Джей Хейли - Что такое психотерапия
Супервизор должен решить, преподавать ли ему определенный психотерапевтический метод или учить терапевтов создавать различные техники для каждого конкретного случая. Обучающиеся предпочитают первый вариант, потому что это намного проще; какова бы ни была проблема клиента, ее можно попробовать решить тем же способом, что и предыдущую. Преподавание метода — самый легкий путь и требует от учителя минимальных затрат. Все, что происходит, является стандартной процедурой: супервизору нет надобности изобретать что-то новое. Основное возражение против метода состоит в том, что от такой терапии выиграют лишь те клиенты, которым этот метод подходит. В наше время к терапевту идут за помощью клиенты с такими разнообразными проблемами, что необходимость создания новой терапии для каждого клиента очевидна. Что произойдет, если мы выберем отдельные симптомы и провозгласим, что для каждого из них должен существовать особый метод? Например, можно настаивать на том, что ко всем подросткам, которые угрожают покончить жизнь самоубийством, терапевт должен применять «метод для-угрожающих-покончить-жизнь-самоубийством». Предположим, что один подросток угрожает суицидом, потому что разводятся его родители, другой хочет остаться в приемной семье, а не вернуться домой, а третий — из-за несчастной любви. Как можно во всех этих ситуациях применять один и тот же метод?
Следовать определенному методу для терапевта действительно удобно. Поэтому не удивительно, что терапевты пытаются найти метод, который стал бы панацеей, и доказывают, что их метод — лучший. Иногда они берут какую-то небольшую часть традиционной идеи и говорят, что нашли истинный терапевтический метод. Например, заявляют, что поддерживать решения, или подчеркивать позитивное, или вести беседу — значит использовать новый метод. Следование методу облегчает работу терапевта, но этот вариант подходит лишь очень небольшому числу клиентов.
Я вспоминаю, как в начале 1960-х гг. психоаналитик-преподаватель сказал мне, что недоволен новым поколением молодых психоаналитиков. Он сказал, что начало его карьеры было отмечено борьбой против традиционной психиатрии. В это время идеи психоанализа были революционными. По мере того как психоаналитическое движение побеждало, ситуация изменялась. Молодые психоаналитики, начинавшие свою карьеру в 1960-е гг., уже не боролись за новые идеи, они искали традиционности и респектабельности. Они хотели, чтобы их научили, что делать, что говорить и какого цвета костюм надевать. Они были заинтересованы в корректном поведении, а не в новых идеях. Зацикленность на методе убивала все движение.
Мой опыт показывает, что когда психоаналитики убирают из кабинета кушетку и становятся семейными психотерапевтами, они часто сохраняют худшие свои идеи, включая: 1) убежденность в том, что в семейной терапии нужно следовать определенному методу; 2) что будущий терапевт обязательно сам должен подвергнуться терапии; 3) что семья на самом деле существует в голове клиента и является вопросом восприятия.
Позволю себе привести пример того, насколько сильна власть метода. В 1959 г. я вместе с Доном Джексоном читал лекцию на собрании Американской академии психоанализа, которая объединяла психоаналитиков, пытавшихся вернуть старые времена с помощью новых идей. Академия желала, чтобы мы представили семейную терапию, которая к тому времени существовала только несколько лет. Психоаналитики были шокированы, впервые услышав об интервьюировании целой семьи (они сами даже отказывались говорить по телефону с родственниками своих клиентов). Использование «прозрачного» зеркала их также разочаровало, так как нарушало конфиденциальность интервью.
Несколько месяцев спустя меня пригласили в Филадельфию, где группа терапевтов с психоаналитической ориентацией начинала вести семейную терапию. Они пригласили меня наблюдать за работой через зеркало. Семья состояла из отца, матери и восемнадцатилетней дочери. Отец имел с дочерью сексуальные отношения, а дочь потом поместили в психиатрическую больницу (что, как правило, делали с жертвами инцеста в те годы). Интервью, которое я наблюдал, проводилось как раз перед тем, как дочь в первый раз с момента госпитализации должна была приехать домой на выходные. Казалось, что все тревожатся о том, что может случиться дома, но никто не мог поднять тему инцеста. Интервью было скорее мягким, оба ко-терапевта не привыкли первыми заговаривать о проблемах.
После интервью терапевты сказали, что хотели, чтобы семья сама начала говорить об инцесте, потому что, казалось, о нем думают все. Я сказал, что, на мой взгляд, они должны были затронуть этот вопрос сами и что девушка, возможно, нуждается в защите. Они отвечали, что психотерапевт лишь реагирует на то, что говорит клиент, и не является инициатором разговора. Я возразил, что в таком они должны хотя бы помочь семье начать разговор и что они могли бы, например, попросить семью поговорить о своих проблемах между собой, а сами выйти из комнаты и наблюдать за их беседой через зеркало. (Семьи часто обсуждают важные вопросы, когда терапевт выходит за дверь. Фактически, иногда они избегают касаться какой-то темы, потому что ждут, когда терапевт выйдет.) Терапевты были против моего предложения, но не по тем причинам, по которым я думал. Они считали, будто семейная терапия не предполагает выходов из комнаты во время терапевтического сеанса. Я ответил, что семейный терапевт может быть как в комнате, так и вне нее. Я сказал, что один из самых первых семейных терапевтов Чарльз Фулвейлер (Charls Fulweiler) разработал процедуру, при которой беседующая семья остается в кабинете, тогда как он наблюдает за ней через зеркало и временами заходит обратно. Эту процедуру начали использовать другие терапевты и обнаружили, что она приносит пользу. Сотрудники сообщили мне, что мои советы не имеют отношения к семейной терапии.
Эта группа занималась семейной терапией только три месяца, но уже имела и свой жесткий метод, и жесткие ортодоксальные правила: терапевт мог интервьюировать только всю семью целиком, запрещались любые индивидуальные сеансы, работали всегда парами, терапевты никогда не предлагали тему, только реагировали на высказывания клиентов, и терапевт никогда не покидал кабинета, чтобы понаблюдать за семьей через зеркало. Им нужно было постараться создать что-то совершенно новое, но при этом они чувствовали себя обязанными тащить за собой весь мертвый груз метода. Казалось, они озабочены одновременно тем, чтобы следовать моде, и тем, чтобы не вступать в непримиримое противоречие с влиятельными психоаналитиками из своего сообщества. Пытаясь им потрафить, эта группа обратилась к наименее ценной части психоаналитического опыта. Конечно же, они заявляли, что их семейная терапия, которую они называли «интенсивная семейная терапия», глубже любого другого подхода. Остальные подходы они называли поверхностными. Они набросились на меня за то, что я «манипулирую методом», так как я посоветовал им заранее планировать свои психотерапевтические действия.
Стойкость этого «методического» подхода можно продемонстрировать на примере одного из членов этой группы, который спустя десять лет пригласил меня понаблюдать, как он ведет терапевтический сеанс, используя новый подход. Через «прозрачное» зеркало я наблюдал группу супружеских пар и ко-терапевтов. Для меня этот подход не был новым, так как многие групповые терапевты уже работали с семьями и парами в группах. По мере того как разворачивался сеанс, мне все больше казалось, что я наблюдаю бессвязный общий разговор, состоящий из жалоб на детей. После сеанса я спросил пригласившего меня терапевта (видного специалиста по семейной терапии), зачем они работают с парами в таких группах. Я добавил, что интервью с каждой парой в отдельности мне кажется более эффективным, и такого же мнения придерживаются и другие терапевты. Он ответил: «Это то, что мы сейчас делаем». Я спросил, почему они это делают. Они обнаружили, что работа с парами в группах дает лучшие результаты? Терапевт выглядел так, будто был озадачен моим вопросом, и повторил: «Но мы сейчас так работаем». Тогда я спросил, является ли работа ко-терапевтов в парах более эффективной, чем работа одного терапевта, добавив, что пока еще никто не обнаружил этого преимущества. Он объяснил: «Но мы занимаемся ко-терапией».
Эти терапевты считали, что самым главным оправданием их действий является сам факт точного следования методу, и не задумывались, стоит ли его использовать вообще. Я считал, что мои вопросы относились к делу, но они были другого мнения. Супервизору не стоит придерживаться одного-единственного метода.
Какой теории следует учить?Поскольку терапевтическая практика не должна быть стереотипной, постольку теории не следует позволять становиться ортодоксальной, ограничивающей свободу терапевтической интервенции. Из множества теорий супервизор должен выбрать для обучающихся наиболее полезные. (Есть надежда, что супервизор сумеет так убедительно преподать теорию, что все уверятся в правильности его собственного подхода.) Еще до того, как супервизор сумеет выбрать самую лучшую теорию, перед ним встанет вопрос о том, из каких теорий выбирать. Существуют о крайней мере три разные теории, которые супервизор обязан объяснить и по отношению к которым он должен занять определенную позицию: 1) теория нормального поведения; 2) теория о том, почему люди делают то, что они делают; 3) теория изменения.
