Абрам Фет - Введение в психологию
Незачем объяснять после этого, что внутривидовая агрессивность сама по себе нейтральна по отношению к морали; но легко можно подумать, что в ней-то и заложен источник всякого зла. Это совсем не так просто! Прежде всего, самые понятия «добра» и «зла» предполагают личность, несущую эти свойства. Где личности нет, где особи не узнают друг друга как особую часть среды, там мы находимся «по ту сторону добра и зла»: истинно свободны от морали – селедки. Слабо развита «индивидуальность» у стадных животных, кочевой образ жизни которых не связан с определенным участком питания. У них проявления внутривидовой агрессии развиваются в рамках другого механизма – полового отбора. Но вообще от травоядных не приходится ожидать особых успехов в формировании «личности» и достаточно интересных «межличностных отношений»: для этого они недостаточно агрессивны. Как показала этология, четкое формирование личности и отношений между личностями, соответствующих «высшим эмоциям» человека, возможно только у хищников. Конечно, «хищники» здесь понимаются в биологическом, а не обиходном смысле слова: это животные, питающиеся животными. С этой точки зрения гуси, утки и соловьи такие же хищники, как волк.
Итак, хищник, охраняющий свой участок, обретает вместе с ним свою индивидуальность и «осознает» (точнее,воспринимает) индивидуальность соседа. Здесь важно, что он живет «отдельно», не в муравейнике или большом городе, а в «собственной усадьбе; таким образом, право собственности имеет и некоторые позитивные аспекты. Попытка соседа нарушить это право приводит к борьбе – просто по той причине, что эволюция наделила хозяина участка инстинктом нападения на всякое, без исключения, животное того же вида – внутривидовой агрессивностью. Однако, эволюция позаботилась и о том, чтобы такие столкновения не были слишком кровопролитны. В самом деле, у вида, представители которого при каждой встрече истребляют друг друга, было бы мало шансов на выживание; «целью» природы является не уничтожение соседа, а изгнание его на принадлежащую ему территорию, обеспечивающее, как мы уже видели, равномерное заселение ареала обитания вида. Поэтому у всех видов животных столкновения имеют, как правило, не «серьезный», а «демонстративный» характер; драки между ними аналогичны рыцарским турнирам, а не военным действиям. Замечательно, что по мере углубления в чужие владения, «захватчик» чувствует себя все менее уверенно: его боевая сила закономерно убывает. Зато «хозяин», как это и подобает спортивному характеру состязания, сильнее всего играет «на своем поле». По мере изгнания «захватчика» на его территорию соотношение сил меняется на обратное, что приводит, в конечном счете, к установлению «вооруженного мира» с правильным размежеванием сфер влияния.
Чем опаснее вооружен хищник (а оружие нужно ему для охоты на добычу другого вида), тем основательнее позаботилась эволюция о предотвращении «настоящих» внутривидовых сражений, тем более изощренной оказывается система условных движений, составляющая ритуал поединка. Напротив, чем менее вооружен вид, тем слабее эволюционная охрана его от «убийства». Зайцы дерутся и нередко убивают друг друга; волки не убивают друг друга почти никогда, и даже не наносят друг другу серьезных ран. Кто читал книгу о волках Ф. Моватта, проникся достаточным уважением к этике волчьей стаи. Верно, что «ворон ворону глаза не выклюет», потому что ворон – хищная птица; менее известно, что голуби в драке выклевывают друг другу глаза. И это еще не все. У хищников оказалась необходимой для сохранения вида особая защита самок и потомства. Для этого выработались особые механизмы распознавания и торможения. Если бы волки или собаки, с их мощными челюстями, всерьез нападали на самок или щенков, их вид существовал бы недолго.Именно потому, что они – сильные хищники, эволюция снабдила их тонкими защитными механизмами, снимающими агрессивность, когда она угрожает потомству. Чтобы освободиться от этих биологических механизмов, нам, людям, пришлось в значительной степени утратить былую агрессивность, приблизившись к домашнему скоту.
Таким образом,инстинкт внутривидовой агрессии у хищников, где он особенно силен, привел к формированию так называемых «высших эмоций», лежащих в основе таких, казалось бы, специально человеческих явлений, как сопереживание, сострадание и отвращение к убийству. Интересно сопоставить с этим тот факт, что у высших приматов (шимпанзе, горилла, орангутанг) в естественной обстановке не встречается столкновений с серьезным исходом. Одного этого факта, твердо установленного наблюдениями последних лет, было бы достаточно, чтобы опровергнуть домыслы о биологически обусловленной «жестокости» человека!
Другим результатом действия внутривидовой агрессии оказывается механизм взаимоотношений между полами. Замечательно, что этот механизм развивается совершенно одинаково у видов, очень далеко отстоящих в системе животных – у морских окуней, гусей, высших млекопитающих. Основу механизма составляет взаимодействие инстинкта внутривидовой агрессии, обусловливающее «отталкивание» каждых двух особей (в том числе разного пола), и полового инстинкта, вызывающего «притяжение» особей разного пола. Удалось открыть простейшие формы этого взаимодействия, сводящиеся к чередованию сближения и бегства. Близкие разновидности и виды (близкие по морфологии, т.е. по строению тела!) весьма отличаются по своему поведению, воспроизводящему, наподобие кадров фильма, все исторические этапы эволюции поведения. Благодаря этому факту, Лоренцу удалось проследить эволюцию отношений между полами. Из чередования движений, выражающих «притяжение» и «отталкивание», возникло характерное «зигзагообразное» движение, напоминающее ритуальный танец. Таким образом выясняется происхождение «любовной игры», предшествующей у всех высших животных половому акту. Игра эта, вызывавшая в случае человека моральное осуждение и до сих пор противопоставляемая «серьезному» отношению к «вопросам любви и брака», оказывается древнейшим биологически обусловленным механизмом, а вовсе не проявлением специальной испорченности человека. Дальнейшее усложнение «ритуальных» движений, известных у человека и животных под названием «ухаживания», привело к возникновению всех сложнейших форм сексуального поведения, какие наблюдаются у высших животных и человека. Вместе с механизмами торможения агрессии, обеспечивающими сохранение потомства, это изощренное эволюцией сексуальное поведение составило биологическую основу всей общественной – а тем самым и личной – жизни человека.
Итак, биологическим носителем «зла» – враждебного отношения человека к человеку – является инстинкт внутривидовой агрессии, совершенно нейтральный в моральном смысле, и возникший из необходимости равномерного распределения участков питания. Из этого механизма развилось все сложное и разнообразное поведение человека в семье и в обществе – личность, понимание другой личности, десять заповедей, дружба, любовь и самая мораль. Биологическое поведение человека воспринимается в наше время с таким же недоверием и отвращением, как сто лет назад – происхождение человека от обезьяны. Как правило, каждое великое открытие, подрывающее исторически сложившиеся научные или донаучные взгляды, встречается в штыки. Люди, жившие сто лет назад, возражали против Дарвина совсем не потому, что у них были убедительные доводы по поводу происхождения человека. Психологическая причина такой реакции состояла в традиционном представлении о высоком (божественном) источнике человеческого рода, – но не только в этом. «Происхождение» не является сухой научной абстракцией; оно ассоциируется с половым актом, в котором действующими лицами являются отец и мать мыслящего субъекта, он сам и его жена; подсознательная подстановка вместо одного из них обезьяны (негра, еврея и т.д.) достаточно объясняет трудности, с которыми сталкивается научное исследование человека. Через сто лет после Дарвина число людей, знакомых с доказательствами животного происхождения человека и всерьез проверивших доводы за и против него, не так уж велико; но представление об этом вошло в учебники, стало респектабельным и принимается на веру. Точно так же, опыты австрийского профессора над гусями и утками воспринимаются нашими современниками как нечто смехотворно низменное по сравнению с жизнью человека; в повседневных перепалках собственной жизни мы не слышим интонаций птичьего двора. И если мы не верим больше в божественного отца, в грехопадение и бессмертие души, то на месте веры, в качестве ее суррогата, остались формулы приличия: «Человек – это звучит гордо». Что же говорит этология о природе человека? Биологическая природа человека не хороша и не дурна – она морально нейтральна. Книги, написанные серьезными биологами в последние годы, значительно лучше изображают сообщества высших животных, чем знали их наши деды, читавшие занимательные россказни Брэма. К сожалению, я не знаю хорошей книги о шимпанзе, наиболее близких к человеку. Книга Шаллера о гориллах изображает сообщество высших обезьян, утративших свою хищность и не имеющих естественных врагов (кроме человека). Гориллы травоядны; интересно было бы знать, чем питались их предки. Сомнительно, чтобы столь мощные, хорошо вооруженные животные происходили от травоядных предков, поскольку далекие предки нынешних обезьян были всеядны, как теперь шимпанзе, пожирающие даже маленьких обезьян других видов. Шаллер отмечает у горилл черты вырождения, делающие их общество вялым и статичным; вероятнее всего, это эволюционный тупик. Гораздо интереснее сообщество волков, изученное Моваттом. В нем с предельной отчетливостью видны выработанные эволюцией свойства высокой агрессивности, во многих отношениях заставляющие нас завидовать этому благородному зверю. Здесь не нужны никакие кавычки: мы знаем теперь, что эмоции животных и человека не просто аналогичны, но в основе своей тождественны. Собака «хочет», «волнуется» и даже «страдает», вопреки запретам И.П.Павлова.
