Борис Братусь - Аномалии личности
Сказанное не означает, конечно, что человек эгоцентрической ориентации, будучи занят собой, мало влияет на окружающих, не проявляет вовне направленную активность. Напротив, он, как мы упоминали, часто рассматривает свои ценности как достойные и должные быть присущими всем и порой не просто в активной, но даже в агрессивной форме пытается навязать, привить их другим. В этом плане следует говорить как бы о смысловом силовом поле, возникающем вокруг каждого человека, его деятельности и миропонимания. Всякий случай нормального, в нашем понимании, полноценного, ведущего к приобщению к родовой сущности развития создает мощное силовое поле благотворного влияния на других людей, благотворных «вкладов» и возвышающих смысловых преобразований, тогда как всякий случай извращенного, аномального развития создает свое силовое поле, на этот раз отрицательного по отношению к задачам достижения человеческой сущности свойства, направленного на низведение помыслов, задач и смысловых устремлений других до уровня эгоцентризма, а следовательно, в конце концов межлюдской разобщенности, психологической войны всех против всех и внутреннего одиночества каждого из участников этой войны. Вот почему всякая удача воспитания, всякая удача психокоррекции аномального развития есть не просто удача индивидуальной судьбы отдельного человека, счастливое преобразование свойств и структуры его личности, но реальный фактор оздоровления, облагораживания среды.
Разумеется, речь идет не просто о прямом и беспрепятственном радиировании смысловых влияний. Человек не пассивный восприниматель, экран проекции «инобытия», бытия-другого-в-нем, но если продолжить аналогию с радиацией, может быть либо в разной степени открыт ее проникающим влияниям, либо, напротив, наглухо закрыт, иметь труднопробиваемую психологическую защиту, подчас капсулирующую его в себе самом, отторгающую внешнее влияние как чуждое, заведомо инородное. Поэтому всякое влияние, чтобы быть действенным, усвоенным, требует в качестве необходимого условия ответное усилие, ответную активность принятия, присвоения [72]. В этом акте должны соединиться два вида активности, направленные, настроенные на одну смысловую волну, чтобы в дальнейшем образовать, замкнуть, генерировать собой единое смысловое поле. Даже искусство, призванное, казалось бы, прямо, непосредственно транслировать личностные смыслы другим людям, на деле лишено этой способности. Оно достигает своих результатов лишь тогда, когда активно вовлекает воспринимающего его человека в свою сферу и образует не просто вербальное или чисто эмоциональное воздействие, но особую, всегда совместную, друг к другу идущую деятельностную активность, призванную соединить в общем смысловом поле исполнителя и слушателя, актера и зрителя. Недаром говорят не только о хорошем или плохом исполнителе и актере, но и о хорошем или плохом зрителе, о хорошей или плохой аудитории, которая может зажечь и поддержать или погасить и затормозить творчество артиста: в первом случае — чутким реагированием, точнее, сопереживанием, а во втором — отчуждением и равнодушием, т. е. разобщенностью с исполнителем, отсутствием единой совместной деятельности [73].
Таким образом, мы вновь приходим к утверждению важности идеи деятельностного опосредствования: для того чтобы сформировать устойчивые смысловые структуры, необходимо вовлечение человека в такого рода деятельности, в такого рода жизненные проблемы, где бы он мог реально осуществить, отстоять, испытать свои принципы и устремления, где бы они срослись, сплавились с его поступками и деяниями, стали личностными ценностями, т. е. осознанными смысловыми образованиями, направляющими и оправдывающими весь конкретный ход его жизни. Такое деятельностное опосредствование важно и для воспитания, и для коррекции отклонений личности, с той, однако, существенной разницей, что в первом случае мы исходим из представления о еще не сформированной личности, достаточно открытой нашим влияниям, а во втором — о личности уже сформировавшейся, и, следовательно, если в первом случае мы готовимся личность строить, то во втором — нам предстоит ее перестраивать. В обоих случаях продвижение возможно лишь тогда, когда работа и воспитателя, и коррекциониста основана на знании внутренних законов развития личности, знании того, что есть норма этого развития, к чему в итоге следует направлять стремления человеческой личности. В этой и предыдущей главах мы пытались обосновать некоторые ответы на эти вопросы и наметить ряд самых общих положений, гипотез о нормальном и аномальном развитии личности. Разумеется, за рамками раздела осталось значительно больше проблем, нежели вошло в него, что объясняется не только нежеланием говорить скороговоркой о важных вещах, но и тем, что в нашу задачу входило не отыскание как можно большего количества детерминант, частей, свойств личности, а попытка определить некоторые стержневые, главные проблемы и ракурсы, исходя из которых возможно в дальнейшем проникновение и в более частные области.
...Однако любые теоретические рассуждения, сколь бы полны, искусны, изощренны они ни были, не в силах до конца разрешить ими же вскрываемые проблемы и противоречия. Для разрешения теоретических споров о личности необходимо вернуться на землю, к предмету, их порождающему,— самой реальной жизни. Но как психологу подойти к объективному исследованию жизни личности и возможно ли это в принципе?
ГЛАВА III. МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ (ВЗАИМООТНОШЕНИЕ «ОБЪЯСНЕНИЯ» И «ПОНИМАНИЯ» В ПСИХОЛОГИИ)
Достаточно часто психологу приходится слышать от специалистов других областей, прежде всего естественнотехнических, что психология вовсе не наука, поскольку не располагает строгими объективными методами исследования. Когда же психология стремится к формализации методов и достигает известного уровня этой формализации, то сразу же появляются обвинения — на этот раз со стороны представителей гуманитарных областей,— которые говорят о принципиальной невозможности однозначного определения человеческой личности. Но дело не ограничивается критикой извне, по сути та же борьба, борьба двух подходов: одного — стремящегося к формализации, другого — выступающего принципиально против таковой, происходит и в самой психологии. Л. С. Выготский, характеризуя кризис психологии начала века, писал, что он вообще привел «к понятию о двух психологиях». Мысль о разделении этих «двух психологий» была особенно ясно высказана немецким психологом Э. Шпрангером, который резко отделил друг от друга психологию как науку естественную, занимающуюся по преимуществу элементарными процессами, и психологию как науку о духе. Последняя, по его мнению, не может пользоваться какими-либо иными методами, нежели целостное постижение, вчувствование, сопереживание, понимание (отсюда и наиболее распространенное название такого подхода — «понимающая психология»). Было бы весьма поучительно проследить, как развивались и трансформировались эти два подхода в истории психологии, но, поскольку такая задача выходит за рамки содержания данной книги, ограничимся лишь констатацией, что в западной психологии наиболее последовательным выражением первого подхода стал бихевиоризм, сводящий все к фиксируемым поведенческим реакциям, а второго экзистенциальная психология, ставящая во главу угла акты понимания и вчувствования. Общая критика этих направлений достаточно полно представлена в отечественной науке, поэтому нет нужды повторять ее здесь. Следует отметить, однако, что эта критика выглядит пока сугубо негативной: она отвергает аргументы чужих школ, но не предлагает своих решений действительно острого, принципиального вопроса о том, может ли психология научно, т. е. строго и объективно, определять, измерять, исследовать то, что по сути своей не имеет меры, границ, то, что трансцендирует, преодолевая в своем развитии любые «заранее установленные масштабы».
К сожалению, этот вопрос часто и не ставится современными психологами. Большинство из них, априори считая себя представителями естественнонаучного направления (о некоторых исторических причинах такой приверженности мы говорили в гл. I), строят свои исследовательские программы, применяют методики, обрабатывают результаты и делают выводы так, будто человек есть фиксированный объект наподобие физического. Но именно этот подход, прежде всего в отношении личности, и вызывает наиболее резкую критику. М. М. Бахтин, например, отвергая возможность однозначного определения личности, писал: «...подлинная жизнь личности совершается как бы в точке этого несовпадения человека с самим собой, в точке выхода его за пределы всего, что он есть как вещное бытие, которое можно подсмотреть, определить и предсказать помимо его воли, «заочно». Подлинная жизнь личности доступна только диалогическому проникновению в нее, которому она сама ответно и свободно раскрывает себя. Правда о человеке в чужих устах, не обращенная к нему диалогически, т. е. заочная правда, становится унижающей и умертвляющей его ложью, если касается его «святая святых», т. е. «человека в человеке»» 1..
