприятное своеобразие. Уже упомянутый Лев Юрьевич Новоженов сказал мне:
– Имейте в виду, кроме вас, никто больше не заинтересован в том, чтобы передача получилась хорошей.
Если Лев Юрьевич и преувеличивал, то ненамного.
Проблема тут в чем состоит? Если передача идет хорошо, то все знают ведущего. А больше никого не знают: ни режиссера, ни гримера, ни операторов, ни редакторов. Никого. То есть, по сути, огромное количество людей работают, чтобы ТВОЯ передача получилась.
Некоторые относятся к этому спокойно, понимая: такова специфика телевидения, тут уж ничего не поделаешь. Но есть и те, кто сильно «дергается» по этому поводу и в своем неистребимом желании доказать, кто тут на самом деле главный, способен на серьезные гадости.
У моих передач были замечательные режиссеры – Виталий Минорский («Ночной полет» и «Дежурный по стране»), Виктория Оверчук («Ночной полет), Михаил Кандалов («Дежурный по стране»), Анна Пармас («Личные вещи»). Несколько выпусков программы «Мужчина и женщина» мы сделали со знаменитым ныне Кириллом Серебренниковым. Это все люди, которые искренне старались сделать так, чтобы передача получилась хорошей. И я благодарен им за то, что свой талант они использовали для того, чтобы моя программа была лучше.
Но у «Ночного полета» был режиссер, который с пеной у рта доказывал мне, что телебеседу можно показывать только с трех планов: общий, один собеседник, второй собеседник. И все! Нет других планов, хоть умри! А потом пришли Виталий Минорский, Виктория Оверчук, и оказалось, что двух собеседников в студии можно очень даже по-разному и очень даже интересно показывать.
Есть гример, который будет меня гримировать старательно. А есть тот, кому совершенно на меня наплевать, и это может не отразиться на моем лице, а может – и отразиться. Есть оператор, который скажет тебе, что у тебя задрался воротник рубашки, а есть тот, который не будет этого говорить, потому что в круг его обязанностей не входит задача следить за внешним видом ведущего. Оператор-постановщик «Ночного полета» Дима Козырев может бегать по всей студии, чтобы найти подушку, на которой моему гостю будет удобно сидеть, потому что Дима переживает за передачу.
Довольно давно я попал в театральный мир, и мне всегда казалось, что в этом мире – жесткие законы. Когда я пришел на телевидение, я понял: театр в сравнении с телевидением – просто детский сад. Это все равно как сравнивать борьбу нанайских мальчиков и чемпионат мира по боям без правил.
Телеведущий получает то, за чем гоняется все человечество: славу и деньги. Только какой-то уж совсем наивный человек может надеяться на то, что это так просто ему проститься и все окружающие возрадуются за того, кто еще вчера был никем, а сегодня стал узнаваем.
За свою передачу должен отвечать только тот, кто в кадре. Это – закон. Зрители ассоциируют передачу только с ведущим. За свою популярность ведущий платит стопроцентной ответственностью за то, что происходит в передаче.
Поэтому советы других людей – даже если они начальники – нужно слушать очень выборочно.
Стать телеведущим мечтает огромное количество людей. На одной из встреч со зрителями мне был задан чудесный в своей наивности вопрос:
– Скажите, пожалуйста, а почему одних людей показывают по телевизору, а других – нет?
Не вопрос, а крик души.
Признаюсь честно: я всегда мечтал о телевизионной карьере. Я очень хотел прославиться и не вижу смысла скрывать этого. Но, как и большинство людей, я не очень думал о том, что можно не только прославиться, но и опозориться на всю страну, особенно если ты ведешь передачу в прямом эфире.
На один из моих первых эфиров, еще в программе «Времечко», позвонила женщина и рассказала жуткий случай про мальчика, который пытался покончить с собой. И я растерялся. Я не смог нормально, по-человечески на это отреагировать, начал лопотать какую-то ерунду. Мало того что мне самому было невероятно стыдно, мало того что не было человека в телекомпании, который бы ни сказал бы мне что-нибудь ироничное по этому поводу, так еще потом много месяцев совершенно незнакомые, посторонние люди вспоминали мне этот случай.
Передачу делает множество людей. Славу обретает ведущий. Но он же обретает и позор. Поэтому никто... Повторяю: никто... Даже так повторяю: НИКТО не может принимать решений за вас. Отвечать все равно придется вам.
Понятно. А что, у радиоэфира никакой такой специфики нет?
Такой, мне кажется, нет. А другая есть.
Радиоэфир требует невероятной энергии, невероятного драйва, если угодно.
Отсутствие картинки, которая часто привлекает, отвлекает и так далее, диктует ведущему необходимость заинтересовать слушателя своей энергетикой.
У великого писателя Генриха Белля есть рассказ, главный герой которого – радийный звукорежиссер – коллекционировал... мгновения тишины. Из всех радиопередач он вырезал те доли секунды, когда в эфире звучала... тишина. Такая вот странная и удивительная коллекция.
