Дональд Винникотт - Игра и Реальность
В общем и целом понятно, что принцип реальности вовлекает индивида в переживания гнева и реактивную деструктивность, а я утверждаю, что роль деструктивности — в самом создании этой реальности, помещении объекта вне границ «Я». Чтобы это произошло, необходимы благоприятные условия.
Это и есть суть исследования принципа реальности в действии. Мне представляется, что теперь мы знаем, каким образом механизмы проекции нарушают способность субъекта к познанию объекта. Это совсем не то же самое, что утверждать, что объект существует по причине функционирования проективных механизмов субъекта. Поначалу наблюдатель использует термины, которые кажутся применимыми одновременно в обеих из этих двух концепций, но если присмотреться внимательнее, то вы не увидите никаких различий между этими идеями. Именно на эту проблему и направленно сейчас наше исследование.
На этапе развития, который мы сейчас изучаем, субъект находится в процессе создания объектов, в смысле ознакомления с внешним миром как таковым. Необходимо добавить, что этот опыт зависит от способности самого объекта к выживанию. (Важно, что в данном контексте «выжить» означает «не атаковать в ответ».) Когда подобное происходит в аналитическом процессе, то получается, что аналитик, психоаналитическая техника и ситуация выступают как выжившие или же павшие под разрушающими атаками пациента. Такая деструктивная активность является попыткой пациента поместить аналитика за пределы зоны собственного неограниченного контроля, то есть во внешний мир. Если у субъекта нет опыта, связанного с максимумом своей разрушительной силы (объект никак не защищен), то он никогда не переносит аналитика наружу, а следовательно, никогда не сможет пойти дальше, чем самоанализ с использованием аналитика как проекции части собственной личности. С точки зрения кормления, пациент сможет получать питание только от себя самого и не сможет использовать материнскую грудь, чтобы прибавлять в весе. Пациент может даже получать удовольствие вследствие проведения анализа, но серьезных изменений в нём не произойдет.
А если сам аналитик выступает как субъективный феномен, то что можно сказать про удаление отходов? В дальнейшем необходима формулировка с точки зрения того, что мы выводим наружу[34].
В практике психоанализа позитивные изменения в этой области могут быть очень глубокими и значимыми. И они не зависят от интерпретирования. Они зависят от выживания аналитика, которое подразумевает идею неизменности самого качества реакции — отсутствия ответной атаки. Эти атаки очень сложно выстоять[35], особенно если они принимают маниакальную, бредовую форму, что заставляет аналитика совершать технически неадекватные действия. (Я говорю о случаях, например, когда ты ненадежен в ситуации, в которой только надежность имеет значение, а также о выживании как о сохранении жизни и отсутствии ответного нападения.)
Аналитик склонен интерпретировать, но это может нарушить процесс, а для пациента выглядеть как самозащита аналитика, как парирование атаки пациента. Лучше дождаться завершения этой фазы, а затем обсудить с пациентом, что же собственно произошло. Совершенно законно аналитику как человеку обладать своими собственными человеческими потребностями, но на этом этапе интерпретация не является необходимым элементом и сама по себе несет определенную опасность. Таким необходимым элементом здесь будет выживание аналитика и работоспособность психоаналитической техники. Представьте себе, насколько травматичной может оказаться гибель аналитика, произошедшая в процессе такого рода работы, хотя даже фактическая смерть аналитика не так плоха, как изменение позиции аналитика в сторону ответных атак. Это тот риск, который пациент просто должен взять на себя. Обычно аналитику удается пережить эти фазы движения переноса. Вознаграждение, которое следует после завершения каждого из этих этапов, — это любовь, усиленная на фоне бессознательного разрушения.
Мне показалось, что идея этапа развития, включающего выживание объекта как существенный признак, затрагивает теорию корней агрессии. Сказать, что младенец, который прожил всего несколько дней, испытывает зависть к груди своей матери, было бы неправильным. Однако вполне допустимо говорить о том, что в каком бы возрасте ребенок не начал ставить грудь матери на позицию внешнего объекта (за пределами области проекций), разрушение груди будет иметь место. Я имею в виду актуальный импульс, направленный на разрушение. Важная часть, среди всего что делает мать, — стать первым человеком, который заставит ребенка впервые пройти через ситуацию (подобных которой в дальнейшем встретится очень много) выживания после нападения. В развитии ребенка это как раз подходящее время, поскольку у него еще относительно мало сил, и выдержать его деструктивность довольно легко. Но все равно это дело хитрое и коварное; матери легко реагировать по-доброму, но только пока ее ребенок лишь кусается или щиплет ее[36]. «Грудь» здесь — жаргонное слово. Подразумевается вся область развития и формирования личности человека, в которой адаптация и зависимость связаны между собой.
Заметьте, что используя слово «разрушение» я подразумеваю то разрушение, когда объект не справляется с задачей выживания. Если он справляется, то разрушение остается, но лишь как возможность. Слово «разрушение» необходимо, и не потому, что у младенца есть деструктивный импульс, а по той причине, что объект склонен ломаться, не выживать, а это означает также и «подвергаться качественным изменениям».
В данной главе я представляю точку зрения, которая открывает новые подходы к проблеме агрессии и ее корней. Например, не стоит приписывать врожденной агрессии большее, чем любым другим врожденным характеристикам. Нет сомнений в том, что врожденная агрессивность различна в количественном плане, точно так же как другие наследственные особенности различаются у разных индивидов. Различия, проистекающие из опыта новорожденного, связанного с прохождением данного очень тяжелого этапа, напротив, огромны. Различия в самом этом опыте тем более значительны. Более того, дети, которые успешно преодолели этот этап, будут, скорее всего, более клинически агрессивны, чем другие, которые не прошли эту фазу и для которых агрессия осталась запретной, недоступной для воплощения, чем-то, что можно сохранить, лишь становясь объектом нападения.
Из этого вытекает необходимость пересмотра теории агрессивности, поскольку ранее аналитики в своих работах касались тех вещей, которые мы обсуждаем в данной главе. В ортодоксальном психоанализе доминирует идея о том, что агрессия является реакцией на столкновение с принципом реальности, а здесь это представляется как деструктивная активность, которая порождает внешний мир как качественно новую реальность. Эти утверждения занимают центральное место в построении моей аргументации.
Давайте на минутку обратимся к месту обсуждаемых нападений и выживания в иерархии человеческих отношений. Уничтожение — более примитивное явление, которое сильно отличается от разрушения. Уничтожение означает «безнадежность», катексис идет на убыль, поскольку рефлекс, необходимый для формирования условной реакции ничем не завершается. С другой стороны, концепция нападения под действием гнева, связанного со столкновением с принципом реальности, более сложна и задним числом учитывает ту идею разрушения, которую я здесь предложил. В разрушении объекта нет гнева, можно даже сказать, что выживание объекта приносит радость. Начиная с этого мгновения, или с наступлением данного этапа, в фантазии объект всегда подвергается разрушению. Качество объекта, который «всегда подвергается разрушению» делает реальность выжившего объекта более насыщенной, усиливает эмоциональный тонус, таким образом внося вклад в утверждение постоянства объекта. Теперь этот объект может быть использован, применен.
В заключение я бы хотел сделать замечание по поводу самого понятия «применение» или «использование». Говоря «применение» я не имею в виду «эксплуатацию». Будучи аналитиками, мы понимаем, на что это похоже — быть использованным. Это значит, что мы видим завершение терапии, даже если это случится через несколько лет. Многие наши пациенты приходят к нам, уже решив эту проблему, — они умеют использовать объекты, и они могут использовать нас, могут использовать анализ точно так же, как использовали своих родителей, братьев и сестер и свои дома. Но все же многие пациенты нуждаются в том, чтобы мы помогли им научиться использовать нас самих. Они воспринимают это как задачу анализа. Отвечая на потребности таких пациентов, не стоит забывать то, что говорилось здесь о выживании аналитика и деструктивности подобных пациентов. Бессознательное разрушение аналитика устанавливается в качестве фона, и мы либо справляемся и остаемся в живых, либо получаем еще один случай бесконечного анализа.
