Зигмунд Фрейд - Зигмунд Фрейд. Моисей и монотеизм
Когда фантазия людей связывает обсуждаемый нами миф о рождении с какой-нибудь выдающейся личностью, то это служит для признания ее в качестве героической и для провозглашения того, что жизнь этой личности полностью соответствует характеру жизни героя. Фактически же, однако, источником такого поэтического вымысла является то, что мы знаем как «семейный роман» ребенка, в котором сын реагирует на изменение своего эмоционального отношения к родителям и особенно к отцу13.
Самые ранние годы ребенка характеризуются громадной переоценкой отца; соответственно в сновидениях и сказках в роли родителей неизменно выступают король и королева. Позднее под влиянием соперничества и разочарования в реальной жизни ребенок начинает отделять себя от родителей и занимать критическую позицию по отношению к отцу. Таким образом, две семьи в мифе – аристократическая и простая – обе являются отражениями собственной семьи ребенка, какой она ему представлялась в последовательные периоды жизни.
Мы можем справедливо заметить, что эти рассуждения полностью объясняют широко распространенную и однородную природу мифов о рождении героев. Поэтому тем большего внимания заслуживает то, что легенда о рождении Моисея и отказе от него занимает особое место среди остальных, а в одном существенном отношении даже противоречит им.
Давайте начнем с двух семейств, между которыми по легенде разворачивается судьба ребенка. Как нам известно, согласно психоаналитическому толкованию, это одна и та же семья, которая отличается лишь в хронологическом отношении. В типичной форме легенды именно первая семья, та, в которой рождается ребенок, является аристократической и чаще всего царского ранга; вторая семья, в которой ребенок воспитывается, является бедной или переживающей плохие времена. Кроме того, это согласуется с обстоятельствами [«семейного романа»], которые обнаруживает интерпретация легенды. Лишь в легенде об Эдипе это различие сглаживается, ребенок, оставленный одной царской семьей, принимается другой царственной парой. Чувствуется, что едва ли случайно именно в этом примере подлинное положение двух семей лишь смутно представлено в самой легенде. Именно социальный контраст между двумя семьями и составляет миф – который, как мы знаем, предназначен для того, чтобы подчеркнуть героический характер великого человека – выполняя при этом и вторую функцию, которая приобретает особое значение, когда миф относится к историческим персонажам. Ибо миф может также служить для создания очевидности благородного происхождения героя, для возвышения его социального положения. Для мидийцев Кир был чужеземным завоевателем; но благодаря легенде об изгнании он становится внуком их царя. То же самое относится и к Ромулу. Если бы такой человек и существовал, то он должен бы быть авантюристом, выскочкой неизвестного происхождения; легенда же, однако, сделала его потомком и наследником царей Альба-Лонга.
С Моисеем все обстояло совершенно иначе. В его случае первая семья, которая в остальных мифах выступает как аристократическая, была достаточно скромной. Он был ребенком еврейских левитов. Но место второй семьи, бедной в других случаях, занимает египетская царская династия; дочь фараона воспитывает его как своего собственного сына. Это отклонение от типичного образца озадачивало многих. Эдуард Мейер14, а вслед за ним и другие, полагали, что первоначально легенда была иной. Согласно их мнению, фараон был предупрежден пророческим сновидением15, что сын его дочери принесет опасность ему и его царству. Поэтому после рождения ребенка бросили в Нил. Но он был спасен евреями и воспитан как их собственный ребенок. Затем по «националистическим соображениям» (как выразился Ранк16) в легенду были внесены изменения, с которыми и она и дошла до нас.
Однако, простое размышление показывает, что такая первоначальная легенда о Моисее, которая не отличалась от всех остальных, существовать не могла. Ибо она могла быть либо египетского, либо еврейского происхождения. Первый вариант исключается: у египтян не было никакого повода прославлять Моисея, потому что для них он не был героем. Следовательно, мы должны предположить, что легенда родилась у еврейского народа – то есть, что она в хорошо известной форме [т.е. в типичной форме легенды о рождении] относилась к личности их вождя. Но она никак не подходила для этой цели, ведь какая может быть польза народу от легенды, которая делала героя иностранцем?
Легенде о Моисее в известной нам форме заметно не хватает скрытого назначения. Если Моисей не был царского происхождения, то легенда не может сделать его героем, если она оставляет его еврейским ребенком, то никоим образом не возвышает его социального статуса. Остается действенным лишь один небольшой фрагмент всего мифа: утверждение, что ребенок выжил под давлением могущественных внешних сил. (Эта черта повторяется в повествовании о детстве Иисуса, где место фараона занимает царь Ирод). Таким образом, фактически мы вольны предположить, что в более поздний период кто-то, адаптировавший материал легенды, воспользовался удобным случаем, и неумело внес в рассказ о своем герое Моисее нечто, напоминающее классические легенды об изгнании и выделяющее героя, но в случае данных особых обстоятельств для Моисея не подходящее.
Наше исследование могло бы довольствоваться и этим неопределенным и, более того, сомнительным результатом, при этом он совершенно не приблизил бы нас к ответу на вопрос, был ли Моисей египтянином. Однако, есть еще другой, возможно, более обнадеживающий подход к оценке легенды об изгнании.
Давайте вернемся к двум семьям мифа. Как мы знаем, на уровне психоаналитического толкования они идентичны; тогда как на уровне мифа они разделяются на аристократическую семью и простую. Однако, если личность, к которой относится миф, является исторической, есть и другой уровень – уровень действительности. Одна из семей, в которой личность, о которой повествуется в мифе (великий человек), на самом деле рождается и вырастает, является реальной; другая является вымышленной, придуманной для достижения цели мифа. Как правило, простая семья является действительной, а аристократическая – вымышленной. В случае Моисея, кажется, ситуация несколько иная. И возможно, что новый подход приведет к прояснению: в каждом примере, поддающемся проверке, первая семья, из которой ребенок был изгнан, была вымышленной, а вторая, в которую он был принят, и в которой вырос – была реальной. Если мы наберемся смелости признать это суждение как универсально верное и применимое и к легенде о Моисее, тогда сразу же все проясняется: Моисей был египтянином – вероятно, аристократом – которого легенда должна была превратить в еврея. Таков наш вывод. Предание о воде занимает в рассказе законное место. Но чтобы соответствовать новому замыслу, его цель должна была довольно сильно измениться. Из способа принесения ребенка в жертву, оно превратилось в средство его спасения.
Отклонение легенды о Моисее от остальных подобных легенд можно объяснить одной особенностью его истории. В то время как обычно герой, в ходе своей жизни все более возвышается, героическая жизнь человека Моисея началась с того, что он спустился со своего высокого уровня и снизошел до Детей Израиля.
Мы начали с этого краткого исследования, что Моисей был египтянином. Мы видели, что первый довод, основанный на его имени, для многих убедительным не оказался17.
Мы должны быть готовы к тому, что новый аргумент, основанный на анализе легенды об изгнании из дому, может быть не более успешным. Без сомнения, против него появятся возражения того плана, что обстоятельства создания и изменения легенд слишком неопределенны, чтобы оправдать наше заключение, и что предания, окружающие героическую фигуру Моисея, при всей своей путанице, противоречивости и очевидных признаках непрерывных и тенденциозных исправлений и наложений – непременно должны затруднить любую попытку добраться до сущности исторической правды, стоящей за ними. Лично я не разделяю этой позиции, но и не имею возможности доказать ее несостоятельность.
Если нельзя достичь большей степени уверенности, чем эта, то может возникнуть вопрос: зачем вообще я вынес на всеобщее рассмотрение это исследование? С сожалением должен признать, что даже мои оправдания по этому поводу не идут дальше намеков. Ибо если позволить себе увлечься выдвинутыми здесь двумя аргументами и серьезно отнестись к гипотезе, что Моисей был аристократом-египтянином, то открываются очень интересные и далеко идущие перспективы. Я полагаю, что при помощи некоторых, не очень отдаленных предположений, мы сможем понять мотивы, которые привели Моисея на столь необычный путь, и что близко с этим связано, понять возможную основу ряда характерных черт и особенностей законов и религий, которые он дал еврейскому народу; и мы даже подойдем к важным соображениям в отношении происхождения монотеистической религии в целом. Однако, такие веские выводы не могут быть основаны лишь на психологической достоверности. Даже если в качестве первой исторической опорной точки допустить, что Моисей был египтянином, то потребуется как минимум еще второй доказанный факт, чтобы защитить изобилие появляющихся возможностей от критики по поводу того, что ни – плоды воображения и слишком далеки от реальности. Это требование, вероятно выполнялось бы, если бы существовали объективные свидетельства того периода, к которому относят жизнь Моисея и Исход из Египта. Но их получить невозможно, и поэтому будет лучше умолчать о всех дальнейших следствиях предположения о египетском происхождении Моисея.
