Джошуа Фоер - Эйнштейн гуляет по Луне
КАКВЫВИДИТЕНЕТАКТОПРОСТОЧИТАТЬТЕКСТНАПИСАННЫЙБЕЗ
ПРОБЕЛОВИЛИПУНКТУАЦИИИЛИХОТЯБЫРАСПОЛОЖЕННЫХВНУЖ
НЫХМЕСТАХЗНАКОВПЕРЕНОСАОДНАКОИМЕННОТАКВЫГЛЯДЕЛИП
ИСЬМЕНААНТИЧНОЙГРЕЦИИ[99]
В отличие от букв в данной книге, составляющих слова, которые несут смысл, буквы, написанные с помощью scriptio continua, по своей функции скорее напоминали ноты. Они обозначали звуки, которые должны были исходить изо рта говорящего. Чтобы преобразовать этот поток звуков в отдельные понятные группы слов, требовалось сначала услышать его. Так же как музыкантам (за исключением наиболее талантливых) тяжело читать ноты, не пропевая мелодию, было сложно читать написанные с помощью scriptio continua тексты, не проговаривая их вслух. И правда, нам известно, что в раннем средневековье читали практически всегда вслух, так что чтение было некоего рода выступлением, обыкновенно публичным. «Вслушаться» — слово, часто повторяющееся в средневековых текстах[100]. Когда Святой Августин в IV веке н. э. наблюдал за своим учителем Святым Амброзием, читающим про себя, не шевеля губами и не бормоча, он посчитал необычное поведение учителя столь примечательным, что даже описал это в своей «Исповеди». Только около IX в., в то время, когда пробелы уже использовались повсеместно, а количество знаков пунктуации увеличилось, страница стала вмещать в себя достаточно информации для того, чтобы безмолвное чтение превратилось в обычную практику.
Трудности, связанные с чтением таких текстов, означают, что отношения между чтением и памятью были в то время иные, нежели сейчас. Поскольку читать про себя текст, написанный непрерывным письмом, было довольно сложно, достаточно беглая декламация этого текста требовала от читателя предварительного знакомства с ним. Читатель — как правило, это был читатель, а не читательница — должен был приготовиться к декламации, расставив для себя в голове знаки препинания и запомнив текст — частично, если не целиком, — поскольку невозможно с легкостью на ходу облекать цепочку звуков смыслом. Текст должен был быть выучен перед тем, как он будет озвучен. Вдобавок то, как тот или иной читатель разбивал текст, написанный в виде scriptio continua, могло полностью изменить его смысл. Как отмечала историк Джослин Пенни Смолл, фраза GODISNOWHERE может иметь совершенно разные значения, будучи представлена как GOD IS NOW HERE или как GOD IS NOWHERE[101].
Более того, если требовалось вычленить из текста определенную информацию, то надо было читать весь написанный непрерывным письмом свиток — сверху донизу. Свитки имеют единственную точку отсчета — первое слово. Поскольку приходится разматывать его при чтении, а в тексте нет ни знаков препинания, ни разбивки на параграфы — не говоря уже о нумерации страниц, содержании, глав и алфавитного указателя, — практически невозможно найти нужный кусок, не проглядывая при этом все целиком, с головы до пят. С таким текстом практически невозможно работать — до тех пор, пока он не выучен наизусть. В этом-то все и дело. Античные тексты не были предназначены для беглого прочтения. Нельзя достать свиток с полки и быстро отыскать в нем нужный отрывок, если до этого ты хотя бы в общих чертах не ознакомился с полным текстом. Свитки существовали не для хранения информации вне памяти, а как помощники в поисках информации внутри памяти.
Один из немногих сохранившихся обычаев публичной декламации — чтение Торы, древнего рукописного свитка, на изготовление которого уходит более года. Тору записывают без гласных и пунктуации (хотя используя пробелы, нововведение, пришедшее к евреям от греков), что делает ее чрезвычайно сложной для чтения про себя[102]. Хотя евреи особо запрещают пересказывать Тору по памяти, невозможно прочесть раздел Торы, не потратив предварительно время на ознакомление с ним, как может подтвердить любой прошедший бар-мицву мальчик. Я могу лично за это поручиться. В день, когда я стал мужчиной, я был чем-то сродни попугаю в ермолке.
Долгие годы использования языка приучили нас не замечать, что непрерывное письмо гораздо ближе к тому, как мы говорим, нежели искусственное разделение слов на странице. В устной речи предложения сливаются и плавно струятся как один длинный, размытый, долгий звук. Мы не говорим с «пробелами». Конец одного слова и начало другого устанавливаются в результате достаточно спорного лингвистического соглашения. Результаты сонографического исследования, отображающие звуковые волны, которые исходят от разговаривающего по-английски человека, показали: практически невозможно определить, где находится разрыв между словами. Вот почему так трудно научить компьютер распознавать человеческую речь. Без изощренного искусственного интеллекта, способного анализировать контекст, компьютер не в состоянии определить разницу между «Несу разные вещи» и «Несуразные вещи»[103].
В течение некоторого периода времени латинские переписчики действительно пытались разделять слова точками, однако во И веке н. э. они вернулись в прошлое — сделали, как может показаться, огромный и очень любопытный шаг назад[104] к старому непрерывному письму, используемому греками. Пробелы не появлялись в западном письме следующие девять столетий. С нашей современной, продвинутой, точки зрения, разделение слов кажется вещью совершенно очевидной. Но факт того, что данный метод был опробован и отвергнут, многое говорит о том, как люди привыкли читать. Об этом же свидетельствует и тот факт, что для выражения понятия «читать» древние греки наиболее часто использовали слово ánagignósko[105], что означает «узнавать заново» или «вспоминать». Чтение как акт напоминания: с точки зрения современного человека, могут ли существовать более странные взаимоотношения между читателем и книгой?
Сегодня, когда мы живем среди потоков печатных слов — верите ли вы, что за прошлый год было напечатано 10 млрд томов?[106] — сложно представить себе, на что было похоже чтение в эпоху до Гутенберга, когда книга представляла собой редкую и дорогостоящую рукопись, на создание которой ушли многие месяцы. Даже в XV в. имелось лишь не более нескольких десятков экземпляров каждой из существовавших тогда книг, и все они были чаще всего прикованы цепью к столам или кафедрам в некоторых университетских библиотеках, которые считались особенно хорошо укомплектованными[107], если их фонд насчитывал сотню книг. Будь вы средневековым школяром, читающим книгу, вы бы знали, что увидеть дважды в жизни один и тот же текст практически невозможно, поэтому большая роль отводилась запоминанию прочитанного. Вы не могли бы просто взять книгу с полки, чтобы найти в ней определенную цитату или мысль. Во-первых, потому что современные книжные полки с рядами смотрящих наружу корешков еще не были изобретены[108]. Это случится где-то в XVI в. Во-вторых, книги все еще были тяжелыми и их трудно было переносить с места на место. Только к XIII в. технология изготовления книг продвинулись настолько, чтобы стало возможным уместить всю Библию не в собрании отдельных книг, а в одном томе, который тем не менее весил более десяти фунтов[109].
И даже если вам удавалось взять в руки нужный вам текст, шансы найти необходимое, не читая все от начала до конца, были незначительны. Алфавитные указатели еще не стали обычным явлением, равно как и нумерация страниц или содержание.
Но все эти несовершенства постепенно устранялись. По мере того как эволюционировала сама книга, менялась и роль запоминания в чтении. К 400 г. пергаментные книги с листами, переплетенными в корешок, словно в современную твердую обложку, практически полностью заменили свитки, как более удобные для чтения. Теперь читателю не было необходимости раскручивать длинный документ, чтобы найти отрывок. Достаточно было открыть нужную страницу.
Первый конкорданс[110] Библии, огромный алфавитный указатель, вобравший в себя труды 500 парижских монахов, был составлен в XIII в., примерно в то же время, когда было введено деление на главы[111]. Впервые в истории читатель мог обращаться к Библии, не запоминая ее перед этим. Он мог найти отрывок, не зная его наизусть и не читая весь предшествующий текст[112]. Вскоре после конкорданса начали появляться другие книги с индексами, номерами страниц и содержанием, что опять же помогло изменить смысл понятия «книга».
Проблема книг до появления в них указателей и содержания заключалась в том, что в тексте, написанном в свитке или напечатанном на страницах внутри переплета, было сложно ориентироваться. Мозг же, напротив, является бесподобным инструментом не только благодаря объему имеющейся в нем информации, но и в силу легкости и эффективности, с которой он осуществляет поиск этой информации. Он использует самую эффективную систему указателей для случайного доступа — программисты пока не изобрели ничего лучшего, чем эта система, и даже еще не приблизились к ее воспроизведению. В то время как алфавитный указатель в конце книги дает для каждого объекта — важного элемента текста — единственный адрес, номер страницы, любой объект имеет в мозгу сотни, а то и тысячи адресов, Наша внутренняя память ассоциативна, нелинейна. Нам не требуется знать, где хранится то или иное воспоминание, для того, чтобы найти его. Оно просто всплывает — или нет, когда оно необходимо. В силу плотности сети, соединяющей наши воспоминания, мы можем очень быстро перескакивать от одного воспоминания к другому, равно как с одной идеи на другую. Чтобы от Белоснежки перейти к белому цвету, затем к молоку, а от молока к Млечному Пути, надо проделать долгий логический путь и лишь одну коротенькую неврологическую прогулку.
