Дэниел Харрис - Подонок в вашей голове. Избавьтесь от пожирателя вашего счастья!
Я вызываю такси, дорога на север в округ Марин занимает час. Когда мы едем через пролив, я чувствую себя ягненком, который сам идет к жертвеннику. Я получаю сообщение от Сэма, который завидует тому, что мне предстоит пережить. Он безупречно рассчитал время. Меня ободряет напоминание о том, что эти ретриты оставляют бесценный опыт. Я даже недавно читал о них статью в «Нью-Йорк Таймс», которую написал Роберт Райт – профессор философии Принстонского университета, а также полемист, брюзга и агностик, не верящий ни в какие мистические вещи. Райт писал, что обрел «возможно, самый замечательный жизненный опыт» своей жизни на подобном ретрите, нашел «новый вид счастья» и пережил «момент знакомства с ящерицей».
При этом никто не гарантирует каких-то больших прорывов, в духовных кругах их называют «пиковое переживание». Единственное, что несомненно будет – и это подтверждал Сэм – тяжелое испытание первых дней. Классический империализм разума: я бросаюсь сразу во второй или третий день, воображая себя замкнутым и несчастным.
Мы приезжаем в Спирит Рок примерно в четыре часа вечера. Когда мы сворачиваем с шоссе на дорогу до лагеря, я замечаю дорожный знак с надписью: «Доверься президенту».
Боже праведный.
Но какое же красивое место! Оно похоже на пейзажи французских импрессионистов. Нас окружают холмы, покрытые золотистой травой, выжженной солнцем, тут и там на них торчат островки ярко-зеленых деревьев. Центр представляет собой ряд стоящих на холме симпатичных деревянных домиков с японскими крышами.
Я захожу с чемоданом в главный кабинет и замечаю первых коллег по медитации. Они очень солидно носят бейджи Национального Общественного Радио, а также носки с сандалиями.
Мы распределяемся по комнатам и получаем «работу йогов». Я начинаю понимать, что «йогами» здесь называют медитирующих. Мне говорят, что я буду «мыть котлы».
Аллилуйя: мне досталась комната для одного человека на втором этаже одного из четырех общежитий. Жилье скромное, но не ужасное. Небольшая кровать стоит возле окна. Белые стены. Коричневый ковер. Зеркало и раковина. Общая ванная комната внизу.
В шесть часов ужин – и мой первый шок: еда превосходна. Соус из гороха, свежий хлеб, салат с отличной заправкой и укропом, суп из свежих кабачков.
Я жду своей очереди, нагружаю тарелку и оказываюсь в неловкой ситуации а-ля школьная столовая, когда непонятно, куда нужно сесть. Нас примерно сто человек. Толпа состоит в основном из седых бэби-бумеров. Многие из них, очевидно, знакомы – наверное, они постоянные участники групповых медитаций на западном побережье. Нам еще не запретили разговаривать, поэтому все беззаботно болтают.
Я замечаю двух чернокожих женщин и четверых молодых людей, двое из которых азиаты. Есть пара женщин-инвалидов в колясках с электродвигателями. У этих колясок на удивление жестокие названия вроде «Jazzy»[33] и «Rascal»[34].
Я нахожу свободное место возле милой пожилой пары, которые заводят со мной беседу. Я делюсь своими опасениями о том, что первые дни будут суровыми. Дама ободряет меня, говоря, что это не так тяжело: «просто как смена часового пояса».
Когда мы заканчиваем есть, к нам обращается главный повар по имени Мэри, веселая женщина с лицом херувима и короткими каштановыми волосами. Будет три приема пищи: завтрак, обед и легкий ужин. Есть правила: нельзя приносить еду в комнаты, нельзя заходить в обеденный зал, пока повар не даст сигнал колокольчиком, после еды нужно выстроиться в линию и положить свои тарелки в пластиковый контейнер для посудомойщиков. Для строгих веганов есть специальная зона «простой пищи». Для людей с особой диетой есть полка, на которой можно хранить свой запас пророщенной пшеницы или чего-то еще. Мэри была вопреки ожиданиям не так уж строга. Я представлял себе буддистскую сестру Рэтчед[35]. «Я надеюсь, что вы будете относиться к обеденной зоне как к своей собственной кухне», – сказала она, и, кажется, действительно так думала.
Церемония открытия проводится в зале для медитаций, который расположен в элегантном строении на выступающей из земли скале чуть меньше, чем в сотне метров от общежития. При входе все снимают обувь и оставляют ее в маленькой прихожей. В просторном светлом зале полированный деревянный пол и много окон. Спереди стоит алтарь со статуей Будды, перед ним около дюжины ковриков разложены аккуратными рядами. Многие пришли пораньше, чтобы занять себе место и построить своеобразное гнездо для медитации из маленьких деревянных лавочек, круглых подушек, называемых «дзафу», и тонких шерстяных пледов. Они сидели с закрытыми глазами скрестив ноги в ожидании начала. Эта картина посылает мой «сравнивающий разум» в свободное плавание. Я в стане врага.
Для тех, кто еще не умеет сидеть как принято, есть несколько рядов стульев позади ковриков. В итоге я, конечно, сидел в самой дальней части комнаты, как это было в старшей школе.
Усевшись, я поднимаю глаза и тут же вижу учителей, входящих в комнату один за другим. Они молча идут с каменными лицами. Колонну замыкает Гольдштейн. Я узнал его по фотографиям на обложках его книг. Он выше, чем я ожидал. Гольдштейн идет широкими медленными шагами. На нем рубашка на пуговицах и брюки песочного цвета с высоким поясом. Я вижу проплешину в середине его головы, а по бокам – короткие каштановые волосы. У него угловатое лицо с большим, элегантно выступающим носом. Он отрастил бородку. Он выглядит очень серьезным и в целом производит даже слегка пугающее впечатление.
Учителя занимают свои места в переднем ряду, и одна из них, 50-летняя азиатка по имени Камала, приветствует нас. Ее манера держаться подчеркнуто мягкая и выразительная. Я начинаю думать, что они, наверное, преподают во всех школах, куда ходили все эти люди. Она официально открывает ретрит и объявляет, что с этой минуты мы «погружаемся в тишину». Новые правила: никаких разговоров, чтения и секса. Я читал, что есть понятие «йога-интрижка», когда люди влюбляются в кого-нибудь из партнеров по медитации, пытаются заигрывать взглядом и строят разгоряченные фантазии. Оглянувшись, я убеждаюсь, что со мной такого произойти не может.
В своей задумчивой речи учитель говорит нам, что цель ретрита – попытаться быть осознанным постоянно, а не только во время медитации. Это значит: что бы мы ни делали – ходили, сидели, ели или даже шли в душ – это нужно делать с преувеличенной неспешностью, чтобы дотошно и подробно уделять внимание каждому действию.
И тут я впервые смотрю на расписание, которое будет действовать до окончания ретрита. Оно гораздо жесче, чем я думал. Каждый день начинается с подъема в 5 утра и часовой медитации. Затем завтрак и чередующиеся медитации разной длительности: сидя и на ходу. Они продолжаются весь день до 10 часов вечера, прерываясь на приемы пищи, отдых и работу. Вечером так называемый «рассказ о дхарме». Я быстро прикидываю: примерно 10 часов медитации в день. Я честно не знаю, смогу ли это осилить.
День второйБудильник звенит в 5 часов, и я вдруг с горечью понимаю, где нахожусь.
Я беру одну из трех пар спортивных брюк, которые взял с собой, представляя долгие дни без движения. Я спускаюсь в ванную на первом этаже, выполняю омовение и выхожу на прохладный утренний воздух. Я присоединяюсь к медленному течению йогов, бредущих из общежития к залу для медитаций. Все они идут медленно, опустив голову. Я понимаю, что эти люди серьезно приняли призыв к постоянной осознанности.
Шагая с молчаливой толпой в этой предрассветной темноте, я решаю сделать во время ретрита все, что в моих силах. Если уж я здесь, я сделаю все как положено, черт побери.
В зале я не направляюсь к стулу, на котором сидел вчера, а иду прямо к коврикам. Кладу одну подушку на другую и с размаху сажусь на них, повторяя движения более опытных йогов.
Я замечаю, что некоторые люди, входя в комнату, останавливаются и кланяются в направлении статуи Будды в центре зала. Мне неловко от этого. Не знаю, как Сэм с этим мирится.
И еще один неприятный сюрприз: около каждого коврика лежит листок. Это слова. Нам придется петь мантры.
Один из учителей, белый мужчина средних лет, выходит вперед и объясняет нам, что это «наставления Будды», которыми уже много столетий йоги начинают свой день. Слова были на языке пали, на котором говорил Будда, для нас сделали фонетическую запись на английском. Учитель начинает петь, медленно и низко, и все остальные подключаются, читая с листа. Пение – единственное исключение из правила «величественной тишины», наряду с теми случаями, когда мы можем говорить с учителями.
На правой стороне листа перевод текста на английский. В первой части мантры мы «принимаем убежище» Будды – «Просветленного». Затем мы поем «наставления», которые являются, по сути, набором обещаний: не вредить ни животным, ни людям, не красть, не лгать, не использовать вещества, изменяющие сознание, а также «не танцевать, не петь и не делать неподобающих выступлений». Если бы мои друзья увидели, как я восседаю на этих подушках и пою, они бы животы надорвали от смеха.
