В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь - Сойта Марина

Если взять за основную идею исцеления работу с разными частями своей личности, то цель этой работы будет заключаться в формировании надежной привязанности внутри себя. Как со своими уязвимыми, детскими частями – так и с их защитниками.

Главную роль в этом будет играть наша наиболее зрелая часть – префронтальная кора. Она же Взрослый, она же «Я», она же продолжающая нормальную жизнь часть личности (он же Гоша, он же Гога) – ведь только ей доступна двойственная осознанность, связанная с наиболее высшими отделами головного мозга.

Любой переживший травму – выживший. Мы существуем благодаря нашей внутренней силе. Благодаря адаптационному потенциалу нашей психики. Любая история травмы – это история выживания.

Но то, как именно мы выживаем, зависит от индивидуальных особенностей нашего организма и от окружающих нас обстоятельств. Наши базовые реакции на стресс одинаковы, но то, как именно психика выбирает адаптироваться к особенностям конкретно нашей среды, строго индивидуально. Сиблинги (братья и сестры) даже в самых схожих условиях могут выбирать разные способы выживания.

Мы выживаем по-разному. Но есть и другая мысль, проистекающая из этой логики, – исцеляемся мы тоже по-разному. И то, сколько времени нам потребуется для этого, строго индивидуально; как и то, каким путем мы пойдем для того, чтобы сохранить себя до этого момента.

Наша жизнь – это не физическая задачка, связанная с условиями идеального вещества. Наша среда и наши особенности имеют ключевое значение для нашего развития.

У каждого из нас свой темп. Когда я смотрю на юную часть себя, я повторяю себе раз за разом: «Там и тогда ты не могла по-другому». Именно в этом проявляется мой фатализм. При этом, безусловно, я поддерживаю базовый принцип психотерапии – каждый взрослый человек несет ответственность за свою жизнь.

Я несу ответственность за все поступки, которые я совершила. Но я не виновата в этих поступках. Ни я, ни мои родители, ни кто-либо еще. Быть судьей не моя работа, и я не беру на себя роль оглашающего вердикт «виновен!». История моей семьи для меня тоже фаталистична – и, наверное, именно это помогает мне постепенно принимать ее.

Существует миллиард «если бы», которые я могу озвучить:

• А если бы моя бабушка была чуть менее гиперопекающей?

• А если бы мой дедушка был чуть более ласков со своими детьми – таким, каким он был с внуками?

• А если бы моя мама была чуть менее импульсивна?

• А если бы мой папа был чуть более стрессоустойчив и предприимчив?

• А если бы не было перестройки или она бы прошла менее разрушающе для камчатской геологии?

• А если бы мы с сестрой дружили в детстве?

• А если бы…

Фантазирование – это защитный механизм, относящийся к реакции на стресс «замри». Временами это приносит нам облегчение. Для детей, живущих в мире травмы, возможность погрузиться во Вселенную фантазии может быть единственным способом найти расслабление.

И это может быть одна и та же фантазия – своего рода антитревожный ритуал, реакция бегства и замирания в одном флаконе. Именно поэтому я, будучи ребенком, навязчиво переслушивала одну и ту же музыку, пересматривала одни и те же фильмы (во втором классе я училась во вторую смену и, когда у меня было свободное утро, смотрела фильм «Ноттинг Хилл» с Джулией Робертс и Хью Грантом – весь учебный год, снова и снова), перечитывала одни и те же книги, раз за разом, особенно «Гарри Поттера».

Но если уход в мир грез для ребенка временами единственное доступное для него лекарство, то чрезмерное бегство в мир фантазии для взрослого – это опасный ритуал, способный стереть надежду на исцеление. Способный украсть драгоценное время реальной жизни.

Это важно – сохранять трезвость.

Это важно – осознавать, что, будучи взрослым, вы живете в других условиях, и уход в фантазию – это копинг-стратегия, поддерживающая режим выживания, но не позволяющая вам переключаться на режим обучения и процветания.

Вы можете действовать иначе. У вас есть определенная степень свободы выбора. Вы можете заботиться о ребенке, который фантазирует, – вместо того, чтобы сдаваться своим детским защитам.

Амфетамин

Мои самые долгие университетские отношения были взаимно разрушительны. М. был внешне благополучен, но сильно травмирован; его семейная история вызывала крайне много горечи. Он не одобрил публикацию деталей этой истории, поэтому вам придется поверить мне на слово.

Нас влекло друг к другу. Травма была мощнейшим магнитом, который притягивал нас, и в этих отношениях все последствия моего детского опыта расцвели самыми печальными красками наркотической зависимости. Два потерянных человека, мы были связаны небезопасной, тревожно-избегающей привязанностью. Мы были словно околдованы деструкцией наших отношений. Мы жили в его квартире с наполовину снятыми обоями, не в силах закончить начатый ремонт; прогуливали пары; не спали ночами, принимая фен и называя это «праздником» – я даже наряжалась для таких вечеров.

Употребление амфетамина было моим единственным способом поговорить с ним.

Какое-то время после окончания этих отношений мне казалось, что это он был главным злом, главным зачинщиком принятия наркотиков, главным отрицательным персонажем, но, конечно, я была не права. В тот момент я уже была совершеннолетней – а значит, главным действующим лицом в своей жизни. И это я выбирала то, что приносило мне утешение – на том языке, на котором я могла его понять.

Я выбирала эту копинг-стратегию, я выбирала употребление, я выбирала саморазрушение, я выбирала этого человека рядом с собой.

Я выбирала его, потому что меня притягивал этот мир.

Я выбирала его, потому что мне тоже было проще говорить о своих переживаниях, когда я была под кайфом.

Я выбирала его, потому что мне нравилось, что после ночи с феном мне сутками не хотелось есть.

Я выбирала его, потому что, в конце концов, М. был симпатичным парнем, в котором было много хорошего.

И если быть честной, я начала употреблять еще до наших отношений – я пробовала разные галлюциногены (но они мне не нравились), пробовала кокаин, пробовала экстази, пробовала гашиш и прочее, прочее, прочее.

Он однажды написал мне: «Такое ощущение, что я связал тебя в квартире, привязал к себе и беспробудно накачиваю наркотиками, говоря, что никуда не выпущу… Ты хоть раз дала мне понять, что не хочешь? По-моему, наоборот. Я всегда спрашивал у тебя, хочешь ты или нет. И ты всегда говорила “да”».

И он был прав – мое разрушение было делом моих собственных рук. Моя избегающая часть пыталась помочь мне так, как она умела. Так, как она могла. Какое-то время это и правда работало, и первое время в наших отношениях я чувствовала эйфорию и драйв – их обеспечивала мне комбинация дофамина и норадреналина (их повышенная выработка была прямым следствием влюбленности и приема амфетамина). Ведь, как ни грустно это признавать, их воздействие на наше тело практически идентично. И я до сих пор не знаю, принимала ли я результат употребления фена за свою длительную влюбленность в М.

Среда, которая нас окружала, тоже внесла свои коррективы – в Академгородке было действительно много наркотиков. Сверхинтеллектуальность этого места будто способствовала поиску нестандартных способов снятия напряжения. Однако я хочу заметить, что среда вовсе не обязывает нас употреблять – мои друзья были «чисты», кто-то из них попробовал пару раз, и на этом их эксперименты закончились, а большинство и вовсе держалось в стороне от подобных увлечений.

Но сочетание моей травмы с этой средой, приправленное привязанностью к М., привело меня к трем годам жизни, окутанной наркотическим флером. Сначала это даже выглядело романтично – все мои любимые писатели как один употребляли (кто – алкоголь, кто – наркотики), и я отождествляла себя с ними, вдохновленная ореолом загадочности, который, как мне казалось, создавался вокруг меня.