Гарри Гантрип - ШИЗОИДНЫЕ ЯВЛЕНИЯ, ОБЪЕКТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И САМОСТЬ
«Может ли такой массовый отвод либидо быть приписан вытеснению — это спорный вопрос» (1952а, р. 52).
В соответствии с его более поздней терминологией он написал бы не «как если бы», а «действительно, часть самого эго ушла в бессознательное». Зрелая теория Фэйрберна была теорией расщепления самого эго под воздействием могущественного стресса и радикального ухода либидинального эго в бессознательное для избегания любых эмоциональных связей с объектами — процесс, приводящий в результате не только к утрате объектов, но, вследствие этого, к чувству утраты самого эго. В действительности, уход либидинального эго оставляет то, что он называет сознательным центральным эго, лишенным энергии, так что такой человек может лишь механически функционировать во внешнем мире; ничто не представляется реальным, и утрачена способность к любви. Далее, мы должны отметить, что под воздействием бытующих в то время психоаналитических представлений Фэйрберн приписывал шизоидный уход страху утраты контроля над агрессивными импульсами или же отношению к своим либидинальным импульсам лишь как к агрессивным. Это очень важно, особенно в той форме, которую выделяет Винникотт, а именно: когда мать не может более выносить требований младенца, он начинает страшиться собственных потребностей в любви как жестоких и деструктивных. Но мы должны к этому добавить, что уход по существу обусловлен неспособностью слабого инфантильного эго отстаивать собственные притязания и справляться с внешней реальностью при отсутствии адекватной материнской поддержки. Вследствие этого эго жаждет удовлетворения либидинальных потребностей, которые оно затем начинает воспринимать как вызывающие ответный удар со стороны отвергающего внешнего мира, который побуждает его к уходу.
Такое состояние превосходно описано одним пациентом-мужчиной, хорошим профессионалом на исходе четвертого десятка лет жизни, который обладал незаурядными способностями и нес на себе тяжелую ношу ответственности, ощущая огромное напряжение и истощение. Ему приснилось:
«Я жил в землянке. Она была полностью скрыта сверху, а на уровне пола находилась механическая башенка, которая вращалась. В ней было два перископа (глаза), которые давали мне информацию о том, что происходило снаружи, и две прорези (уши), через которые могли доноситься звуки, которые записывались для меня на магнитофон, и отверстие (рот), через которое я мог посылать послания с моего магнитофона».
Таким образом шизоид воспринимает себя, пока он способен функционировать во внешнем мире механически эффективно, однако безличностно. В этом автоматическом поведении не участвует его сердце, которое скрыто и находится вне доступа внутри. В случае крайнего ухода, пациент перестает функционировать, возникает истощение и регрессивное заболевание. До этого пациент ведет громадную борьбу за жизнь, борьбу, которая может длиться долгие годы, для поддержания существования эго.
Молодая женщина на третьем десятке лет жизни является поразительным примером того, как за ясно очерченным эдиповым комплексом может скрываться серьезное шизоидное состояние. У нее была тяжелая агорафобия, и с началом менструаций она становилась все более отчужденной, была привязана к дому (в течение 12 лет), спала целый день, когда вокруг были люди, и вставала лишь ночью, когда она могла быть одна. В эти часы одиночества она навязчиво мыла руки и приводила в порядок одежду, обсессивно повторяя все, что она пыталась делать. На этой стадии она пришла на одну сессию в отчаянии. После продолжительного молчания она сказала: «Я совершенно беспомощна. Я чувствую, что у меня нет никакой личности. Я не знаю, кто или что я такое, я никто. У меня нет веры ни в кого-либо, ни во что-либо, я не верю даже в вас, я также не верю в бога, у меня нет надежды на что-либо, что позволило бы мне продолжать жить». Как раз перед этим нам удалось в полной мере довести до ее сознания ясно выраженное и интенсивное инцестуозное желание и эдипальные фантазии, которые она ранее осознавала лишь как не связанные друг с другом. Она ярко помнила сновидение, которое приснилось ей несколько лет тому назад. Земля была пропитана грязью, которая, как она знала, была спермой, и ей не удавалось предохранить себя от попадания грязи внутрь нее. Она всегда страшилась, как бы нечто с одежды ее отца не попало на ее тело, давно испытывала страх перед микробами, который объясняет (хотя лишь частично) ее обсессивное мытье рук. В течение некоторого времени она сконцентрировалась на боязни заиметь ребенка, не будучи способной дать какое-либо связное объяснение, чего же конкретно она страшится. Она хотела любви и замужества, а также сексуальных отношений, но не ребенка. Чувство, что она окажется не в состоянии за ним присматривать, было оправданным в реальности, но не внутренней причиной. Затем она сказала, что всегда считала, что если выйдет замуж, то все будет в порядке до тех пор, пока они с мужем не переедут в дом ее родителей. Если они сделают это, она забеременеет и не будет знать, от мужа или от отца этот ребенок. С матерью у нее будет страшная ссора, и ее заставят сделать аборт и избавиться от ребенка. Вряд ли можно иметь более ясно выраженное сознательное инцестуозное желание, сопровождаемое огромной виной и страхом. В действительности, анализ этого эдипального материала ничего не прояснил. Он не ослабил ее компульсивное желание мыть руки, которое, как оказалось, имело другие причины, помимо защитного очищения и ослабляющего вину ритуала. Выяснилось, что ее отец часто отсутствовал дома в ее детстве, и когда он все же бывал дома, то уделял больше внимания своей жене, чем дочери. Ее инцестуозное желание, ревность и страх перед матерью возникли из крайнего одиночества, в котором ей было трудно относиться к себе как к положительной личности. Как она мне сказала, у нее не было достаточной веры и доверия по отношению к кому-либо, которые помогали бы ей ощущать себя живым человеком. Инцестуозные и эдипальные фантазии были способом поддержать чувство наличия взаимоотношений и, в конечном счете, своего эго, хотя и крайне нарушенного, и лишь воображаемые связи с ее родителями, которые и были источником ее затруднений, помогали поддерживать эти чувства.
Это эдипальное фантазирование было защитой, которую анализ снял, и выявилось, что ее обсессивные симптомы были прямым выражением отчаянной борьбы за поддержание бытия своего эго. Она сказала: «Мне приходится сосредоточивать на себе внимание. Я не должна забывать о “своем бытии”, иначе я утрачу себя. Я боюсь, что утрачу со всем контакт и буду отрезана от всех. Я чувствую, что у меня нет реального контакта. Я не могу просто сделать что-либо и покончить с этим. Если я хочу приготовить чай, то наливаю немного воды в чайник и затем выливаю ее, и делаю так раз за разом. Мне даже трудно припомнить, когда я в последний раз смогла наполнить его водой и поставить на огонь. Аналогичным образом, я вынуждена снова и снова продолжать мыть руки, и проходит уйма времени, прежде чем я соберусь лечь. Когда я, наконец, перестаю их мыть, я не могу сразу же сбросить свою одежду, лечь в постель и покончить с этим. Я могу и не проснуться. Я могу умереть во сне. В настоящее время я вообще не могу лечь спать. Я не могу раздеться и просто сплю на кресле внизу». Она меньше опасалась полностью утратить контакт с внешним миром, если спала подобным образом. Обсессивное повторение всякой ее деятельности было способом отсрочить пугающий момент, когда что-то будет завершено, закончено, проделано. Так как любое дело таит в себе угрозу собственного окончания, она полагала, что в таком случае наступит и ее крах и распад; поэтому ей приходилось растягивать все, что она делала на как можно большее время для поддержания восприятия себя человеком. В конечном счете, анализ избавил ее от психических защит и открыл слабого беспомощного маленького ребенка, опасающегося дорасти до взрослой ответственности. В то время она могла взрослеть, лишь если терапевт поддерживал ее эго, как мать поддерживает своего младенца. В конечном счете, она чудесным образом выздоровела.
Распад объектных связей, утрата способности любить и страх утраты эго как ментальное переживание небытия вовлекают пациента в огромную зависимость от терапевта. Пациенты часто говорят, что чувствуют себя «отрезанными» вследствие неспособности вступить в контакт с терапевтом. Один пациент любил повторять: «Я от вас за много миль. Я не чувствую вашего присутствия здесь. Я не могу вступить с вами в контакт. Вы сами должны вступить со мной в контакт. Если вы не сможете меня найти, я не получу никакой помощи». Это чувство бездны, которую не может преодолеть пациент, но которую, возможно, может и должен преодолеть терапевт, если он показывает пациенту, что знает о ней, имеет громадное значение в лечении. Оно ярко иллюстрируется случаем, представленным на страницах 347—353, и одна из причин так высказана пациенткой: «Мне всегда казалось, что я никогда не смогу добиться от матери понимания того, что я хочу ей объяснить. Чуть послушав меня, она обычно начинала суетиться и была слишком занята, чтобы выслушать меня до конца». Пациентка росла в большей изоляции, чем ей казалось.
