Паоло Мантегацца - Физиогномика и выражение чувств
Демократ за свой неудержимый смех получил кличку «скалящего зубы»; смеясь беспрестанно, по каждому поводу, он растянул свой рот до ушей; его зубы всегда были оскалены, а лицо сморщено. Ювенал говорит о нем:
Perpetuo risu pulmonem agitare tolebat
Democritus…
(Неумолкаемым смехом Демокрит надрывал свои легкие.)
Зороастр, основатель магии, родился, смеясь, как утверждает о нем Плиний, кн. VII, гл. XVI.
«Кто громко смеется, тот нахал, – говорит Рази, – те же, кто смеются, закашливаясь или задыхаясь, – тираны». «Если голос во время смеха изменяется, то это служит признаком надменности, скупости, жестокости, лживости и склонности к измене», – говорит Михаил Скот.
«Тот, у кого тонкие губы и кто, хотя и смотрит весело, но смеется мало, должен быть сластолюбивым человеком. Без умолку смеющийся рот – признак злого, лживого, развратного, скрытного и язвительного человека, которому никто не должен доверяться, – говорит Альберт Великий, – потому что смех рта в соединении со смехом глаз, всегда гадок и свойствен именно женщинам». «Умеренный смех обличает людей доброжелательных, мирных, благоразумного поведения», – говорит Рази. По словам М. Скота, люди эти ловки, проницательны, обладают ясным умом, смышлены и трудолюбивы.
Исократ пишет, что Платон был такого строгого нрава, и в лице его было столько сдержанности, что его никогда не видели смеющимся, – подобно тому, как и Клазомеца. О Крассе мы читаем, что он имел такой суровый вид и такие строгие привычки, что не смеялся никогда в жизни.
Иезуит Гонорий Никеций[50] в посвященной смеху главе, после множества приведенных им цитат в пользу смеха, становится уже отчасти на почву физиологии:
… Происходит внезапное расширение сердца и большое разлитие жизненных духов, тотчас и возбуждающее мышцы груди и грудобрюшной преграды. Вслед за движением этих частей наступает движение мускулов, находящихся по бокам щеки, и таким образом происходит движение лица, известное под именем смеха и служащее для выражения душевной радости. Кто желает знать об этом подробнее, пусть прочтет прекрасное исследование о смехе Элпидия Берретария Присценского.
К смеху наиболее склонны сангвиники и холерики, т. е. люди более горячего темперамента, и потому у греков смех называется γελωζ, от ελη, что значит жар.
Никеций оспаривает старинное мнение, по которому селезенка признавалась источником смеха, – мнение произвольно сложившееся благодаря той боли в селезенке, которую мы иногда испытываем после долгого смеха, или быть может придуманное в соответствие той теории, по которой печень считалась седалищем страдания:
Cor sapit et putro loquitur, fel commocet iram.
Splen ridere facit, cogit amare jecur.
(Сердце наслаждается, легкие говорят, желчь возбуждает гнев, селезенка вызывает смех, а печень заставляет любить.)
И в другом месте:
Quid faciam? Sed sum petulanti splene cachinno.
(Что мне делать? Впрочем я хохотун с необузданной селезенкой.)
Исчерпав скудный запас своих физиологических сведений, Никеций следует примеру других и окончательно впадает в каббалистику:
«Мальчики, женщины, дураки и вообще всякие невежды легко смеются, потому что для них все ново, а новизна вызывает смех. Тиринфяне, прозванные за свое пристрастие к смеху φιλογλωτεζ и, благодаря этой кличке, пользовавшиеся дурной славой у соседей, обратились за советом к Дельфийскому оракулу. Пифия ответила, что они, наконец, должны избавиться от этой беды, но с тем условием, если принесут быка в жертву Нептуну и, «не засмеявшись» (αγελασοι), бросят его в море. По обсуждению дела, они удалили всех детей от этого священнодействия, чтобы не было никакой опасности засмеяться»…
Раньше Гирарделли и Никеция один малоизвестный испанский писатель[51] ядовито отзывался о тех, кто слишком много смеется:
Люди, смеющиеся часто и громко, имеют большую селезенку и по своей природе пусты, хвастливы, глупы, непостоянны и невоздержны.
Те же, кто смеется редко и умеренно, бывают благоразумны, остроумны, скромны, прямодушны, постоянны и замечательно смышлены.
Я не желаю вовсе цитировать Цицерона, который говорит в своих Tusculanes[52]:
Si ridere concessum est, vituperatur tamen cachinnatio.
(Если дозволено смеяться, то все-таки хохот порицается.)
Катул выразился еще более строго:
Risu inepto res ineptior nulla est.
(Нет ничего глупее, как бестолковый смех.)
Но прежде философа и поэта в «Экклезиасте» было сказано:
«Глупец во время смеха возвышает свой голос, мудрец вряд ли станет и тихо смеяться».
А пословица говорит:
Risus abundat in ore stuttorum.
(Избыток смеха – в устах дураков.)
Всем этим изобретателям сентенций и мастерам на изречения, хотел бы я представить наших современников – Карла Фогта и Паскаля Виллари: один толст, другой худощав, оба гениальные люди, оба смеются беспрестанно и во все горло. Фогт, обладающей огромными легкими над диафрагмой и огромным желудком под нею, смеется так, что заставляет дрожать дом, компрометируя прочность постройки; этим он напоминает Бальзака, у которого также был большой живот и от смеха которого звенели оконные стекла.
Астрологическое и гадательное направление удержалось и поныне. Откройте наугад первый попавшийся том популярного физиономиста, например Лепеллетье[53] и вы найдете там такие утверждения:
Громкий и продолжительный смех…
...После достаточного числа внимательных наблюдений, нельзя не признать, что эта разновидность смеха, если допустить, что она естественна, указывает на следующие моральные свойства: ум самый заурядный; нрав легкомысленный, пустой, нерадивый, непостоянный, шутовской, мало серьезный; характер наивный, иногда даже до глупости (бедный Бальзак!), пошлый, грубый, невоспитанный, без выдержки, без чувства собственного достоинства (бедный Фогт!), бросающийся в глаза всем и не нравящийся никому, невоздержный, чувственный, жадный, почти всегда предающийся более или менее порочным влечениям инстинкта, редко послушный мудрым советам разума (бедный Виллари!).
Этого достаточно. Истинная физиология смеха начинается с великих натуралистов и биологов нашего времени. Между ними первое место принадлежать Дарвину, который отыскал первоначальные, зачаточные формы смеха у животных, представляющих с нами наибольшее сходство.
Шимпанзе чувствителен к щекотке; под влиянием этого возбуждения, глаза его начинаются блестеть, углы рта оттягиваются назад, нижние веки слегка морщатся, и в то же время он издает звук, соответствующей нашему смеху. Такое же действие оказывает щекотка и на орангутанга. Дюшен неоднократно наблюдал нечто в роде улыбки у обезьяны, когда ей подавали лакомый кусок. Cebus Azaroe, когда он доволен, издает своеобразные звуки, причем углы рта у него оттягиваются назад. Подобное же выражение было засвидетельствовано у Cebus hypoleucus и у Inuus ecaudatus. Дарвин наблюдал также выражение радости у двух или трех видов Macacus и у Cynopithecus niger. Первые откидывают уши назад, испуская при этом особый звук; Cynopithecus оттягивает назад и вверх углы рта и всю кожу на голове, так что поднимаются и брови. И при этом движении он оскаливает зубы.
Я также видел, что уистити из Бразилии, которых я держал у себя несколько месяцев, выражали свою радость, откидывая уши назад и приподнимая углы рта.
Вот где кроются абрисы человеческого выражения радости. Эта последняя обладает богатой мимикой, которую мы разложим на составные элементы, по тому же методу, какой принят нами для мимики печали.
Если бы я писал не опыт, а трактат о физиономии и мимике, я должен был бы наследовать один за другим все выразительные элементы удовольствия, которые могут встречаться в действительности, – то порознь, то в различных сочетаниях. Здесь я ограничусь тем, что бегло рассмотрю самые общие и самые характерные из этих элементов.
Первый из них – это поднятие углов рта, с чем всегда соединяется образование нескольких морщин вокруг глаза и вздутие тех частей щек, которые прилегают к носу. Из этих трех движений складывается улыбка, которая может быть едва уловимой, или же путем незаметных переходов превращается в смех. Этот характерный механизм наслаждения можно изучить, следя за развитием ощущения осязания, которое начинает становиться чувственным. Как только проявляется наслаждение, мышцы, поднимающие верхнюю губу, неудержимо сокращаются, – и улыбка готова. Наблюдение это было сделано уже примитивными художниками самых первобытных народов. У меня есть два идола maori, представляющие два основных типа выражения: удовольствие и страдание. Я бы воспроизвел их на страницах этой книги, но для этого понадобились бы два больших фиговых листка, чтобы скрыть некоторые подробности этих неуклюжих деревянных статуй. У той из них, на которой изображено удовольствие, углы рта приподняты; у той, которая олицетворяет собою страдание, они, напротив того, опущены.
