Андрей Медушевский - Политические сочинения
Применение этих общефилософских идей к анализу реальных общественных явлений и исторического процесса шло в значительной степени через критическое переосмысление и освоение известной диалектической формулы Гегеля, изложенной в его «Философии права»: «Что разумно, то действительно, и что действительно, то разумно». Сам Гегель указы вал на непонимание смысла этой формулы его современниками. Многие авторы, в том числе некоторые ученики Гегеля, выступили с критикой этого положения. Так, по мнению Р. Гайма, «философия права… яснее всего отражает направление, или, лучше сказать, эту судьбу гегелева учения – превращение абсолютного идеализма в идеализм реставрационный»[172]. В этой связи возникла известная полемика между Герценом и Белинским. Если члены кружка Станкевича, куда входил Белинский, интерпретировали эту формулу как призыв к приятию внешнего социально-политического мира николаевской России, поскольку единственной истинной действительностью обладает лишь внутренний мир индивида, то Герцен считал действительным внешний мир, поскольку он накладывает печать необходимости на внутренний мир индивида. Пересмотр Белинским своих взглядов по этому вопросу (в русле его революционного решения Герценом) обусловил их идейное сближение в последующий период. К.Д. Кавелин считал формулу Гегеля туманной идеалистической абстракцией, подчеркивая, что «далеко не все действительное разумно», а современность «достойна не только критики, но и глубокого порицания»[173]. Н.М. Коркунов также интерпретировал эту формулу как консервативную, связывая ее появление с усилением реакционных черт мировоззрения Гегеля в поздний период творчества (отсюда несколько механистическое противопоставление раннего Йенского и Гейдельбергского периодов позднему Берлинскому, когда была создана «Философия права»)[174]. Неправомерность подобной интерпретации отметил К. Фишер: положение «все действительное разумно» не более консервативно, чем положение «все разумное действительно» – революционно[175]. П.И. Новгородцев подчеркнул многоплановость понятия «действительное»: «дело в том, что Гегель не все существующее считал действительным. Под действительностью он понимает ту высшую реальность мирового и исторического процесса, в которой осуществляется закономерное движение духа»[176]. Историки государственной школы как раз и стремились выяснить, что является действительным – характерным, определяющим в русском историческом процессе, а затем понять закономерность, разумность исторической действительности. Наблюдая русский исторический процесс, они справедливо отмечали большую роль государства в нем. Роль государства в русской истории отметили уже историки предшествующего поколения, а Н.М. Карамзин подчеркнул это названием своего обобщающего труда «История государства Российского». То новое, что внесла государственная школа в разработку этой проблемы, состояло в попытке не только констатировать это явление, но понять его закономерности, социальную природу и процесс развития. Таким образом, в отличие от предшествующей историографической традиции центр тяжести исследования был перенесен на проблему генезиса российской государственности как характерной черты всего национального исторического процесса: если развивалась государственная, политическая мысль, а другие стороны – нет, значит, в ней сосредоточились все силы и соки народной жизни. «Вся русская история, – писал, например, К.Д. Кавелин, – как древняя, так и новая, есть по преимуществу государственная, политическая в особенном, нам одним свойственном значении этого слова»[177]. В результате такого подхода история государства, «государственного начала» стала своего рода стержнем русской истории вообще. «После этого, – заключал автор, – оставалось только понять, так сказать, почву, элемент, в которых совершалась государственная жизнь, и уловить законы ее развития – и дело было сделано, задача решена, взгляд на русскую историю создан». Гегелевская идея органического развития исторического процесса, где каждый этап выступает как ступень общего развития, послужила основой для обоснования периодизации русской истории. В качестве общего принципа выступает выделение в ней трех основных этапов – родового, вотчинного и государственного, каждый из которых подобно элементам гегелевской триады выражает тезис, антитезис и синтез и воплощает связь и поступательное движение народной жизни. Направленность исследований при этом определялась интересом к государственно-правовой тематике. Попытка разрешить вопрос о генезисе русской государственности привела к анализу раннего периода истории, когда, по Эверсу, складывались родовые отношения, «когда начальники отдельных племен, возникшие из патриархального быта семейств, начинают основывать государство, – времени, на которое мы везде должны обращать внимание, чтобы уразуметь древнее право»[178]. С.М. Соловьев в качестве главного, основного явления в смене общественных отношений выделял переход родовых отношений между князья ми в государственные. Кавелин, принимая эту периодизацию в целом, отмечал, однако, что в концепции Соловьева переход от родовых начал (родовая собственность, основанная на личных отношениях князей) к государственным не нашел достаточного обоснования: откуда взялись государственные начала, он не объясняет. Вклад Кавелина состоял в том, что он выделил в качестве особого, самостоятельного вотчинный период. В его триаде родовой этап переходит в вотчинный, а с начала XVIII века – в государственный, когда Московское царство стало государственным, политическим целым. Несомненный интерес представляет попытка Кавелина связать проблему власти и земельной собственности: удельное право предстает как семейное, частное право, постепенно разрушающее общее родовое владение княжеского рода. Б.Н. Чичерин, в свою очередь, применительно к истории русского государства и права выделяет три эпохи: XVI в. – установление общественных повинностей (земское начало); XVII в. – правительственное начало, а эпоха Петра – третий этап, когда «весь организм получил правильное, систематическое устройство». Поиск внутреннего смысла и связи различных периодов народной жизни выдвигается как главный принцип исторического исследования: «только предыдущие периоды жизни народа раскрывают нам смысл по следующих»[179], – говорит Чичерин.
Этот подход определил изучение историками государственной школы происхождения и развития, переломных эпох истории российской государственности. Принципиальное значение при этом имеет вопрос о феодальном строе и свойственных ему социальных отношениях. Известно, что в само понятие «феодализм» историография традиционно (со времен Гизо) вкладывает прежде всего представление о социально-политическом строе, характеризующемся рядом особых признаков: политической раздробленностью, системой вассалитета и условным землевладением. Поскольку в России на разных этапах ее истории эти признаки либо вовсе не существовали, либо существовали лишь отчасти, то, делали вывод государственники, для нее не был характерен феодальный строй: «В Европе все делалось снизу, а у нас сверху». Эти обстоятельства определили коренное отличие русского исторического процесса от западноевропейского и специфический путь развития русской государственности. Государственная школа выводила русскую государственность из ряда факторов. Среди них подчеркивались прежде всего обширность географического пространства, определявшего постоянное развитие колонизации новых земель и, как следствие, стремление государства закрепить население. Отсюда – объяснение крепостного права, исходившее из теории закрепощения сословий государством в интересах военной службы и сбора налогов. Последующее раскрепощение предстает также как акт государственной власти, осознавшей своевременность и историческую обусловленность этого шага. В качестве другого фактора указывается борьба «леса со степью» в русской истории, постоянная угроза враждебных набегов делала необходимой сильную центральную власть и военную организацию общества. Наконец, третьим фактором, в значительной степени связанным с длительным господством монголо-татарского ига, является практика «собирания земель» московскими великими князьями, определившая установку на освоение новых земель. В соответствии с данным подходом государственная школа интерпретировала историю социальных отношений в России, и в частности принципиальную проблему крепостного права. Строительство государства требовало создания специального военно-служилого сословия, а его материальное обеспечение сделало не обходимым закрепление других сословий: «Все подданные укреплены таким образом к местам жительства, или к службе, все имеют своим назначением служение обществу. И над всем этим господствует правительство с неограниченной властью»[180]. Добавляя новые штрихи к концепции о закрепощении сословий государством, С.М. Соловьев сделал упор на объективном характере и исторической обусловленности этой меры: «Прикрепление крестьян – это вопль отчаяния, испущенный государством, находящимся в безвыходном экономическом положении»[181]. В исторической концепции государственной школы речь шла о том, что закрепощение сословий было исторически обусловлено и необходимо в предшествующий период, а затем, начиная с петровского времени и в течение XVIII в., началось раскрепощение сословий, прежде всего дворянства. Освобождение крестьян должно было, по этой концепции, замыкать цикл освобождения сословий, открывавший новые основы гражданственности русского общества. Иначе говоря, основное внимание этой концепции было обращено на историческое обоснование проведений государством либеральных преобразований. В этом контексте следует рас сматривать и известное положение о роли государства как движущей силы исторического процесса, формирующей социальные отношения: «В России все совершалось правительством, все устанавливалось сверху»[182]. В преддверии реформ это положение означало призыв правительства к решительным действиям. Апофеоз идей государства достигает своей кульминации применительно ко времени петровских преобразований. Диалектику исторической преемственности и ее разрыва в ходе реформ лучше всего выразил С.М. Соловьев: «Преобразователь воспитывается уже в понятиях преобразования, вместе с обществом приготовляется он идти только далее по начертанному пути, докончить начатое, решить нерешенное. Так тесно связан в нашей истории XVII век с пер вою половиною XVIII: разделять их нельзя»[183]. Результаты государственных преобразований Петра справедливо высоко оценивались государственной школой. Это «было, – писал Б.Н. Чичерин, – основание прочной государственной системы, организация государственных сил, возведение России на ту степень могущества, которая дала ей возможность играть всемирно-историческую роль»[184].
