Гуттаперчевый человек. Краткая история российских стрессов - Миркин Яков Моисеевич

Те, кто вступил на путь реформ, сталкивались с неизвестностью. Они испытывали всю тяжесть личной, исторической ответственности (для большинства из нас она была бы невыносима). И еще – они конфликтовали с устоявшимися с детства догмами, страхом и непредсказуемостью, если речь идет о личной судьбе.

Мог ли выжить Советский Союз?

Ответ, пусть сто раз дискуссионный: да, конечно! Мог бы выжить и даже развиваться, если бы его трансформация началась с того, чтобы «накормить народ», резко повысить его благосостояние, осторожно высвобождая рыночные силы на земле и в отраслях, производящих предметы потребления. Если бы проводились только популярные реформы, повышающие качество жизни, а все изменения вертикалей (идеология, власть) шли бы с лагом во времени.

Мы этот урок выучили? Никто не знает. Время покажет.

Что еще почитать

У автора.

• Миркин Я. Правила неосторожного обращения с государством. М.: АСТ, 2020. С. 10–13, 80–99, 129, 130–133, 219–253.

• Миркин Я. Уроки перехода // Горбачев. Урок свободы. М.: Весь мир, 2021. С. 210–214.

Часть IV

Под стрессами. Личные истории

В. Кандинский

Предугадывай

П. Клее

Пророки, прорицатели, прогнозисты

Всегда, во все времена в России находились люди, пытавшиеся предугадать, что будет впереди. Они же умоляли, кричали, предупреждали, потому что им казалось – да что там казалось, они были уверены, – что впереди времена темные, не хлебные, что хаос и сумятица подбираются к стране.

Чаще всего они были правы, родом из тех, что нутром чуют, или даже из тех, что пытаются вопрос изучить и предсказать, твердо, логически, что впереди беда. И чаще всего – а, скорее всего, всегда, – голоса их были совершенно ни к чему: для тех, кто наверху, эти голоса были совершенно незначащими, и жизнь шла так, как она была должна – скорее, не должна – идти.

Что ж, хотя бы вспомнить кого-то из них, потому что в России они не переводятся, и всегда найдется какой-то человек, который заламывает руки и кричит: «Что же вы делаете? Куда вы идете? И разве вы не видите?».

Но нет, они – «не видите», неизменно ввергая Россию в горечь и смуту.

1902. Умолять. Толстой

^[253]

Каждый хотел бы говорить с властями на равных, добиваясь лучшего для родины. Только немногим это удавалось. Нужно иметь мужество, чтобы встать один на один с государством, но не для того чтобы ломать его насилием, а чтобы мирным словом, проповедью пытаться изменить его пути, достучаться до разума властей предержащих. И что получить в ответ? Насилие? Глухое недовольство? Отторжение от карьеры? Смешок? Да, конечно. Но хуже всего – глухое молчание.

В 1902 г. Николай II передал графу Льву Николаевичу Толстому словесное сообщение, что государь прочел его письмо, но «никому показывать не будет», тем самым давая понять, что оно оставлено как без последствий, так и без какого-либо обсуждения – или осуждения – со стороны высших властей^[254]. Глухое молчание – таким был ответ. А что хотел Толстой? Чего он пытался добиться своими письмами, раз за разом? И кем он себя возомнил?

Не было еще в России никаких революций, было только брожение, нелепые мечты, были эксцессы, но все еще можно было остановить. Граф Толстой взял себе привычку учить царей. Письмо за письмом в начале 1900-х обращался к Николаю II. И сейчас-то его страшно читать.

«Треть России находится в положении усиленной охраны, т. е. вне закона. Армия полицейских, явных и тайных, все увеличивается и увеличивается. Тюрьмы, места ссылки и каторги переполнены, сверх сотен тысяч уголовных, политическими, к которым теперь причисляют и рабочих. Цензура дошла до нелепости запрещений, до которых она не доходила в худшее время 1840-х. Религиозные гонения никогда не были столь часты и жестоки, как теперь… Везде в городах и фабричных центрах сосредоточены войска и высылаются с боевыми патронами против народа. Во многих местах уже были братоубийственные кровопролития и везде готовятся, и неизбежно будут, новые и еще более жестокие.

И причина всего этого, до очевидности ясная, одна: та, что помощники Ваши уверяют Вас, что, останавливая всякое движение жизни в народе, они этим обеспечивают благоденствие этого народа и Ваше спокойствие и безопасность.

Но ведь скорее можно остановить течение реки, чем установленное Богом всегдашнее движение вперед человечества»^[255].

И еще Толстой писал, адресуясь императору: «были братоубийственные кровопролития и везде готовятся, и неизбежно будут, новые и еще более жестокие». Эти его пророчества исполнились. Впереди были 1905, 1914–1916, 1917, 1918–1920 гг.

От мрака – к свету

Письма Толстого «наверх» писались за несколько лет до его смерти, и сам он много раз давал знать, что терять ему нечего, что смерть на пороге, но ему хочется успеть высказаться о самых важных для него вещах.

Как в России избежать «братоубийственного кровопролития»? Вот ответ Толстого, его требование к государству: понять, в чем истинные желания народа, дать ему настоящее движение, сделать все, чтобы выполнить эти желания. Не останавливать движение жизни в народе!

Именно эту крамолу он сообщает первому лицу в начале 1900-х. «Мерами насилия можно угнетать народ, но не управлять им. Единственное средство в наше время, чтобы действительно управлять народом, – только в том, чтобы, став во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету, вести его к достижению ближайших к этому движению целей. Для того же, чтобы быть в состоянии это сделать, нужно прежде всего дать народу возможность высказать свои желания и нужды и, выслушав эти желания и нужды, исполнить те из них, которые будут отвечать требованиям не одного класса или сословия, а большинства его, массы рабочего народа»^[256].

Господи, какой идеализм! «Стать во главе движения народа от зла к добру, от мрака к свету». Власти должны спросить сами себя, куда идет движение народа! Не загоняется ли оно властями в угол? Какие главные желания народа? Как исполнить их? Как вызвать к жизни только развитие, только эволюцию?

Не наивно ли ожидать, что так случится в том сверхжестком, «вертикальном» государстве, каким была Россия в начале 1900-х? Что это за детскость?

Наивность Толстого, наивность Ивана Озерова, наивность Андрея Сахарова, наивность любого разумного, рационального человека, спрашивающего одно и то же, и еще, часто: что будет дальше? Вместе с детским вопросом к самому себе: «Могу ли я сделать своим словом, своим разумом хоть что-то, чтобы так расположить власти, когда они существуют в жестких вертикалях, чтобы жизни людей в таком государстве были – во всех смыслах – сохранны, сбережены?».

Как жить без этой наивности? Всегда, в любой момент, в любой точке общественных поворотов нужно повторять эти вопросы и пытаться искать ответы на них, исходя из того, что главной ценностью, особенно в России является человеческая жизнь, достойная жизнь – жизнь каждого из нас.

Не делайте этого!

Мы не знаем, имели эти письма хотя бы какое-то влияние или нет. Мы совершенно не знаем, играли они хотя бы малейшую роль в том, чтобы прекратить насилие в России 1900-х. Нам неведомо, что испытывал Николай II, читая толстовские письма, было ли хотя бы малейшее воздействие на те решения, которые он принимал. Ничего этого мы не знаем, но знаем только, что внутренняя обстановка в России в начале 1900-х была все хуже с каждым годом, она все накалялась, а Толстой переходил от письма к письму к все более отчаянному слогу.