Робин Норвуд - Женщины, которые любят слишком сильно
Именно это произошло между Элен и Чарльзом. Чарльз со своей стороны игнорировал любые признаки отсутствия эмоционального участия со стороны Элен, потому что чувствовал себя польщенным ее вниманием. Он вовсе не был пассивной жертвой ее манипуляций, добровольно отказавшись увидеть ту часть характера Элен, которая не совпадала с его представлением о себе — представлением, которое она укрепляла и в которое ему хотелось верить. Много лет он жил с Элен в тщательно построенном мире фантазий, не желая подвергать опасности иллюзию, тешащую его самолюбие. Его гнев после смерти Элен был большей частью направлен против него самого: он с опозданием признал свою близорукость и ту роль, которую он играл в создании и увековечивании фантазии о всепоглощающей любви, нашедшей свое воплощение в совершенно бесплодном браке.
Рассел: Тридцать два года; социальный служащий, разрабатывающий общественные программы для малолетних правонарушителей.
— На детишек, с которыми я работаю, производит большое впечатление татуировка на моей левой руке. Она многое говорит о моей прежней жизни. Я сделал ее в семнадцать лет. Мне хотелось вытатуировать свое имя, поскольку я был уверен, что в один прекрасный день я буду лежать на земле мертвый и никто не узнает, как меня звали. Я считал себя чертовски нехорошим парнем.
До семи лет я жил с матерью. Потом она вышла замуж, и мы с ее мужем здорово не поладили. Я часто убегал из дома, а в те времена за такое обычно запирали в каком-нибудь исправительном заведении. Сначала это был детский дом, потом приемные родители, потом снова детский дом. Вскоре я попал в Бойз-Кемп (Вид правительственных заведений с относительно мягким режимом для трудных подростков), а потом в Ассоциацию по надзору над трудными подростками. По мере взросления я несколько раз сидел за решеткой и наконец оказался в настоящей тюрьме. К двадцати пяти годам я перепробовал все исправительные учреждения, которые мог предложить штат Калифорния, — от лесного молодежного лагеря до камеры строгого режима.
Не стоит и говорить о том, что тогда я проводил взаперти гораздо больше времени, чем на воле. Но я все-таки умудрился познакомиться с Моникой. Как-то вечером в Сан-Хосе мы с приятелем обкатывали «взятый взаймы» автомобиль. Мы заехали в придорожное кафе с гамбургерами и припарковались рядом с двумя девушками. Пошли шуточки и разговорчики; вскоре мы уже устроились на заднем сиденье их машины.
Мой приятель был настоящим ловеласом. Он держался невозмутимо и уверенно, поэтому в женском обществе я предоставлял ему возможность вести все разговоры. Он всегда мог заинтересовать пару девчонок и зацепить их, но право выбора принадлежало ему — за хорошо подвешенный язык и проделанную работу. Однако в тот вечер мне было не на что жаловаться, поскольку он поладил с маленькой сексуальной блондиночкой, сидевшей за рулем, а я остался с Моникой. Ей было пятнадцать лет. Она была действительно очень миленькая — вся мягкая, восторженная и заинтересованная. Она с самого начала понравилась мне своей внимательностью и заботливостью.
Должен сказать, что, отсидев срок, вы узнаете, что в мире есть немало женщин, считающих вас подонком, с которым не стоит иметь никаких дел. Но есть и другие, которым вы нравитесь. Их очаровывает сама идея завязать отношения с подобным человеком. Они видят, какой вы плохой и большой, и начинают совращать вас, чтобы потом усмирить и заставить ходить по струнке. Или им кажется, что вас несправедливо обидели, жалеют вас и хотят помочь. Моника явно принадлежала к тем, кто хочет помочь. Она в самом деле была славной девочкой — никаких нападок, никакой язвительности. Пока мой приятель развлекался с ее подругой, мы с ней гуляли под луной и разговаривали. Она хотела знать обо мне все. Я немного подредактировал свою историю, чтобы не напугать ее, и рассказал ей массу печальных вещей. Например, как мой отчим ненавидел меня и как я жил у этих проклятых приемных родителей, которые били меня и тратили деньги, отпущенные государством на мое воспитание, на собственных детей. Пока я говорил, она крепко сжимала мне руку, гладила по плечу, а потом в ее больших карих глазах даже появились слезы. Так что когда мы распрощались, я уже по уши влюбился в нее. Приятель принялся расписывать сочные подробности своей встречи с блондинкой, но мне даже не хотелось слушать. Моника дала мне свой адрес и номер телефона. Само собой, я собирался позвонить ей на следующий день, но при выезде из города полицейские задержали наш автомобиль, потому что он числился в розыске. В это время я думал только о Монике. Я был уверен, что это конец: ведь я говорил ей, как сильно я хочу исправиться и пойти по прямой дорожке.
Снова оказавшись в Ассоциации по надзору, я решил рискнуть и послал ей письмо. Я написал, что отбываю срок, но на этот раз за то, чего я не делал — копы якобы арестовали меня из-за того, что я им не нравлюсь и давно был у них на заметке. Моника сразу же прислала ответ и следующие два года продолжала писать мне почти ежедневно. Мы писали только о том, как сильно мы любим друг друга, как нам не хватает друг друга и чем мы будем заниматься, когда меня выпустят.
Ее мать не позволила ей встретить меня в Стоктоне после освобождения, поэтому я поехал в Сан-Хосе на автобусе. Я был взволнован и в придачу сильно испуган. Наверное, я боялся, что в конце концов окажусь не нужен ей. Поэтому вместо того, чтобы сразу же отправиться к ней, я отыскал кое-каких старых приятелей. Одно потянуло за собой другое. Мы начали большую гульбу, и когда ребята наконец отвезли меня к дому Моники, прошло целых четыре дня. Я был в самом плачевном состоянии. Мне потребовалось напиться хотя бы для того, чтобы набраться храбрости встретиться с ней. Я боялся, что она предложит мне катиться на все четыре стороны.
Слава Богу, ее мать была на работе, когда парни выгрузили меня на дорожку перед ее домом. Моника с улыбкой вышла мне навстречу. Она была рада видеть меня, хотя ничего не слышала обо мне после моего приезда в город. Как только я немного протрезвел, мы отправились на очередную потрясающую прогулку. У меня не было денег на развлечения и не было автомобиля, но ей было наплевать и на то, и на другое.
Долгое время я не мог сделать ничего плохого в глазах Моники. Она находила оправдания всему, что я делал и чего не делал. Я несколько раз сидел в тюрьме, но она все-таки приклеилась ко мне и вышла за меня замуж. Ее отец бросил семью, когда она была совсем малышкой, но ее мать ничего не забыла и очень косо поглядывала на меня. Я ей совсем не нравился. В сущности, мы с Моникой поженились случайно. Однажды меня арестовали за мошенничество и подделку чеков. Мать не разрешила Монике встретиться со мной, когда меня выпустили под залог, поэтому она сбежала, и мы поженились. Монике было восемнадцать лет. До суда мы некоторое время жили в отеле. Она работала официанткой, но потом ушла оттуда, чтобы иметь возможность каждый день приходить в суд на слушание моего дела. Потом я, само собой, отправился в тюрьму, а Моника вернулась домой. Они с матерью так часто ссорились, что в итоге Моника переехала в ближайший к тюрьме городок и снова устроилась на работу официанткой. Там был колледж, и я всегда надеялся, что она вернется к учебе: она была очень способной, и ей нравилось учиться. Но она заявила, что ей хочется только ждать меня. Мы переписывались, и она приходила на свидания так часто, как позволяли правила. Она много беседовала обо мне с тюремным капелланом, упрашивая его поговорить со мной и помочь мне. В конце концов мне пришлось попросить ее прекратить это. Я того парня на дух не переносил, мы с ним просто не могли нормально разговаривать.
Несмотря на визиты, она продолжала писать мне и присылала разные книги и статьи о том, как встать на правильный путь. Она постоянно твердила, что молит Бога о том, чтобы я изменился. Мне хотелось держаться подальше от тюрьмы, но я так долго «мотал срока», что больше ничего не умел делать.
Наконец что-то внутри меня щелкнуло, и я разработал программу, которая должна была помочь мне найти свое место в жизни. В тюрьме я поступил на курсы, а кроме того, закончил высшую школу и начал заочное обучение в колледже. Когда я освободился, мне как-то удалось уберечься от неприятностей и продолжить обучение. В итоге я получил диплом специалиста по общественной деятельности, но при этом потерял жену. Сперва мы упорно боролись за то, чтобы все было о'кей, но когда жизнь стала полегче и мы приблизились к тому, на что всегда надеялись, Моника стала более резкой и сердитой, чем когда-либо за годы наших бедствий. Она ушла от меня в то самое время, когда нам следовало бы быть наиболее счастливыми. Я даже не знаю, где она теперь. Ее мать отказывалась говорить со мной, и в конце концов я решил, что это не мое дело — искать ее, если она не хочет быть со мной. Иногда мне кажется, что Монике было гораздо проще любить свое представление обо мне, чем любить меня как человека. Мы любили друг друга, когда не могли быть вместе, когда у нас были только письма, свидания в тюрьме и мечты о будущем. Когда я начал воплощать наши мечты в действительность, она охладела ко мне. Чем быстрее мы приближались к среднему классу, тем меньше ей это нравилось. Наверное, она больше не могла жалеть меня.
