Эмоциональные триггеры. Как понять, что вас огорчает, злит или пугает, и обратить реакцию в ресурс - Ричо Дэвид

СТРАХИ И ЖЕЛАНИЯ

Отношения пробуждают желания. Великое множество этих желаний можно разделить на две основные категории. Одноуровневые желания касаются только объекта: «Для похода мне необходим фонарь. Мне нужен только он. Получив его, я испытаю удовлетворение». Желание простое и выполнимое. Многоуровневые желания касаются не только объекта, о котором идет речь: «Когда мне одиноко по вечерам, я балую себя сладким. Я ем больше, чем мне требуется, и все равно не получаю нужного удовольствия». (С фонариком такого не случилось бы!) Желание сложное и невыполнимое.

Имея дело с многоуровневыми желаниями, важно подумать, что мы ищем и чего хотим избежать. Если мы испытываем оба эти чувства одновременно, это верный путь к зависимости. Мы стремимся к той или иной форме удовлетворения и при этом хотим от чего-то уклониться. Так нами владеют сразу и желание, и страх. Вот почему зависимость всегда ставит нас в тупик. Смешивая страх и желание, она тем самым загоняет нас в угол.

Допустим, мы страдаем сексуальной зависимостью. Это форма обсессивно-компульсивного расстройства, влияющего на многие сферы жизни. Адекватное, здоровое стремление выходит за рамки чисто физического удовлетворения. По сути, мы стремимся к пяти основным нуждам – внимание, принятие, понимание, любовь, дозволение, то есть изначальным потребностям ранних лет жизни. К примеру, мы жаждем отцовской любви, удовлетворения пяти основных нужд, ощущения безопасности и защищенности. Мы хотим чувствовать присутствие и поддержку любимого человека, чего не получили от отца. И теперь ищем эту любовь, только не в продолжительных близких отношениях, а в сексе. Когда мы находим то, что искали, усиленно вырабатывается дофамин – нейромедиатор вознаграждения. Он-то и подогревает зависимость.

Однако зависимость также предполагает избегания: мы боимся настоящей близости в отношениях, которая может принести нам истинное удовлетворение. Мы предпочитаем дофамин окситоцину (гормону привязанности). Мы сочетаем страх и желание и сексуализируем давнюю потребность в любви, вместо того чтобы верить, что сможем обрести ее в зрелых длительных отношениях. Более того, нас привлекают только те, кто готов участвовать в нашей игре, кто испытывает те же потребности, что и мы. Они не против сыграть в прятки. Мы, патологически зависимые люди, легко находим друг друга.

Так мы используем секс, чтобы получить то, чего ищем, и избежать того, чего боимся. Как? Мы выбираем сексуальные утехи вместо удовлетворяющей сексуальной близости, в которой можем получить то, о чем мечтаем, при этом ни от чего не ускользая. Вместо окситоцина мы гоняемся за адреналином и дофамином.

Нейропластичность – настоящее спасение для тех, кто стремится к позитивным изменениям. Но когда речь идет о повышении уровня дофамина, та же самая пластичность делает нас менее гибкими, менее предрасположенными к новому мышлению и поведению. Дофамин связан с вознаграждением, удовольствием, ложным чувством контроля и уверенности. Зависимость от него мешает нам выйти за рамки того, что он предлагает, и вести более гармоничный образ жизни. Мы попадаем в порочный круг, который связывает нас по рукам и ногам.

В нашем примере жажда отцовской или материнской любви может также привести к тому, что мы будем искать партнера старше нас. Мы думаем: «Этот человек либо даст мне то, что мне нужно, либо отвергнет меня, как это делал отец (или мать)». Или, наоборот, мы ищем партнера младше себя. Тогда мы сами играем роль любящего отца или матери: «Я покажу этому человеку, что мне нужно, вместо того чтобы самому получить это. И получу это, давая». Зачем искать партнера младше, а не старше? Возможно, по той причине, что общение с молодым человеком кажется безопасным.

С учетом особенностей нашего поведения основная задача – научиться безусловному состраданию по отношению к себе и к другим. Можно проанализировать свое состояние еще глубже и задать вопрос: возможно, я боюсь отцовской или материнской любви?

Наконец, принятие и отвержение могут стать триггерами для укрепления или ослабления нашего эго. Мы чувствуем свою силу, когда нас принимают, и это порой порождает высокомерие. Мы чувствуем себя беспомощными и неуверенными, когда нас отвергают, и это может привести к самоуничижению. Теперь понятно, почему отвержение так больно ранит нас, а принятие дает столько радости. В каком-то смысле ощущать свою силу – значит быть личностью; без нее мы никто. Почти парадоксально, что отказ от эго, ведущий в буддизме к просветлению, становится для него ужасающей потерей.

КОГДА БЛИЗОСТЬ ПУГАЕТ

Почему близость так пугает? Возможно, потому, что она предполагает уязвимость, отказ от эго, доверие даже в спорной ситуации, отказ от контроля, готовность предстать перед человеком таким, какой вы есть, чтобы он видел вас насквозь. Такая смелость под силу не каждому. Близость означает, что мы снимаем покровы даже с того, что хотели бы скрыть, и ничего не прячем.

Взаимозависимость, тесная связь приносит отраду и утешение. Однако она вызывает противоречивые чувства. Большинство стремятся к близости и в то же время боятся ее. Мы читаем об этом у Уильяма Вордсворта в «Тинтернском аббатстве»:

…я скорее

Напоминал того, кто убегает

От страшного, а не того, кто ищет

Отрадное^[17].

В отношениях вполне допускается некоторая неоднозначность относительно близости и обязательств. Мы ищем лазейки, иногда хитрим. Конечно, постоянная безусловность маловероятна. Возможно, мы никогда не найдем в себе бесстрашие, которого требуют близость и обязательства. Однако это не должно стать оправданием наших страхов. Лучше выработать привычки, которые позволят развиваться. К примеру, можно проявлять больше прозрачности в отношениях. Можно признать свои страхи. Можно преодолеть их совместными усилиями, поддерживая друг друга. Можно каждый день проявлять чуть больше близости, брать на себя чуть больше обязательств. В качестве первого шага к полноценным отношениям можно даже отказаться от стремления к совершенству.

Нам страшно доверять людям (хотя доверие – важный ингредиент любви), потому что нас пугает предательство. Страх доверия – это страх уязвимости. Он мешает принять любовь, которой мы так жаждем. Как ни печально, доверие, которое лучше всего отражает сущность настоящих прочных отношений, приводит нас в ужас. Наше эго ставит себя превыше всего, считая, что нет ничего важнее его собственных интересов. И мы упускаем саму суть отношений. Мы не видим, что страх мешает нам достичь того, что принесет нам истинное удовлетворение и счастье. Когда мы боимся близости, мы учимся дистанцироваться:

Я не показываю свою уязвимость,

хотя за это меня любили бы больше

и тогда были бы возможны близкие отношения,

а это пугает.

Так что ради собственной безопасности лучше не проявлять уязвимость.

И закрыть свое сердце навсегда.

В этой странной дилемме (когда мы нуждаемся в том, чего боимся и избегаем) понятно, почему близость пугает. Страх говорит: «Ты требуешь того, что я боялся дать всю свою жизнь».

Рассмотрим подробнее, что происходит, когда мы опасаемся вторжения в наше личное пространство – физическое и эмоциональное. Это может быть напоминанием о детском травматическом опыте, когда родители контролировали каждый наш шаг. Или же о том, как родители душили нас навязчивой любовью. Мы не знали, как установить границы и защитить себя. Эта связь между близостью и бессилием породила триггер, и теперь близость внушает нам страх. Даже если она абсолютно адекватна, нам хочется от нее бежать. На первый взгляд, это защитная реакция. Но если приглядеться, вполне возможно, что мы используем наш страх, чтобы отталкивать людей. Это легче, чем ставить границы – как обычно делают взрослые, зрелые люди, когда близость причиняет им неудобства. Но если мы достаточно решительны, чтобы защитить свою зону комфорта, нам уже не нужно отталкивать людей. Мы сразу говорим им о границах. Мы объясняем, какая именно близость и в каких пределах приемлема для нас. Так мы защищаем себя и при этом добиваемся близости, о которой давно мечтали. Не нужно больше отгораживаться стеной страха от того, к чему мы на самом деле тянемся.