Виктор Аллахвердов - Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания
О противоречивости представлений о сознании первыми заговорили философы. Они сформулировали фундаментальные парадоксы, делающие сознание логически невозможным. Но ведь оно, тем не менее, существует! В течение сотен веков шёл непрестанный поиск выхода из неразрешимых вечных проблем. В результате этих грандиозных изысканий картина оказалась гораздо более запутанной, чем была вначале. Вряд ли стоит этому удивляться. Философы сделали своё по-настоящему великое дело. Стоит поверить Б. Расселу: достоинство философии в том и состоит, что она видит проблемы там, где всё кажется простым, а заканчивает тем, что существовавшую в начале неясную уверенность заменяет ясным сомнением.[7] Многие, тем не менее, оказались удрученными столь пессимистическим итогом тысячелетнего философского труда, а потому решили вообще не касаться фундаментальных проблем. Я уверен, что философия, а вслед за ней и психология мучается в беспросветных страданиях просто потому, что философские, да и психологические построения опираются на весьма туманные и зачастую просто ошибочные представления о сознании. Может, достаточно изменить взгляд на природу сознания и тогда хотя бы появится надежда на разрешение парадоксов?
Психология, однако, оказалась просто пресыщена парадоксами. Большинство современных психологов, не зная, как к ним подступиться, запретили себе вообще о них думать, а чтобы не чувствовать себя ущербными, объявили их рационально неразрешимыми. Иначе говоря, психологи, не видя выхода, предпочли профессионально успокаивать себя психотерапевтическими пассами: теоретический хаос – это хорошо, поскольку, когда не известно, куда идти, то тогда вперед можно двигаться сразу во все стороны. И это замечательно, а главное – правильно! Раз все опоры сомнительны, то и любое исследование, на что-либо конкретно опирающееся, не может приблизить нас к познанию истины. А потому: да здравствует "доброжелательный" (в устах одних психологов), а ещё лучше "принципиальный" (в устах других) эклектизм, опирающийся на подлинную свободу, даруемую психологии ничем не ограниченным и, вроде бы, самыми современными методологическими концепциями – такими, например, как анархизм и постмодернизм. Прав А..Ю. Агафонов: «Тот коллапс, в котором оказалась отечественная психология, есть прямое следствие обесценивания рационализма».[8]
Казалось бы, тьма нерешенных вопросов делает психологию самой перспективной для теоретиков наукой, ведь наличие неразрешимых загадок – наилучший повод для их деятельности. Если нет загадок, то что же тогда разгадывать? Однако любая наука хочет быть хоть немного уверенной в своих основаниях, пусть в полной мере это никогда и не удаётся. К сожалению, основания психологии выглядят слишком уж шаткими и противоречивыми. Не потому ли психология до сих пор чувствует себя Золушкой на Королевском балу Науки, смиренно ожидая неизбежного превращения своих достижений, кажущихся такими драгоценными, в никому не нужную тыкву? Для продвижения вперед иногда стоит остановиться и приглядеться к собственным позициям. Это не просто. Иногда возникает чувство, что, ударившись о космическое дно не подлежащих пониманию проблем, ты всё ещё продолжаешь слышать стук снизу. Но, размышлял ещё Сократ, мудрый человек знает, что он ничего не знает. Однако это знание ведёт к прогрессу, а не к отчаянию.
Я предлагаю позволить себе, наконец, перестать делать вид, что мы понимаем больше, чем на самом деле понимаем. Давайте внимательно присмотримся к парадоксам и головоломкам, от одного лишь приближения к которым мутнело в глазах не у одного поколения исследователей. Однако не будем стоять перед ними, дрожа от ужаса, а попробуем поискать выход из их тяжелых объятий. И. Кант называл людей, дружащих с парадоксами, логическими эгоистами, ибо, писал он, они не считаются с общепризнанными взглядами и упорно предлагают публике утверждения, противоречащие общему мнению. Но тут же добавлял: парадокс пробуждает душу к вниманию и исследованию, а обыденность, лежащая в основе общего мнения, навевает сон.[9] Разумеется, в полной мере оценить, насколько предложенный в этой книге подход эвристичен, можно только в конце пути. Вот я и приглашаю всех подготовиться к совместному и, смею надеяться, удивительному путешествию. И да не страшат нас лабиринты, наполненные неизведанным!
В заключение несколько слов признательности: моему брату – Борису Аллахвердову, который, не будучи психологом, но, обладая более оригинальным умом, чем я, всегда со вниманием и поразительным умением выискивать рациональное зерно первым выслушивал самые шальные идеи, приходившие мне в голову; верному другу-однополчанину Михаилу Иванову, во всём готовому помочь и всегда с восхищением относившемуся к моим работам (что воодушевляло), но редко с ними соглашавшемуся (что стимулировало); моему старшему и более мудрому другу и коллеге замечательному философу Анатолию Кармину, мужественно прочитавшему огромное количество моих предварительных текстов к этой книге и сделавшему множество полезных и – главное – отрезвляющих замечаний; Виктору Петренко, своей дружеской поддержкой и заинтересованностью – думаю, даже незаметно для себя самого – вдохновившего меня на эту работу, а также всем близким, почти смирившимся со своим даже в отпуске безотлучно сидящим за компьютером и не замечающим ничего вокруг мужем и отцом.
I. Вечные головоломки
Сознание есть то, что оно не есть, и не есть то, что оно есть.
Жан-Поль СартрОбольстительное сознание в своём недоступном неглиже
Недавно я пытался разъяснить одной умной женщине проблему: как понять, что мы вообще воспринимаем что бы то ни было. Но мне это никак не удавалось. Она не могла понять, в чем тут проблема. Наконец, в отчаянии я спросил ее, как она сама считает, каким образом она видит мир. Женщина ответила, что, вероятно, где-то в голове у нее есть что-то вроде маленького телевизора. "А кто же в таком случае, - спросил я, - смотрит на экран?"
Френсис КрикВсе мы представляем себе, что такое сознание, но только до тех пор, пока об этом не задумываемся. А стоит задуматься, как почти всё, что мы о нём знаем, покрывается пеленой тумана. Тем не менее всё, что мы знаем, мы знаем только потому, что об этом думаем, это осознаём. Явление осознания является самым очевидным фактом на свете. Это признавали даже такие разные мыслители, как Р. Декарт и У. Джеймс. Вся трагедия в том, что объяснение этого очевидного факта не может быть столь же очевидным, ибо само сознание не знает, откуда и как оно возникает. Х. Ортега специально поясняет, почему столь трудны размышления о природе сознания. Чтобы составить себе отчётливое впечатление о каком-либо предмете, говорит он, его необходимо мысленно изолировать, вычленить из окружения. Однако сознание – это такая вездесущая вещь, которая неизменно входит для нас в состав всех других предметов. «Оно есть неизбежный привесок ко всему, что мы воспринимаем и о чём думаем, однообразный и неустранимый, неотлучный спутник всех прочих предметов и явлений». Как же нам определить, что такое сознание, спрашивает Ортега, если оно присутствует во всём, что мы воспринимаем?[10]
Никто не знает, как, когда и почему у такого блистательного физиологического автомата, каким является человеческий организм, появляются и исчезают субъективные переживания. Никто не знает, куда сознание уходит во время сна и уходит ли вообще. Никому не удалось сформулировать надежные критерии наличия осознаваемых переживаний. То, что переживается мной, как данное моему сознанию, т.е. как непосредственно очевидное (любимый термин отцов-основателей психологии), не может быть передано другому лицу в качестве столь же непосредственно очевидного. И о сознании у кого-то другого, кроме себя, можно только предполагать, но не знать. Конечно, общаясь с другими людьми, мы верим, что у них есть сознание. В противном случае, зачем так много времени своей недолгой жизни мы тратим на разговоры? Более того, каждый человек в нормальном состоянии даже способен дать словесный отчёт о том, что он сейчас осознаёт. Впрочем, как можно узнать, что его слова действительно соответствуют наличию у него субъективной реальности?
Во всяком случае, люди, вышедшие из состояния клинической смерти, способны иногда вспомнить, что происходило вокруг них в момент их смерти, например, разговоры медицинского персонала.[11] И это в то время, когда у организма почти нет регистрируемых физиологических реакций! На основании чего можно определить, больной хоть что-то осознает в период подобных переживаний или нет? Или осознаёт только тогда, когда рассказывает о том, что помнит? Надежных критериев наличия сознания нет. Что же мы тогда вообще можем знать о сознании? Как определить, осознают ли что-нибудь пчёлы, дельфины, новорожденные дети, да и, например, спящие взрослые? Они ведь даже не могут сообщить нам своё мнение об этом.
