Алисса Муссо-Нова - Я тебя сделаю!
Ворона высунула язык и скорчила рожу. Клюква сделала вывод — хочет!
— Хочу! — каркнула Ворона и намекнула на шампанское.
— Пиши заявление, — мрачно протянула бумагу Клюква.
Ворона заглотила лист, брякнулась оземь и превратилась в серый красивый ящик факсового аппарата.
— Ешкин кот, опять я за старшего! — проворчала Клюква и ударила по клавишам факса, пытаясь сыграть «Мурку». Факс загудел, подмигнул игриво зеленым глазом, чавкнул плотоядно и выпустил рулон белоснежной бумаги, на котором ярко выделялась шапка-заглавие:
ИНТЕРЕСНЕЙШЕЕ РУКОВОДСТВО
ДЛЯ ВОЛШЕБНОЙ КАНЦЕЛЯРИИ
Факс пискнул, требуя бумаги. Клюква на ощупь схватила стопку листков из черновиков и сунула в брюхо факса. Теперь она аккуратно потыкала в кнопки, набирая «Умирающего лебедя» Сен-Санса. Факс пожевал-поурчал-почмокал и выдал еще один аккуратный рулончик, который, заворачиваясь в трубочку, явил пеструю картинку: европейские дензнаки были впечатаны в середину рулона.
Клюква с интересом осмотрела полученные произведения, и нажала зеленую кнопку. Факс встрепенулся, каркнул и стал Вороной.
— Ты кто? — спросила Клюква.
— Я Аист! — сказала Ворона.
— Похоже, — сказала Клюква, — а что ж ты так чавкаешь?
— Жрать хочу, — сказал Аист-Ворона.
— И эту кучу сожрешь?
— Не вопрос, — Вороне надоело намекать, она тюкнула клювом пробку, которая незамедлительно выстрелила в потолок, и шампанское полилось в подставленный фужер.
— Это зачем? — поинтересовалась Клюква.
— Запивать, — сказала Ворона. Начала что-то сосредоточенно считать в уме, забормотала: — Десять градусов… значит глотков двадцать семь делаем… иначе некондиция получится…
Отпила глоточек, затем с деловым видом подошла к куче черновиков, разинула рот на 270 градусов и, помогая себе лапами, как снегоуборочная машина, загребла все черновики в вывернутый почти наизнанку клюв. Звучно глотнула и клюв с грохотом захлопнула. Сделала интересное движение горлом, лихо тяпнула шампанского до дна и деловито спросила:
— Куда снестись?
Клюква подставила новенький чемоданчик-дипломат.
Ворона лихо запрыгнула в него, завиляла нижними чакрами, и через мгновение двадцать семь новеньких творений в три ряда красовались в чемодане, сверкая лаковыми боками и пестрыми наклейками.
— Ух ты! — Клюква восхищенно разглядывала изделия. Эту «Канцелярию» она задумала сто лет назад, и
книга была уже написана на куче черновиков, но никак собраться не могла, а теперь вот — бац! — и готово!
А Ворона тем временем вытолкнула из-под крыла большую медаль и уже прилаживала ее на грудь Клюкве.
— Что это? — Клюкве сразу понравился блестящий кружок с какими-то невиданными доселе буквами.
— Да премия, — усталым голосом существа, денно и нощно раздающего премии произнесла Ворона, — букеровская.
— Кому? — уже догадываясь и розовея от удовольствия, спросила Клюква.
— Дык тебе! — и Ворона ехидно добавила: — Можешь даже заявления не писать!
Перламутровый сервиз
Жила-была девочка. Жила она, прямо скажем, скучно.
То есть совсем невесело.
И эта девочка всем была все должна.
Должна учиться.
Должна трудиться.
Должна не высовываться.
Должна слушаться.
Должна быть скромной в своих желаниях.
Однажды ей надоело все это. «Что это она всем должна?» — подумала девочка, которая к тому времени тетенькой стала, а вслух спросила:
— Ну почему я все время должна что-то делать-не делать?
— А как ты хотела? — ответила ей старая, в смысле верная подруга. — Чтобы все тебе доставалось на блюдечке с голубой каемочкой?
И подруга кивнула на огромное фарфоровое блюдо с голубой полоской по краю.
— А почему бы и нет? — решила тетенька. И стала вспоминать, что она хочет, и отчего должна отказываться. Она хотела, как выяснилось, немного:
Новую дубленку и сапоги.
Вынуть мужа Петьку из-под старого «запорожца», под которым тот валялся все выходные, и обратить его взоры к себе. Для этого она захотела новую машинку для Петьки.
Она захотела занять чем-нибудь приятным начальницу Стеллу Сигизмундовну, чтобы та отекла от нее со своими претензиями и бессмысленными заданиями.
Она захотела провести отпуск не на грядках в Монино, а у моря теплого.
И тогда тетенька решила действовать!
Она подумала и придумала: для исполнения желания нужно поместить символ желаемого посреди блюдечка с голубой каемочкой: денежку, или картинку с морем и пальмой, или логотип фирмы, от которой благ требуется, или фамилию директора, с кем договор заключать, или красивый брелок к ключам от новенькой машины, или еще что нужное.
И стала по одному все это помещать, и стали ей эти блага сыпаться из тарелочки щедрой волной. Первой дубленка выскочила, за ней сапоги итальянские на каблучке да с блестящими камушками. Потом ключи от машины зазвенели, и сама машина во дворе забибикала. Петька тут же мухой вылетел во двор и уткнулся в новенькую игрушку Потом пара билетов на самолет и путевки в Хургаду, стопка договоров, пачка фотографий из круиза, разноцветные безделушки, которые нынче бельем называются…
Время шло, вещей в доме прибавилось, а счастья было не видно, как и раньше. Однажды с блюдечка спрыгнула румяная старушка-домработница — пыль с добра вытирать. Покрутилась она по хозяйству с недельку, уразумела уклад хозяйский и однажды и говорит: «Тетенька, а что ты смурная такая? Нешто печаль какую испытываешь, али нужда в чем?»
Нахмурилась тетенька, в смысле девочка бывшая, и говорит: «Нет нужды у меня, все прекрасно», а старушка продолжает: «А что ж ты как уксусу наглоталась?»
Тетенька плечами пожала и пошла к тарелочке за помадой французской — по каталогу приноровилась заказывать. Намазала свои губы сжатые фиолетовым, да стала как сейф неприступный и неулыбчивый.
А бабулька смекалистая увидела такое дело, да говорит: «Все ты себе подарила, тетенька, да одно забыла: себя у тебя нету Вещи ты любишь, и вещей у тебя полон дом, а вот ты сама себя не любишь, и потому сама у себя отсутствуешь». Как схватит тетеньку! Да как посадит ее на блюдечко!
Тетенька верещит, упирается, боится блюдечко раздавить — она еще сервиз не заказала перламутровый! Но старушонка ловкая оказалась, под микитки тетеньку держит, да верещит весело:
«Тетку в блюдце посажу,
саму к себе приворожу,
коль себя сможешь любить,
то счастливо будешь жить!»
Тут перестала тетенька упираться, заулыбалась, помаду синюшную обтерла, с блюдца спрыгнула и рассмеялась, потому что опять в девчонку превратилась. Только в веселую. Заскакала девчонка, хвалилки и смеялки себе поет, лепестками себя обсыпает, яблочную воду душистую на себя из кувшина расписного поливает, и радуется! И никому ничего не должна!
Да с нее никто ничего и не спрашивает — все ей только радуются да любуются!
Любовь — великая сила! И сервиз ни при чем получается…
Тапочковый переворот
«Ой, да зазноби-и-и-и-и-и-м-и-м-м-и-м-мло!»
Песня была тоскливая, неделя была несчастливая…
В доме было неуютно. Осень плакала, октябрьский дождик поливал, было серо и знобило — песня была правильная. Серенада Марципановна запахнулась в теплую курточку и оглядела свою недвижимость. Недвижимость требовала ремонта, причем требовала немедленно и безоговорочно, иначе грозила беспорядками и переворотом.
Серенада поморщилась — это была наболевшая проблема из проблем. Ремонт начался года четыре назад, и оборвался на полуслове, вытесненный работой, командировками, страхом разрухи ремонтной. На ремонт в хозяйстве средства имелись, но не было ни времени, ни сил. Но впадать в тоску по этому поводу не хотелось, поэтому Серенада попыталась сделать веселое лицо и превратить все в игру — иначе долгожданные выходные были бы загублены тяжелыми думами.
— Ну-с, переворотов мы не боимся, мы себе сейчас сами переворот устроим! — Серенада Марципановна плюхнулась на диванчик, притворилась веселой и перевернулась два раза с боку на бок и еще один раз через голову.
— А вот ремонтов мы опасаемся, — пробурчала потихоньку она, — особенно капитальных.
Уселась за стол и стала думу думать. «Переворот — штука знатная, это мы в школе по истории проходили — весь учебник сплошные перевороты. И нынешний век ввел моду на перевороты фактурные — судите сами: на стыке тысячелетий были модны бархатные революции, затем пошли цветные: оранжевые, голубые. В Грузии вот розовую устроили, зеленые тоже вечно что-то переворачивают, иногда даже пароходы… Как переворачивают пароходы? Наверняка ведь „не так, как поезда“», — закралась в ум филосовская мысль, но Серенада Марципановна пресекла сию умственную эскападу и вернулась в реальность:
